НОЧЬ В НЕАПОЛЕ

Краснофлотцы миновали центральные, ярко освещенные улицы Неаполя, роскошные витрины магазинов и спустились в узкие, устланные большими плитами улички бедноты. Шибануло в нос прелостью и гнильем. На протянутых из окон через улицу веревках сушилось непростиранное дырявое белье. Внизу копошились чумазые курчавые ребятишки.

На каменных ступеньках домов сидели, уныло беседуя, прельщенные ночной прохладой, исхудалые люди.

Даже песни здесь грустны, и гитары особенно печально говорят о черных бесконечных днях. И как единственный протест, как крик о мщении, на многих стенах, высоко, чтобы не могли стереть вездесущие руки фашистов, черными буквами было написано:

VIVA LENIN!

Может, поэтому и оживляются худые лица при виде советских моряков, и вырываются крики приветствий из темноты:

— Viva Mosca! Viva il bolscevico[29]!

Мишка широко открытыми глазами впитывал в себя эту жуткую правду. Сзади, разморенный от впечатлений и жары, плелся Гришка.

Кок направо и налево разбрасывал приветствия на ломаном портовом языке.

Ребята с коком только что завернули за угол, как ярко загорелись огни, завертелось все в музыке, в пляске, в лихорадочном звоне гитар.

Есть в Неаполе улички, сплошь занятые дешевыми кабачками. Здесь гуляет все ночи напролет матросня всех национальностей, чтобы в вине и лихорадочном весельи на минуту забыть кошмарную работу на великолепных трансатлантиках[30] или на залитых цементом «купцах»[31]. Все деньги, потом и трудом заработанные за месяцы проживаются там в одну ночь. Кого только нет в кабачках!

Подвыпившие англичане пляшут рег-тайм, французы в обнимку с неграми аплодируют им; в других кабачках пьяные до отчаяния белесые норвежцы поют стуча в такт здоровенными ножищами.

Раскрытые настежь двери кабаков выбрасывают на улицу галдеж и песни на всех языках мира.

— Ух, как весело, дядя Остап! — не удержался Гришка.

Кок тихонько вздохнул.

— Это веселье, Гришуха, пьяное. Нужда веселится, нужда и поет, а подсвистывает им обоим матросское горе. Ох, и корявая же у них житуха!

— Дядя Остап, пить хочется; я зайду вон туда, лимонаду выпью. Догоню, ты не бойся!

— Ну, крой, испанец, ступай, Гришуха, только смотри по сторонам, не сядь на мель.

— Н-ну! Небось, не маленький. Пора бы вам, товарищ Громыка, привыкнуть к этому!

В баре, на каменном полу, десятки столиков. Там, обнявшись, сидят матросы и без конца тянут всевозможные вина.

Гришку встретили гвалтом и криками:

— Hallo! Comrade!

— Давно ли русские матросы забыли дорогу в бар?

— Иди сюда — выпьем за твой корабль!

Гришка степенно приложил руку к фуражке, важно сел за столик.

Шатаясь на непослушных ногах, к нему подошел огромный матрос-негр, увидев на Гришкиной бескозырке звездочку, он показал на нее пальцем и улыбнулся. Гришка снял звездочку, прицепил великану на грудь. Кабачок захлопал в ладоши, закричал на разные голоса:

— Viva Mosca! Viva il proletariato!

Великан перенес свои бутылки к Гришке за стол и, горячо дыша в лицо, пытался что-то рассказать Гришке, понимающему из взволнованной речи негра только два слова: «Москау» и «Совьет».

Но чувствовал Гришка, что хочет черный человек поделиться с ним своим горем, только трудно им и говорить и понимать друг друга.

— А у нас, товарищ, не так! Мы давно белогвардейцев по шее! Чего ж вы-то спите?

Негр опять залопотал что-то по-своему. Гришка, опять ничего не поняв кроме слова «Совьет», все же покровительственно ответил:

— Ну да, конечно… А все же… и вообще… нам тоже сперва трудно было. Ты не унывай, камрад!

Великан мотнул огромной головой и налил вино в бокалы; Гришка нахмурился, решительно замахал рукой.

— Нет, камрад, я лимонаду хочу.

— Ляимонэд? Ляимонэд?

Негр изумленно вскинул белки глаз, смешно оттопырил огромные красные губы и залился в безудержном смехе. Потом сразу сделался серьезным, потрепал Гришку по плечу и, вдруг озверев, схватил бокал и мигом опрокинул в огромную глотку. Опустил отяжелевшую голову на столик и, смешно засопев носом, неожиданно захрапел.

Гришке принесли лимонад. Он выпил стакан шипучей влаги. К столику подбежал хозяин бара, длинный и вертлявый, как минога. Хитрые глаза его довольно щурились. Так щурится старый кот, поймавший малюсенького неопытного мышонка.

Гришка показал на выпитую бутылку, хлопнул себя по карману и вопросительно взглянул на итальянца.

Тот, сгибаясь вдвое, размахивая сухими руками, затараторил что-то. Гришка вынул из кармана все свои деньги и протянул их на ладони хозяину.

— Тебя только после обеда понимать! На вот, возьми, сколько стоит!

Пергаментная рука итальянца моментально сгребла с Гришкиной руки все монеты. Гришка почесал в затылке и пробурчал:

— Вот тебе и лимонад! Что заработал — за бутылку лимонада… Эй, хозяин, почем же лимонад в Италии?

Не успели Гришкины монеты звякнуть в кармане хозяина, как пятеро матросов сорвались с табуреток, молча подскочили к итальянцу и поднесли под его крючковатый нос пять увесистых кулаков.

