Глава II
Двадцать восьмого числа каждого месяца учителям выплачивали жалованье: в этот день они были особенно оживлены. На этот раз, когда раздался звонок, возвещавший об окончании занятий, учителя и учительницы, торопливо прибрав книги и тетради, поспешили из классов. Кругом стоял невероятный гам, шаловливые ученики, казалось, разом заполонили всё здание. С парусиновыми ранцами или с узелками, размахивая коробками для завтрака и соломенными сандалиями, они с весёлым гомоном расходились по домам. Усимацу после окончания занятий — он вёл четвёртый класс старшего отделения — пробирался сквозь толпу мальчуганов, направляясь в учительскую.
Директор школы находился в приёмной. Он был назначен в Иияму относительно недавно, одновременно с новым уездным инспектором, но Усимацу и Гинноскэ к тому времени уже работали в школе. В этот день инспектор в сопровождении нескольких чинов городского управления явился в школу, и директор водил их по классам. Инспектор при этом интересовался преимущественно внешней стороной школьной жизни: расписанием уроков, ремонтом классных досок, столов, скамеек, лечением распространённой среди учеников трахомы и так далее. Обойдя все классы, инспектор и сопровождавшие его лица вернулись в приёмную; завязалась беседа; табачный дым заполнил комнату белыми клубами. Служитель сновал взад-вперёд по комнате, обнося присутствующих чаем.
Директор делился с гостями своими взглядами на воспитание, в основе которого было строгое выполнение правил. Всякое распоряжение инспектора для него — приказ. Воспитывать детей по-военному — вот кредо всей его деятельности, на этом строится распорядок жизни школы. «Точно как часы» — этим девизом он руководствуется сам, это правило он внушает ученикам, в этом же духе он наставляет преподавателей. Разговоры же, которые ведут молодые учителя, не знающие жизни, — пустая, бесполезная болтовня. Он всегда держался таких принципов и убедился в их правильности, ибо немало преуспел в своей жизни, — по крайней мере, лично он полон такого ощущения — ведь недаром же он удостоен знака отличия — золотой медали, на которой выгравированы слова, свидетельствующие о его заслугах.
Этот памятный знак был выставлен для всеобщего обозрения в приёмной. Взоры присутствующих притягивал блеск золота. Все с восхищением и любопытством разглядывали медаль, мысленно прикидывая её стоимость, размер, вес. В конце концов, высказав вслух свои предложения, все сошлись на том, что она из золота 56-й пробы, диаметр её 3 сантиметра, вес — 18,75 грамма, стоимость около 30 иен. В специальном свидетельстве, приложенном к медали, говорилось, что обладатель её сумел отлично поставить школьное дело и немало способствовал делу просвещения. «За сие, на основании параграфа 8 Уложения о наградах, он удостаивается настоящей медали, что и удостоверяется».
— Да, такой наградой может гордиться не только господин директор, но и все учителя у нас в Синано! — воскликнул седобородый член городского управления. Другой, в очках с золотой оправой, подхватил:
— Это событие необходимо отметить. Мы хотим устроить в вашу честь скромный ужин. Разрешите просить вас пожаловать сегодня вечерком в «Миурая»! И вас, господин инспектор, и вас непременно…
— Право, я смущён, не стоит беспокоиться! — поднявшись со стула, стал благодарить членов городского управления директор. — Такая награда — самая высокая честь для учителя, я чрезмерно счастлив… Но заслуги мои скромны. Право, награда лишь заставляет меня краснеть, я недостоин…
— Господин директор, такими словами вы нас просто смущаете, — сказал, потирая руки, сидевший справа худощавый член городского управления.
— Угощение очень скромное, прошу вас, не отказывайтесь! — упрашивал его сидевший слева.
Глаза директора искрились нескрываемой гордостью и радостью. Выпячивая грудь и пожимая плечами с таким видом, словно он не может не уступить столь настойчивым просьбам, директор обратился к инспектору:
— А как вы?
— Раз нас так просят!.. Пренебречь радушием городского управления было бы просто невежливо, — сказал инспектор, великодушно улыбаясь.
— Вы правы… Разрешите поблагодарить вас ещё раз потом, когда мы снова встретимся. Прошу передать всем мой поклон, — сказал он на прощание.
Пожалуй, тем, кто не знаком с провинциальной жизнью, трудно представить себе действительное положение директора школы в маленьком городке. Первое условие для того, кто едет учительствовать в провинцию, — это иметь такие же заурядные интересы, как у директора этой школы. Тому, кто постоянно забивает себе голову разными возвышенными материями, обычно будоражащими воображение в школьные годы, и чуждается окружающей его обыденности, не прослужить директором и одного дня. Директору подобает наносить визиты разным влиятельным лицам городка, дабы выразить сочувствие или радость по поводу тех или иных событий их жизни, общаться с бонзами и синтоистскими жрецами, постепенно приучиться пить местную водку, говорить на местном наречии, невольно войти в отношения с тупыми, невежественными людьми. Тогда уже сама собой забывается всякая наука. Давно уже стало привычным делом, когда учителя, считающиеся умными, укрепляют своё положение при помощи связей с членами городского управления.
