Я была одной из немногих взрослых на улице, чему ни капли не возражала.

Я знала, что Бекка будет сидеть дома большую часть вечеринки, накачиваясь лекарствами от аллергии и коктейлями, с другими матерями. Вместо того чтобы почувствовать себя брошенной и обиженной из-за того, что никто особо меня не уговаривал войти внутрь, я была лишь благодарна за избавление от вопросов в стиле «когда вы с Адамом поженитесь?»

Несмотря на то что ответ «никогда» был стопроцентным, я не была обязанной его давать. Пусть Адам сам делится своими новостями и решает неизбежные вопросы, которые последуют после его заявления... в другой день.

Адам был единственным мальчиком в семье, и поскольку Бекка сказала, что после Девон завязала с рождением детей, он оказался в центре внимания как продолжатель рода.

Я была единственным ребенком у людей, у которых, вероятно, вообще их не должно было быть. По крайней мере, не друг с другом. И пока родители Адама намекали, что готовы снова стать бабушкой и дедушкой, мы с мамой обсуждали только самые повседневные темы.

С отцом же фактически не разговаривали.

Сама я не хотела детей, так что единственная светлая сторона того, что я не стала частью семьи Адама — что не разочаровала их этим. Хотя мне очень нравилось играть с чужими детьми, особенно когда они были такими же очаровательными, как Девон.

У меня словно открылись глаза на то, что больше всего нравилось в Адаме — его семья и дружба с ним. И уж точно никакая не романтика. Мысль об их потере заставляла мое сердце кровоточить. Пригласят ли меня на день рождения Девон в следующем году? А через год?

Позже, когда я наблюдала, как Девон задувает свечи на праздничном торте, подбадриваемая родителями, кузенами, тетями, дядями и миллионом друзей, меня чуть ли не смыла волна сильной тоски. Буду ли хотя бы когда-нибудь я окружена любовью, как эта маленькая девочка?

Лэндон

Я проснулся под какой-то дерьмовый оккультический оркестр. Писк, жужжание, рев. Кто-то просто обязан был выключить эту херню, прежде чем я здесь все разнесу.

Но какофония все продолжалась и продолжалась. Хотя больше раздражало другое: как я ни старался, не мог открыть глаза. Мои веки превратились в стокилограммовые жалюзи. Или... Мать вашу, их что-то удерживало? Но было невозможно понять, в чем дело, и попытаться отключиться от этого проклятого шума, который не имел ни малейшего отношения к музыке, а был схож с кувалдой, врезавшейся в мою голову.

Грохот. Боль. Темнота.

Звуковой сигнал ускорился, превращаясь в тревожный. Господи, блять, Иисусе. Кто, черт возьми, включил сигнализацию?

Стало слышно движение, и резко изменилось освещение. Стало ярче, как мне показалось.

— Мистер Кокс, рад, что Вы к нам присоединились.

— Кто ты? — но мой вопрос не перешел от мозга к языку. Вышло что-то схожее скорее с лаем тюленя, чем с человеческим голосом.

Веко приоткрылось, и я дернулся от яркости, но только чтобы ту же процедуру повторили с другим глазом.

— Отвали, мудак, — сказал тюлень.

— Зрачки реагируют. Ему можно дать немного воды. — От низкого вибрирующего гула, когда кровать начала двигаться, давление в моей голове увеличивалось. Что-то приставили к моим губам.

— Пейте. Медленно, — раздался тихий незнакомый голос.

Я сделал глоток, но мне хотелось больше, чем позволили.

Внезапно ужасные звуки вырубились, и я вздохнул с облегчением, неуверенно открыв глаза, прежде чем снова быстро закрыть их. Слишком светло, слишком ярко. На меня накатила волна тошноты.

— Мистер Кокс, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Могу я это сделать?

Я хмыкнул, неуверенно шевеля челюстью и ртом. Интересненько.

— Можете назвать свое полное имя?

— Воды, — это все, что мне удалось выдать. После еще нескольких глотков, но, блять, все еще недостаточных, я выкрикнул ответ: — Лэндон Кокс!

— Вы можете сказать нам свой адрес и дату рождения?

Я произнес требуемое.

— Вы знаете, где находитесь?

Я рискнул оглядеться.

— Больница, — слово вышло до того, как я успел его осознать. Я был в госпитале?

— Верно. Вас привезли в больницу Седарс-Синай на скорой помощи около часа назад. Вы знаете, почему вы здесь?

Начал пытаться вспоминать. Всплыло изображение лица Пайпер. Пронзительные голубые глаза, видевшие меня насквозь. Светлая россыпь веснушек на носу. И эти волосы. Блестящая золотая река с ароматом меда, стекающая по моим рукам, словно шелк.

Блять. Я вел себя как полный придурок. Позволил всем страхам в своей башке разрушить первое, проведенное за все эти годы, утро.

Пайпер не была глупой. Очевидно, что девушка почувствовала мой дискомфорт и решила, что я хотел, чтобы она ушла.

Хотел ли?

Боже, ощущение, что мозг вот-вот взорвется.

— Голова, — простонал я. Если уж я торчал в больнице, то они обязаны были дать мне те охуенные обезболивающие.

Мужчина в белом халате, полагаю, доктор, снисходительно хмыкнул.

— Да, так бывает. Наркотики и алкоголь плохо сочетаются с вечеринками и бассейнами.

Ох, мужик, давай вот без этих нравоучений. Я просто хотел...

