Вспомните, Мамонтов поднимал тоже домкратами, только теперь в Запорожье они были подключены к более мощному гидравлическому прессу с давлением до шестисот атмосфер.
Вот все готово и подана команда, пришли в действие домкраты. Напряженнейшее мгновение! Начнет домна подниматься или же, изрезанная дополнительными разрезами на стальном теле, — окончательно рухнет на землю?!
Идут секунды, минуты, работают домкраты и… домна начинает плавно подниматься. Недужко отсчитывает высоту подъема, замеряет углы наклона печи. Все соответствует проекту. Все точно.
Через пять с половиной часов домкраты останавливаются. Домна выпрямилась, заняла проектное положение…
И в результате — выигрыш во времени — шесть месяцев. Это немалый срок вообще, но тогда, в сорок седьмом, когда вся наша автомобильная и автотракторная промышленность с нетерпением ждала запорожский тонкий лист, полгода могли быть вполне засчитаны за год.
…Анатолий Коновалов появился в Запорожье в январе сорок седьмого. Монтажные группы тогда со всех концов страны слетались на стройку. Слетались в буквальном смысле — многие спешили сюда самолетами.
Летом вновь прибывшие размещались в палатках. В степи возник необычный городок, а в нем свои землячества. Обозначались они обычно щитами, на которых писали: «Москвичи» или «Мы — из Сталинграда», «Одесситы», «Макеевцы», «Краматорцы»…
Коновалов же прибыл зимой, жить в палатках было уже невозможно, и группу московских монтажников разместили в общежитии. В огромной комнате, где стояла кровать Коновалова, находилось еще человек девяносто.
Эти зимние месяцы отпечатались в памяти Анатолия Степановича почти постоянным ощущением холода — на стройплощадке, на фермах взорванного прокатного цеха, открытых метелям, бушующим в запорожской степи, и даже в плохо отапливаемом общежитии. Кормили не ахти как: второй послевоенный год был трудным для страны. Когда ползет человек по узкой и скользкой от налипшего льда и снега балке или по крутой плоскости крыши, тоже заледеневшей, как крыло самолета, да еще в грудь или спину бьет ветер из степи, но не мудрено и сорваться вниз. И случалось: монтажник, чуть ослабивший внимание, падал.
Коновалов запомнил на всю жизнь, и, пожалуй, это был единственный такой случай за всю его четвертьвековую практику, когда даже предохранительный монтажный пояс не давал достаточной гарантии. Анатолий Степанович, чтобы не упасть, слегка… «приваривал себя» к скользкой балке. На каблуках его ботинок были стальные подковки. Вот их-то он и прихватывал электродом к металлу фермы. А потом резким усилием отрывал ногу, когда надо было продвинуться дальше. И снова «приваривал себя».
Что может быть красноречивее этой детали? Не нужно длинных описаний, чтобы почувствовать ветер, холод, высоту и трудности работы монтажников в зимние метели.
Спустя много лет Анатолий Степанович будет вспоминать об этом с той легкой улыбкой, снисходительной и к обстоятельствам, и к самому себе, с какой мы воспринимаем анекдотические ситуации. Человеческая память вообще редко хранит застывший надолго привкус боли, страданий, пережитых трудностей. Эти эмоциональные наслоения как-то выцветают со временем. И необыкновенное уже кажется обычным.
И все же! На «Запорожстрое» приходилось Коновалову видеть такое, что и поныне связывается в его памяти с теми неповторимыми черточками, которые целиком принадлежат ушедшей эпохе.
Можно ли представить на современной стройке контору монтажного треста, которая бы расположилась в… трубе?! А такая контора была. Монтажникам некогда было построить для себя даже дощатый домик. И вот всякий раз, возвращаясь с работы в свое общежитие, Коновалов замечал, как в эту трубу и из трубы, размером с комнату, входили и выходили люди, внутри там стучали пишущие машинки, горел свет, звонил телефон.
Однажды Коновалов заглянул и сам в жерло трубы, увидел довольно длинный стол, за ним инженеров, которые чертили, писали и разговаривали по телефону, время от времени доставая папки и рулоны чертежей с полок, которые были приварены прямо к покатой стене этой необычной конторы.
Строители шутят — нет ничего долговременнее, чем временные сооружения. Даже эта труба пережила несколько контор, которые сменяли в ней одна другую, — ведь на площадке «Запорожстали» действовали тридцать семь строительных организаций, а следовательно, и управлений, пока, наконец, в 1948 году труба сама не была поднята с земли и встала на свое место в мартеновском цехе.
