Изменить стиль страницы

КТО СПОРИТ О ВКУСАХ?

Сколько времени прошло с тех пор, как проголосила сирена, ребята не знали. Сначала по сигналам горниста они различали время, но потом сигналы пошли чаще, разнообразнее, и трюмные обитатели совсем спутались.

Первую ночь спалось крепко и долго. Проснувшись, ребята опять услышали топот над головой, но теперь он был торопливым и возбужденным. Команда стала резкой. Заунывно и тревожно завывала сирена. Машина тоже нервничала. Чувствовалось, что наверху творится что-то непонятное и опасное.

Ребята отчетливо слышали, как где-то в стороне тоже тревожно ревела чужая сирена. Сидя на мешках и испуганно вздрагивая, они строили догадки, одну фантастичнее другой, и тут же отвергали их.

Вдруг крейсер, на секунду застопорив машину, рванул назад. Что-то грохнуло в борт. Донеслись тревожные крики, с ними смешались возгласы, ругань, свистки и дробный топот ног.

Приятели так привыкли к гудкам крейсера, что сразу различили чужие. Скоро шум наверху утих. Прекратились и завывания сирен. Ребята вновь забрались под мешки. Люк трюма загремел и открылся. По трапу спускались люди. Мальчики боялись подглядывать, замерли и напряженно ловили каждое слово.

— Б-рр! Ну и погодка чертова, ну и туман, ведь чуть-чуть не столкнулись с «немцем»[6].

— Как он не увидел нас — ротозей! Словно из-под воды вынырнул; гляжу — прет из тумана на нас пароходище, так у меня, ребята, аж ноги отнялись, онемел я, потом как закричу: «Полундра!»[7].

— В такую погоду и тонуть-то противно, холодно. Дождь. Никуда от него не спрячешься.

— Чудак ты! Не все ли равно, где помирать — в воде еще спокойней! Братва, собакой воняет. Понюхай-ка, живой собашник!

Говорившие замолкли. Слышно было только, как матросня втягивала носами воздух.

— Верно — собакой разит. Стоп! В Архангельске какой-то пес на борт прибежал, здоровущий: Должно, залез сюда бродяга. Давайте-ка пошарим!

Ребята крепко прижались друг к другу. Гришка открыл один глаз и увидел три мокрых фигуры, освещенные огнями фонарей. Свет яркими бликами играл на желтых мокрых дождевиках.

Сверху раздался сердитый окрик:

— Эй, вы там! В трюме! Чего возитесь? Вас только за смертью посылать — сырые носы! Кило краски втроем не найдете…

В трюме раздался заглушенный смех, ноги затопали по трапу. Кто-то, ухмыляясь, сказал:

— Вот тебе, Петелькин, сейчас боцман покажет, как собачью вонь искать!

Когда захлопнулся люк и голоса замолкли, Мишка вылез из-под мешков.

— Послушай, Гришка, и чего нам тут в самом деле сидеть? Теперь мы, все равно, в море находимся, да и кушать хочется! Давай вылезем, встанем и скажем…

— И нам встанут и скажут: ну, что ж, мол, берега еще советские, пожалуйста, вылазьте, дорогие путешественники. Нельзя, Мишка, сейчас наверх показываться. Еще денька два-три придется потерпеть. Верный, чего ты-то, дурной, с нами поехал!

Собака подошла. Гришка поцеловал ее в мокрый нос.

— Тьфу! Морда-то у тебя свечами воняет! Где это ты свечей нажрался? Стой! Пойду-ка за свечками! Уж и люминацию сейчас устроим!

Через минуту Гришка чиркнул спичкой и зажег свечу.

— Ну, теперь, Мишка, ужинать будем! Сейчас лимонов притащу!

Гришка исчез за ящиками, долго возился и кряхтел. Когда он вернулся, лицо его было бледно. С ладони капала кровь, и весь он при слабом свете свечи казался чем-то удрученным. Он долго молчал, рассматривая окровавленные пальцы.

— Плохо дело, Миша! Одну то я банку вынул, а другие не хотят выниматься… Так крепко уложены, и не достать совсем. Бился, бился, ножик отрядный сломал. Совсем, совсем, Мишка, плохо, а вылезть никак нельзя. Чего ж есть-то будем?

Потушив свечу, долго ворочались приятели, но под бульканье воды за бортом, под топот ног наконец заснули, крепко обнявшись.

Обоим снились в эту ночь горы свежеиспеченного хлеба и бесконечные вереницы тарелок с супом. Все это вертелось и при попытке схватить проваливалось в пропасть, появлялось снова и опять проваливалось.

Мерно раскачиваясь, крейсер пробивался сквозь непроглядный туман и свежий ветер. Без перебоя работала машина. Вахта сменяла вахту.

Порой, словно в припадке мучительной лихорадки, корабль начинал дрожать нервной дрожью сверху донизу.

Верный носился в трюме из угла в угол. Иногда он ударял лапой и глухо урчал. Тогда слышался отчаянный писк, хруст костей и чавканье.