— На прогулку собрались, девки, а? Не хватит ли? А ты что, Марья, смотришь! Аль не заметила — кого приютила? Вся деревня про них языки чешет, а вы все не замечаете.

— Кто это такой? — шепотом спросила Тамара у Веры.

— Староста наш, фашистский прихвостень, из кулаков бывших, — тоже шепотом ответила Вера. — Вместе с немцами появился.

Староста, услышав голоса, повернулся к ним.

— Вы, девки, бросьте шептаться. Я вам сурьезно говорю: убирайтесь добром отсюдова. Не то съезжу в Мантурово, коменданту об вас доложу. — И, хлопнув дверью, он вышел на улицу.

Тамара опустилась на лавку, потерла виски.

— Да, оставаться здесь нам больше нельзя. Сам он в Мантурово не поедет, а вот послать кого-нибудь может.

В комнате наступило молчание. Потом заговорила Тамара:

— Надо уходить, немедленно, сегодня ночью!

— Куда же уходить? — тихо спросила Мария. — Кругом фашисты…

— А ты что, к родной маменьке на блины приехала? — резко оборвала ее Тамара. — Знала, на что идешь!

Мария, уронив голову на руки, заплакала. Плечи ее вздрагивали, в груди что-то булькало и клокотало.

— Перестань реветь, слышишь! — крикнула Тамара и хлестко, по-мужски, стукнула по столу кулаком. Потом вскочила с лавки и, сильно хромая, заходила по избе.

Мария подняла на нее испуганные, заплаканные глаза. Из-под длинных ресниц сбегали по щекам слезы.

— Утрись! — бросила Тамара на стол платок. Мария взяла его, всхлипывая, вытерла слезы, поправила волосы.

Тамара постояла несколько минут у темного окна, не оборачиваясь, спросила Веру:

— В Черных Двориках у вас родственники есть?

— Не-ту, — нерешительно ответила Вера.

— А знакомые? — голос Тамары звучал сурово, требовательно.

— Найдутся!

Тамара подошла к Вере, положила ей руки на плечи.

— Слушай, Верочка, меня внимательно. В твоих руках сейчас судьба нашего дела. Нам нужно сегодня ночью уйти из Кировки и укрыться где-нибудь. Ты можешь пойти сейчас в Черные Дворики и найти такого человека?

Мария Осиповна слышала разговор, и чувство гордости за дочь заглушило страх. Вере эта решительная, смелая белокурая девушка доверяет свою жизнь и жизнь своей подруги. И не только жизнь, а важное поручение Родины, народа…

Вера оглянулась на мать, как бы спрашивая разрешения.

Мария Осиповна молча кивнула головой и отвернулась.

…Вера пришла домой под самое утро.

— Третья хата от оврага, дважды по пяти раз постучите, — сообщила она разведчицам.

Вместе с Верой и Таней Яковлевыми Тамара и Мария выкопали в саду рацию. Мария Осиповна принесла из погреба два старых холщовых мешка.

— Сюда положите радио свое, незаметнее будет.

Холодный утренний туман низко стелился между яблонями. Тяжелые белые плоды наклоняли ветки к земле. Пахло спелой антоновкой.

Тамара и Мария, прощаясь, крепко расцеловались с Марией Осиповной, с Танюшкой, с двойняшками — Соней и Мотей.

— Спасибо вам, Мария Осиповна, за все, — сказала Тамара. — За помощь, за ночлег, за хлеб-соль, за доброе русское сердце спасибо.

Мария Осиповна вытирала слезы.

Мария и Тамара разделили снаряжение поровну. Вера выломала орешник покрепче, обстругала, обрезала его, и Тамара, вскинув мешок на плечо, шла теперь, тяжело опираясь на палку.

Спустившись в лощину, по дну которой, журча, бежал маленький ручеек, Тамара еще раз оглянулась. Яковлевы — мал-мала меньше — стояли на краю своего огорода и махали им руками.

Вера проводила разведчиц до следующего косогора. Долго стояла она на бугре, глядя вслед двум маленьким девичьим фигуркам, медленно уходившим за поворот дороги…

— К сожалению, должен вас огорчить. Пока никакого результата. Вам придется подождать еще несколько дней.

Тамара смотрела на тщательно выбритое лицо обер-лейтенанта интендантской службы и гадала, знает он хоть о чем-нибудь — и тогда понятны неестественная вежливость, любезные улыбки; или нет — и тогда ничего, ну совершенно ничего не понятно. Почему этот откормленный, с жесткими серыми глазами офицер стал разговаривать с ней так подчеркнуто обходительно?

Она взяла со стола документы и вышла в соседнюю комнату, служившую обер-лейтенанту приемной. Здесь, на лавке, дожидаясь своей очереди, сидела Мария.

Щеголеватый солдат в тщательно подогнанном мундире распахнул перед Марией дверь, наклонил голову:

— Битте.

Мария, растерянно оглянувшись на Тамару, вошла.

Обер-лейтенант встретил Марию посредине комнаты, поцеловал руку, показав при этом тщательно замаскированную жидкими волосами веснушчатую плешь.

Патом подошел к двери за своим письменным столом, распахнул ее и жестом пригласил девушку войти. Комната, находившаяся за этой второй дверью, существенно отличалась от первой: изящная мягкая мебель, тяжелые шторы, пианино, хрусталь.

— Садитесь, фрейлейн Мария.

Маруся опустилась в кресло и почувствовала, как от прикосновения к мягкой спинке по всему телу разлилась приятная истома.

