— Честно говоря, — поджилки тряслись, — вспоминал Иван Моисеевич. — Как же, я — ответственный! Две лебедки у меня работают на подъем, а три канатами расчаливают в стороны шпиль. А вдруг какой перекос? Все загремит вниз! Страшно подумать!
Может быть, действительно тогда у Ивана Моисеевича тряслись поджилки, но сейчас он вспоминал о подъеме шпиля весело, легко.
Я часто замечал эту обратную психологическую зависимость — чем труднее представляется пережитое, тем с большим удовольствием о нем вспоминают.
— А вы что же? — спросил я у Евгения Ивановича, чья схемка подъема показалась мне более четкой и совершенной, чем у отца.
— А что я?
— Какая была ваша роль тогда?
— Я больше крутился на высоте и смотрел, — сказал Евгений Иванович.
— Нет, врет, он работал на лебедках. Учился. А к высоте привыкал — это верно, — поправил отец. — На высоте не каждый может работать. И врачи не всех допускают. Высотник — это высотник! — и эмоционально подкрепляя значение своих слов, Иван Моисеевич даже поднял правую руку. — Это работа серьезная!
Я же могу добавить: так серьезна, что может стоить и жизни. Бывали и бывают трагические случаи на высотных стройках. Правда, все меньше. Но кто полюбил высотный монтаж, прирос к нему душой, того ничем не испугаешь.
К тому же, я думаю, что было бы монтажное дело полегче, так, может быть, отец и сын Кутяевы и не хранили бы дома книги и альбомы как память о своих стройках.
Евгений Иванович убрал книгу, отнес ее на полку и аккуратно поставил на то место, где она стояла.
Подъем шпиля МГУ был, в конечном счете, лишь одним из эпизодов строительной эпопеи. А таких — напряженных, драматических, случалось немало.
Отец и сын, например, хорошо помнили, как впервые в нашей отечественной практике, именно на МГУ, испытывался самовыдвигающийся кран, который сам себя словно бы «за шиворот» поднимал вверх и тащил в небо этажи стального каркаса. А теперь такие краны москвичи могут видеть на многих высотных стройках, правда, видя их, мало кто догадывается, что они самовыдвигающиеся.
Евгений Иванович вспоминает о строительстве МГУ часто, ну хотя бы по той побудительной причине, что и сам часто бывает на Ленинских горах. Там, в МГУ, в химической лаборатории работает его жена, а дочка ездит туда на занятия хореографического кружка. Так семья Кутяевых прочно «приросла» к замечательному зданию, «которое мы делали с дедом», — как выразился Кутяев-младший.
Сам он потом работал еще с отцом и под его началом на стройке в Лужниках, а затем уже без отцовской опеки монтировал Трубный завод в Филях, учился в Ленинграде на курсах мастеров-прорабов, монтировал кузнечно-прессовый цех на ЗИЛе, реконструировал Большой театр и, наконец, попал на СЭВ.
И если МГУ был для Кутяева-младшего первым монтажным университетом, то вторым стал СЭВ. Здесь Евгений Иванович поднялся на новую ступень мастерства монтажника, испытав впервые в такой полной мере захватывающую и благотворную силу соревнования.
О соревновании рабочих у нас стали писать в последние годы как-то уж очень вяло и шаблонно. Словно бы оно лишилось со временем яркого содержания, динамичности и большого нравственного значения.
А вот Евгению Ивановичу пришлось на СЭВе втянуться в такую его наглядно-зримую форму, которая захватила его целиком.
Это случилось, когда монтировали крылья. Два крыла, две бригады. У каждой что-то свое в навыках, В стиле. И каждая одухотворена стремлением быстрее вытянуть в небо стальной каркас.
Нечто очень похожее по характеру своему и сути я наблюдал не раз. И в особенно яркой ситуации несколько лет назад — на Каме, на монтаже шлюза и ворот Камского моря.
Я обращаюсь здесь к своей памяти вовсе не затем, чтобы просто расширить географию повествования, а потому, что в таком наглядном соревновании есть некий особый эмоциональный момент — похожие обстоятельства порождают и сходные черты самого труда и рабочей жизни монтажников.
Произошло это весной, на шлюзе, который первым должен был встретить воды подступавшего «моря».
…Деревянная лестница, прибитая к шпунтовой стене, вела вниз. Со дна камеры судоходный шлюз казался ущельем — лишь узкая полоса светло-серого неба виднелась над головой. На неровном каменистом дне шлюза, словно избушки, прилепившиеся к отвесным скалам, стояли маленькие домики складов, обогревалок, прорабских конторок.
В домике прорабской, где гудела раскаленная докрасна железная печка и в облаке табачного дыма щелкал арифмометр учетчика, я спросил, где увидеть Недайхлеба.
— На воротах смотрите. По большому носу узнаете, — сказал кто-то из сварщиков с добродушным смешком.
— Одно ухо на шапке всегда торчит. В зубах папироса, ходит в ватнике нараспашку, — подсказали другие монтажники.
Спустившись вниз по лестнице, я увидел слева ворота широко известного на стройке бригадира монтажников Павла Недайхлеба. Справа виднелись ворота Петра Медведева, на другой, западной нитке шлюза, работал Леонид Шерстюк — бригадиры соревновались за быстроту монтажа.