Хозяин, не сводя с них глаз, вытащил Гришкины деньги и положил на стол. Матрос взял мелкую монетку и бросил ее хозяину; остальное положил в Гришкин карман.

Так же молча все пятеро возвратились к своим бутылкам.

Гришка, глядя им вслед, рассмеялся.

— Ха-а-рошие ребята — без слов понимают!

Негр продолжал храпеть, порой всхлипывая, как обиженный ребенок. По рассказам кока Гришка знал, что бывает ночью с подвыпившими матросами в солнечном Неаполитанском порту — затащат, выворотят карманы, а при сопротивлении изобьют. А если проспит негр больше, чем нужно, с тяжелой головой прибежит в порт и увидит на месте своего корабля пустое место — тогда совсем беда, будет толкаться бедняга, без приюта, без корабельной карточки, от одного капитана к другому, пока не попадет в полицейские лапы, а там тюрьма, пересылка через границы, издевательства, побои, голодовка.

Гришка, вцепившись в плечо негра, принялся тормошить его. Негр поднял налитые кровью глаза, облизнул сухие губы, улыбнулся Гришке.

— Пойдем, на коробку сведу. Камрад, камрад! Шип[32] твой уйдет. У-у-у!

Негр тяжело поднялся, опрокинул стул и, опершись на плечи Гришки, бормоча что-то непонятное, затопал ножищами к выходу.

На эту сцену, обычную в баре, никто не обратил внимания. Зачем же и приходит матрос, как не напиться до потери сознания?

Согнувшись под тяжестью негра и балансируя вместе с ним, Гришка столкнулся в дверях с двумя потрепанными людьми.

Один из них, брезгливо дернув плечом, сквозь зубы процедил:

— Не люблю цветных, воняет от них, как от скотины.

Услышав русскую речь, Гришка оторопел. Он хотел сказать что-то, но в это время негр, взмахнув фиолетовым кулачищем, сбил вазу с цветами.

Раздался звон битого стекла, отчаянные вопли хозяина бара.

Собрав последние силы, Гришка, придерживая негра, потащил его к выходу.

Сбежавшиеся на вопли хозяина карабинеры[33] были встречены насмешками и пронзительными свистками матросов.

— Abasso polizia!

Пока полицейские переругивались, Гришка с негром, нырнув в переулочек, пропал в темноте.

Кабачок гомонил по-прежнему. Девушки не уставали подавать вино, оборванная итальянка без конца танцевала тарантеллу под кряканье и одобрение всего кабачка.

Двое пришедших заняли столик в углу.

— Сядем здесь, лейтенант; среди этой шантрапы безопаснее разговаривать.

Говоривший заказал коньяку. Обрюзгшее лицо и сохранившаяся выправка морского офицера выдавали специальность этого широкоплечего человека.

Второй был моложе. Весь вид его доказывал, что он терпит нужду и даже голодает. Один глаз был закрыт черной повязкой, зато другой светился злым огоньком.

Не отрываясь, смотрел он на золотистый напиток и облизывал сухие губы.

Лицо широкоплечего человека тронулось презрительной усмешкой, и глаза уверенно сощурились.

— Ну-с, лейтенант, поздравляю. Пришли наши соотечественники. Гм… Советский крейсер «Коминтерн», носивший имя «Светлана» в бытность вашу на нем мичманом.

— Не говорите, капитан! Видел я этих мерзавцев, этих бандитов, будь они трижды прокляты! Моя «Светлана», моя «Светлана»!

— Лейтенант!

— Есть.

— Поставьте стопочку на место. Успеете напиться. Выслушайте меня. Есть дело, которое, конечно, оплатится. Дело полезное для нашего союза. Мы поручаем его вам, а заплатят, разумеется…

Итальянка окончила пляску. Кабачок заревел пуще прежнего. Широкоплечий человек поморщился.

— Как полиция терпит такое безобразие! Ну, к делу, лейтенант. Я познакомлю вас с положением вещей. Оно очень простое, но вместе с тем… Гм… лейтенант, можно подумать, что ваша рука и стопка с коньяком намагничены и взаимно притягиваются. Ну, выпейте.

Одноглазый человек залпом осушил стакан.

— Теперь внимание, лейтенант. Вы еще не знаете, как итальянцы заигрывают с большевиками? Везут их завтра на Капри[34], устраивают банкеты и прочее. Но это оборотная сторона медали, другая вот. На обратном пути с Капри наши дорогие гости, чтоб им пусто было, пройдут по Королевской улице. Там завтра концерт, и наверное это мужичье поразинет рты… А если нет, так надо, чтобы поразинули, понимаете?

В это же время надо показать им вот эту открытку и бросить на землю. Конечно, они не утерпят, — ну, ударят разок, а вы увернитесь как-нибудь. Выпить? Эй, еще коньяку!.. Подымется кутерьма, а тут уж дело не наше. На площади будет расставлено достаточное количество фашистов, достаточное, по крайней мере, для того, чтобы перестрелять этих бродяг. Что потом? Потом — газеты, печать, шум на весь мир… Большевистские матросы скандалили в Неаполе в пьяном виде, избивали женщин, убили карабинера, пытались поднять бунт и прочее. Подхватят другие страны, и пошло гулять. Больше эту рвань ни в один порт не пустят. Ведь согласны же вы со мной, дорогой, что мы должны всеми средствами помогать нашей истерзанной род… Еще выпить? Вот коньяк, а вот и лиры[35], — видите, как хрустят? Это задаток, будет еще. Ну, лейтенант, согласны?