Вот дерьмо!

Воспоминания пронзили мой разум, словно осколки разбитого стекла — острые, но хрупкие. Ликер, льющийся в хрустальный стакан. Огонь, стекающий по моему горлу. Пил в одиночестве. Телефон в моих руках, чтобы позвонить Пайпер. Сообщение о вечеринке.

Вечеринка. Вечеринка у меня?

Я не помню никакой вечеринки.

Но доктор выразился очень четко. «Наркотики и алкоголь плохо сочетаются с вечеринками и бассейнами».

Последний раз, когда я находился в бассейне, я был не один. Пайпер была рядом.

Запутавшись, я снова настроился на то, что бормотал доктор.

— ...лекарство от боли подействует через мгновение, но сначала я бы хотел, чтобы вы кое-что сделали. — Он положил блокнот на простыню, прикрывающую мои ноги, и протянул карандаш. — Можете написать свое имя?

Я поднял правую руку, почувствовав глубокую боль.

— Конечно.

Но как только мои пальцы оказались возле долбаного карандаша, они не сомкнулись. Карандаш скатился на пол. Я уставился на него в тишине, пока паника колотила в мой и без того трещащий череп. Что. За. Пиздец.

Медсестра подняла карандаш и подошла к другой стороне моей кровати.

— Как насчет левой руки?

На этот раз мои пальцы сжались, но хватка была как у мелкого карапуза с его первой погремушкой. Я посмотрел на доктора с нарастающим страхом.

— Что, черт возьми, происходит? Что с моими руками?

Монитор снова начал пиликать, доктор и медсестра повернулись, чтобы прочитать мигающие красные цифры, мчащиеся по экрану.

—— Что, мать вашу, с моими руками? — я снова закричал, чувствуя себя взбешенным и одновременно поникшим. Но это все не было важным. Никто меня не слушал.

Заблестела игла, когда медсестра вонзила ее в капельницу возле меня. Я снова повторил свой вопрос, но он так и не слетел с моих губ. Закрыл глаза и поддался темноте, поглощающей меня.

Пайпер

Адам с благодарностью мне улыбнулся, направляя брелок на свой BMW.

— Спасибо, что поехала, — сказал он.

— Не стоит. Я сделала это не ради тебя. — Скользнув на гладкое кожаное сиденье, я откинулась на спинку подголовника и скинула туфли. День затянулся. Другие дети с родителями ушли после торта, но семья Адама праздновала еще несколько часов.

Бывший предлагал уехать пораньше, но я отказалась, так как не торопилась покидать теплые объятия семьи Уильямс. Потому что вокруг них витала любовь, и хотя я не могла быть честной с ними, говоря о состоянии своих отношений с Адамом, сквозь стиснутые зубы я нацепила счастливую маску, что всегда мне легко удавалось.

Именно так меня воспитывали.

Идеальный фасад, созданный мною еще в старшей школе, — королева выпускного бала, капитан команды чирлидеров, вице-президент совета учащихся — прилип к моей коже, как татуировка. Потому что когда люди видят что-то красивое и совершенное, только самые жестокие желают это растоптать и уничтожить. Все остальные просто наслаждаются видом или слишком боятся подобраться ближе.

Конечно, это не всегда срабатывало. Если кому-то необходимо придраться, то его ничто не остановит. Совершенство всегда будет недосягаемо, как бы сильно ни стараться.

Но каждая неудача, бесчисленные попытки и промахи оставляли свой след. Сначала они болели, словно синяки или порезы. Но, в конце концов, они накладывались друг на друга, переплетаясь и формируя ослепительный костюм.

Большую часть времени у меня получалось дурачить людей.

Кроме собственного отца.

И поэтому я всегда старалась быть начеку. Пряталась за маскировкой, чувствуя себя обманщицей.

Горничной, притворяющейся принцессой.

Еще чуть-чуть, и вот она — полночь для Золушки.

На полпути до дома мои хаотичные мысли прервались сигналом телефона.

ТРЕВИС: Приезжай в Седарс-Синай. Живо!

Я еле сдержала стон. Клиенты Тревиса вечно оказывались в больнице.

Подтяжки лица, имплантаты груди, сделанные ягодицы и пенисы, отказ органов из-за экстремальной диеты, травмы от неудачных трюков и, конечно же, передозировки...

Бывали и ненужные госпитализации. Клиент, утверждающий, что устал, чтобы Тревис пригладил ему взъерошенные павлиньи перья и пересмотрел контракт. Чтобы увеличил гонорар и скорректировал график. А вызывающий образ сменился на что-то менее откровенное.

Я обратилась к Адаму.

— Не мог бы ты высадить меня в Седарс-Синай, а? — Подняла свой телефон. — Работа зовет.

— Конечно. Кто на этот раз?

— Тревис не сказал, а даже если бы и сказал, сам понимаешь, что это конфиденциальная информация.

Вдруг стало любопытно, поэтому написала Тревису, поинтересовавшись, с кем мне предстоит иметь дело. Его ответ стал ударом в солнечное сплетение. Но я не могла раскрыть своих чувств.

— Ты в порядке? — взглянул на меня Адам.

Я прочистила горло, засунула телефон в сумочку и посмотрела на себя в зеркало. Проведя день на открытом воздухе в окружении буйных щенков и четырехлеток, переевших сахара, я оказалась с размытым макияжем и небольшим солнечным ожогом. Вздохнув, протерла круги под глазами и нанесла свежий слой помады.