Приметы оказались точными. Высоко на воротах я увидел человека в ватных штанах и куртке, в рыжей от металлической окалины теплой шапке с торчащим в сторону ухом. В зубах монтажника дымилась длинная папироса.
Что касается носа, то тут было явное дружеское преувеличение. Загорелое, обветренное лицо монтажника с твердыми скулами и высоким лбом производило приятное впечатление, дышало спокойной силой.
Недайхлеб работал. Я наблюдал за ним, стоя рядом с машинистом самоходного крана, который обслуживал бригады на многих воротах а хорошо знал монтажников. О Недайхлебе он сказал:
— Этот вроде не торопится, но делает быстрее всех. Мастер! Другой шумит, бегает, поставит конструкцию, да неточно, потом переделывает все. А у этого ошибок нет. Вон сам поставил конструкцию, сам ее и прихватывает, — машинист показал на ворота, где, полусогнувшись, Недайхлеб приваривал балку, и серая палочка электрода быстро таяла, превращаясь в огненный фонтанчик.
…Окончив сварку, Недайхлеб спустился вниз и зашел в прорабку. Был час обеденного перерыва. Те, кто не ушел в столовую, отдыхали и закусывали бутербродами, запивая из бутылок молоком. Шел беспорядочный разговор о производственных делах.
Недайхлеб кивнул бригадиру Медведеву и Шерстюку, высокому парню с копной темных волос.
— Привет, Павло! — отозвался Шерстюк. — Тут некоторые атакуют нас, дескать, мы с тобой за месяц ворота не выгоним. Вот Петя Медведев на нас обиду держит.
— Сердится, что нагоняем? Пусть вперед уходит, — спокойно сказал Недайхлеб. Медведев начал сборку на месяц раньше Шерстюка и Недайхлеба.
Недайхлеб обратился к прорабу:
— Мне нужен кран — поставить тяжелый ригель.
Тот спросил, сколько это займет времени.
— Часа за два-три поставлю. Я все подготовил.
— Дает им огонька! — восторженно шепнул мне машинист крана. — В некоторых бригадах, знаете, сколько возятся с установкой этой балки? Сутки, а то и больше!
— Как ты там колдуешь, Паша? — не без зависти спросил Медведев.
— Иди смотри! Ворота открыты! — Недайхлеб показал жестом, что он приглашает Медведева, и быстро вышел из прорабской.
Он сказал: «Ворота открыты». А ведь это была не просто красивая фраза или жест душевной щедрости. Ясно было всем, что он не держал в секрете свои профессиональные навыки, свои маленькие рабочие открытия. Не видел в том ни смысла, ни выгоды.
«Ворота открыты» — это была своего рода философия поведения рабочего человека, его жизненная позиция в соревновании, сердечная готовность всегда помочь отстающим, научить, с тем чтобы добиться общего успеха.
Правда, уже давно для миллионов наших рабочих такое отношение к труду стало второй натурой. Но отсюда вовсе не следует, что об этих чертах современного передового рабочего не стоит вспоминать.
Недайхлеб принялся за ворота шлюза, когда еще стояли последние холодные дни. Мороз доходил до сорока градусов. К металлу примерзали даже рукавицы. Монтажник привык в любую погоду работать на открытом воздухе.
Ворота росли в высоту буквально на глазах. Вскоре потеплело, пошел крупный, влажный, уже весенний снег, намочивший металл, электропроводку, сварочные аппараты. Все скользило в руках. Размякла изоляция проводки, и кое-где на воротах било током. Недайхлеб свой скоростной монтаж не прекращал.
Уже через неделю он догнал Медведева. За десять дней смонтировал две секции ворот. Третью — за шесть. Это были темпы, невиданные на шлюзе: первые ворота монтировались здесь четыре месяца. Недайхлеб вел дело к тому, чтобы смонтировать ворота даже меньше чем за месяц. И монтажные бригады на всем шлюзе потянулись за ним.
…В тот день он устанавливал последний ригель — огромную шестнадцатитонную балку, как бы завершающую геометрический контур сооружения.
— Слепил ворота, — сказал он так же, как любили говорить о своих конструкциях и Анатолий Коновалов, и Евгений Кутяев. — Слепил, видите, стоят! — произнес он с той сдержанной теплотой, с какой обычно рабочий человек говорит о деле, которым можно гордиться. — Какая махина! Теперь надо скорее сваривать все секции. Они ведь только на моих прихватках держатся, — добавил он.
Слепленные Недайхлебом ворота уходили ввысь, закрыв добрую половину неба. Только с помощью отличной техники — электрических кранов, бегающих по дну шлюза, и кабель-крана, высоко над землей, точно огромная птица, переносившего в клюве стальные балки, — можно было смонтировать такие гиганты — ворота Камского моря.
Я спросил у Недайхлеба, как закончилось соревнование трех бригад. Павел Тимофеевич рассказал, что Медведев остался далеко позади, а вот с Шерстюком упорная борьба шла у него до последнего дня, часа. Дружная молодежная бригада Шерстюка и ее веселый вожак не хотели уступать первенства.