Обер-лейтенант достал два бокала, налил Марии, потом себе. Чокнулся, выпил, откинулся на спинку, положил ногу на ногу.

Мария взяла бокал, сделала один глоток. И вдруг что-то старое, забытое ожило в ней. Она закрыла глаза и вспомнила городской сад, оркестр, голубой павильон на берегу реки. Она любила ходить сюда танцевать со знакомыми ребятами… Приходила каждый раз с кем-нибудь новым… Ведь не мог же один человек каждый день водить ее после танцев в ресторан — голубой павильон.

А бывать в нем, сидеть за холодным мраморным столиком, тянуть из тонких высоких рюмок вино, слушать радиолу — волнующие мелодии танго и фокстротов — Маруся любила не меньше, чем танцевать. И поэтому всегда, когда оркестр, исполнив прощальный квик-степ, уходил, она брала под руку своего партнера и говорила мечтательно, неопределенно:

— Хорошо бы сейчас посидеть в голубом павильоне…

Ну разве найдется на свете хоть один мужчина, который бы решился не выполнить это невинное девичье желание!

А какие танго и фокстроты играла радиола в голубом павильоне! Их мелодии до сих пор звучат у нее в голове: «Танцуй танго! Мне так легко! Та-та-та, та-та…»

Но что это?

Мария открыла глаза. Обер-лейтенант, улыбаясь, смотрел на нее. На дубовом бюро вертелся круг радиолы.

«Танцуй танго! Мне так легко!» — пел хриплый металлический голос.

— Почему вы завели эту пластинку?

— Это ваша любимая мелодия, — улыбнулся обер-лейтенант.

— Откуда вы знаете? — отшатнулась от него Мария, с ужасом глядя на аккуратный, ровный пробор на голове немца.

— Мы знаем о вас все! — резко выпрямился обер-лейтенант.

Он смотрел на Марию сверху вниз торжествующим взглядом. Эта глупая русская должна окончательно понять, что для германской разведки не существует никаких тайн и секретов. На самом же деле трюк с пластинкой объяснялся очень просто: Мария, сама того не замечая, несколько раз напевала мелодию, и наблюдательный, как все профессиональные разведчики, обер-лейтенант сумел ловко использовать эту деталь.

Мария тяжело вздохнула.

— Что я должна еще делать? — устало спросила она.

— Продолжать поддерживать в Тамаре версию о скорой выдаче разрешения на прописку. Одновременно старайтесь узнать все, что известно только Тамаре, — пароли, явки, связи.

Мария кивнула, тяжело поднялась и побрела к двери.

…Вечером они лежали в доме Матрены Никаноровны Схоменко в деревне Алексеевка, куда недавно по совету Шверера Мария уговорила перейти Тамару. За стеной в соседней комнате напевал какую-то немецкую песенку солдат Мендель.

Тамара уже спала. Во сне она дышала ровно, спокойно. А Мария не могла сомкнуть глаз. Глядя в потолок, она в сотый, в тысячный раз думала об одном и том же: как же случилось с ней такое, как же?.. А ведь это произошло всего несколько дней назад.

…Уйдя из Кировки, они прожили в Черных Двориках всего один день — в село вошла немецкая часть. Пришлось перебираться в деревню Роговое.

С большим трудом удалось перенести рацию в сад Александры Давыдовны Солгаловой. Хозяйка даже не догадывалась о том, что было закопано под ее любимыми вишнями. Все дело испортил сосед Семен Долгих, полицай.

В те дни у Тамары сильно разболелась нога, и она почти никуда не выходила из дома. Мария одна проверяла рацию, одна ходила в немецкую комендатуру в Мантурово подавать заявление о разрешении на прописку.

Однажды ранним утром, когда деревня еще спала, Мария вышла в огород, отрыла рацию и стала проверять аккумулятор. Вдруг ей показалось, что кто-то смотрит на нее сзади. Она резко повернулась — нет, никого не было. Только чуть качались кусты на соседнем дворе. «Ветер, наверное», — подумала Мария.

В этот день ей надо было идти в Мантурово за ответом. Тамара, сильно хромая, проводила Машу до калитки.

— Ни пуха ни пера, — пошутила она. — Завтра к вечеру жду.

По дороге в Мантурово Марию нагнал крытый грузовик.

— Эй, садись, подвезем! — крикнули из кузова.

Мария побежала за притормозившей машиной. Сильные руки подхватили ее, быстро втащили через борт.

В грузовике было полутемно, но по голосам Мария поняла, что в кузове, кроме нее, еще трое. Один говорил по-русски.

Они ехали уже часа три. Давно бы пора быть Мантурову… Мария забеспокоилась. Пробравшись к заднему борту, она попыталась выглянуть наружу, но тот, кто говорил по-русски грубо схватил ее за плечо и с силой толкнул в глубину кузова. Щелкнул предохранитель пистолета.

— Лежи смирно.

Мария лихорадочно перебирала в памяти события последних дней. Чем они выдали себя, когда?..

Под вечер грузовик, въехав в ворота какого-то дома в незнакомом поселке, остановился. Марию стащили с машины и втолкнули в дом. Пройдя по нескольким коридорам, она очутилась в роскошно обставленной комнате (в этой комнате и Марии и Тамаре пришлось бывать потом еще не один раз).

С треском распахнулась где-то сбоку дверь, и в комнату стремительно вошел человек в черном мундире войск «СС», со свастикой на рукаве. Подойдя вплотную к Марии, он спросил быстро, отрывисто: