КОПИЯ

Дверь радиорубки дернулась. Крутолобый человек с наушниками не обернулся, но уголки губ его зашевелились улыбкой. Дверь отворилась.

Послышался заглушенный шепот:

— Опять слушает. Не вовремя мы пришли, Гриша!

У Мишки под глазами круги. За эти два дня ребята осунулись и, казалось, выросли сразу на несколько лет.

Гришка глядел так, словно собрался стрелять, и щурил для этого левый глаз.

— Все равно. Подождем. Не уйду, пока не расскажем всего.

Гришка снял фуражку, вынул из нее бумагу с резолюцией, подошел к Котенко и положил бумагу на стол.

Котенко, не снимая наушников, продолжая писать правой рукой, левой залез в кипу бумаги и, не оборачиваясь, протянул ребятам лист бумаги.

Неуверенными пальцами Мишка взял ее, развернул и больно закусил губу. Гришка скрипнул зубами: в руках у Мишки дрожала такая же бумага с резолюцией. Жесткое слово «дезертиры» было подчеркнуто красным карандашом. Еле слышно Мишка прочитал:

Копия. Секретарю ячейки ВЛКСМ крейсера «Коминтерн».

Дверь закрылась.

На столике в радиорубке остались две резолюции: одна — помятая, испачканная прикосновениями грязных пальцев, явно носившая следы пребывания в камбузе, другая — аккуратно сложенная вчетверо.

Котенко напрасно прислушивался. Передача прекратилась. Он добродушно ухмыльнулся. Взял две бумажки, сложил их вместе, разорвал на мелкие кусочки и, сжав в комок, швырнул в иллюминатор.

Свежий ветер, хохоча и озоруя, угнал их и разметал по сторонам.

Сутулая спина радиста снова согнулась над приемником. Она не разогнулась даже тогда, когда в радиорубку через плотные стены ворвались звуки похоронного марша китайского оркестра.

Зарокотали орудия. Крейсер прощался со своим старшиной кочегаром Андреем Чалым, отправляющимся в последнее плавание.

Карандаш в руке Котенко забегал быстрее. Снова говорила Москва.