Директор проводил членов городского управления до выхода. Прощаясь, гости ещё раз напомнили ему:
— Значит, просим вас вместе с господином инспектором прямо из школы…
— Покорно благодарю…
— Служитель! — позвал директор, и голос его гулко разнёсся по длинному коридору.
Школьники давно разошлись по домам. Окна в классах были закрыты, на теннисной площадке тоже не было ни души. Кругом воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая всплесками смеха в учительской да грустными звуками фисгармонии, доносившимися со второго этажа.
Шаркая сандалиями, прибежал служитель.
— Что угодно?
— Придётся ещё раз сходить в городское управление, поторопить насчёт денег. Если они уже получены, принеси их сейчас же — там уже заждались, — распорядился директор и вышел в приёмную, где, покуривая папиросу, просматривал газету инспектор.
— Разрешите, — сказал директор и пододвинул к нему свой стул.
— Вот, погляди-ка, — фамильярно улыбаясь, сказал инспектор. — Тут всё расписано: и что ты получил медаль, и какой ты образцовый преподаватель. Текст свидетельства приведён полностью. Даже фотография…
— Да… всюду только и разговоров про медаль! — радостно подхватил директор. — Куда ни повернёшься, сейчас же заходит разговор о ней. Даже те, от кого не ожидаешь, и те поздравляют.
— Прекрасно.
— И всё благодаря вам…
— Полно, полно… — перебил инспектор. — Как говорят, услуга за услугу. Очень лестно, что в нашем кругу есть награждённый медалью. Я вполне разделяю твою радость.
— Кацуно-кун тоже был очень рад.
— Мой племянник? Да, да. Он даже прислал мне по этому поводу большое письмо. Читая его, я видел перед собой его сияющее лицо. Он близко к сердцу принимает твои интересы.
Тот, кого инспектор называл своим племянником, был молодой человек по имени Кацуно Бумпэй, недавно выдержавший государственные экзамены и по получении диплома назначенный сюда учителем. Сам сравнительно новый человек в этой школе, директор всячески протежировал Бумпэю, рассчитывая тем самым привлечь его в число своих сторонников. Несомненно, первое место среди учителей школы по праву занимал Усимацу. Он пользовался гораздо большим уважением и любовью учеников, нежели директор. За Усимацу следовал Гинноскэ, который тоже окончил учительскую семинарию. При всём желании директор не мог поколебать положение этих двух учителей в пользу Бумпэя. Поэтому Бумпэй занимал лишь третье место.
— Зато Сэгава-кун что-то уж очень безучастен, — заметил, слегка понизив голос, директор.
— Сэгава-кун? — Инспектор нахмурился.
— Вы, конечно, полагаете, что раз медали удостоен отнюдь не сторонний для школы человек, Сэгава-кун, несомненно, тоже придёт поздравить меня. Но вы очень ошибаетесь! Конечно, сам я не слышал этого, но… и, конечно, мне так не скажут в лицо, но… одним словом, он заявил, что учителю незачем так гордиться получением медали. Это, мол, только официальное признание заслуг, которое, по мнению Сэгавы-куна и ещё кой-кого, не имеет ровно никакого значения. Медаль сама по себе, видите ли, — это только внешний знак, ценность же его — в том, что кроется за ним… Сомневаюсь, чтобы это было так…
— Откуда у Сэгавы-куна такие мысли? — вздохнув, заметил инспектор.
— По-видимому, по нынешним временам мы немного отстали. Но новое — это не обязательно всегда хорошее, не так ли? — сострил директор и засмеялся. — Однако из-за таких настроений Сэгавы-куна и Цутии-куна мне временами приходится очень трудно. Если преподавание ведётся в школе не по единой системе и вообще есть инакомыслящие, дело на лад не пойдёт. Если бы вы разрешили назначить Кацуно-куна старшим учителем, мне было бы гораздо спокойнее…
— Если ты так недоволен, то ведь всегда можно найти способ… — Инспектор многозначительно взглянул на директора.
— Какой?
— Ну, скажем, перевести в другую школу… Тогда на его место ты можешь назначить того, кто тебе по душе.
— Это, конечно, верно… но если для перевода нет подходящего повода, тогда так поступать не совсем удобно… К тому же ученики любят Сэгаву-куна.
— Да-a, безупречному работнику не скажешь — уходи! К тому же неприятно, если создастся впечатление, что всё это подстроено. Я вовсе не хочу хвалить племянника, но думаю, что он бы подошёл тебе, как никто другой. Не стану говорить — лучше или хуже он Сэгавы-куна. А чем, собственно, хорош этот Сэгава-кун? Отчего вообще ученикам нравятся такие учителя? Не понимаю. Высмеивает то, чем другие гордятся, — что же в таком случае он ценит?