Еще зимой Коновалов начал работать на площадке слябинга и тонколистового стана. Именно здесь ему пришлось иметь дело с интересными инструментами «восстановительной хирургии», с «телескопическими стойками», изобретенными Марком Ивановичем Недужко и инженером Григорием Васильевичем Петренко.
Представьте себе стальную трубу, чем-то действительно напоминающую телескоп, особенно когда под действием домкрата из нее начинает выдвигаться стойка, в свою очередь упираясь в перекосившуюся или сдвинутую в сторону конструкцию. Такие телескопические стойки были способны поднять, выправить, установить в проектное положение не только отдельные фермы, но и каркасы сооружений, весящие тысячи тонн.
Запорожский слябинг вошел в строй 30 июля сорок седьмого года. Перед монтажниками открылся почти километровый фронт работ на строительстве стана тонкого листа, где надо было установить громадные рольганги, сотни метров прокатных валков, изготовленные на Ново-Краматорском машиностроительном заводе.
Так уж случилось, что осенью сорок седьмого года в Запорожье я приехал как раз из Краматорска. Мне не приходилось еще нигде видеть более красивого завода-парка, где за деревьями от одного цеха не видно другого, где автокары носятся по длинным асфальтированным аллеям со скоростью малолитражных автомобилей, а заводские паровозики развешивают на ветвях кленов и дубков, как вату, пушистые клубы дыма.
В сентябре краматорцы заканчивали в Запорожье монтаж стана и готовились к пробным пускам. Вскоре началась и первая прокатка листов.
Я хорошо помню, как выглядел этот цех в сентябре. Он был красивее и величественнее даже гигантов корпусов Краматорки. Огромное помещение, озаренное солнечным светом. Линия проката начинается где-то вдали у мощных станин слябинга. Его громадные валки формуют огненно-красный сляб из раскаленной, вылезшей из печи заготовки. Затем сляб начинает свое движение через сотни рольгангов и прокатных клетей, постепенно из прямоугольника становясь листом, но после каждых клетей, которые лист минует, все более тонким.
Работа идет автоматически — самих прокатчиков почти не видно. А если они и видны, то только в застекленных будках у пультов управления.
Чем лист тоньше, тем он шире. Все с большей скоростью летит он по рольгангам. В конце линии лист толщиной в пятнадцать миллиметров разрезает воздух со свистом и шелестом, напоминающим шум стремительно летящей по шоссе автомашины.
Я любил стоять за последней обжимной клетью. При пробных пусках здесь собиралось много людей. Бывали, конечно, монтажники Недужко и Шейнкин. И наверно, Анатолий Степанович Коновалов приходил сюда смотреть на плоды трудов своих.
Как жаль, что я не был тогда с ним знаком, не поговорил, не видел его глаз в ту минуту, когда он провожал взглядом еще горячие стальные листы, ложащиеся стопкой в конце линии — так же, как складываются бумажные листы в огромную пачку, в том, в стальной фолиант.
Тогда в Запорожье на этих листах писалась послевоенная эпопея строительства.
Но, наверно, Анатолий Степанович не думал об этом так торжественно. Наверняка не думал. А я не подозревал, что встречусь с ним через двадцать с лишним лет на стройках Москвы и он станет героем моего повествования. Ощущение какой-либо исключительности чуждо рабочему человеку.
…Говорят, что человек — это процесс. Развития, совершенствования, перемен в судьбе. Бывает, что поживет инженер во многих городах, побывает на многих должностях, но как ту землю, на которой родился, так и свою первую специальность он не забывает никогда и относится к ней с чувством трогательной привязанности.
Сварщики! Я наблюдал их на десятках заводов, строек. Сварщики — это не просто специальность, это целое индустриальное племя, и племя особое и молодое, как и само сварочное дело, связывающее всех к нему причастных чувством профессиональной гордости. Потому что успехи сварочного искусства у нас в стране действительно велики.
Владимир Мельник попал в Запорожье после демобилизации из армии. Он воевал начальником штаба в артиллерийском полку. Попал не сразу, а поработав в Москве, где, кстати, и закончил в 1936 году МВТУ по сварочной специальности. Мельник работал в тресте Стальмонтаж, оттуда он привез в Запорожье смелый, новаторский, по тем временам, проект создания цельносварной домны. Почему цельносварной? А потому, что сварка исключает очень тяжелый труд клепальщиков, экономит до одной трети металла и, как показала нынешняя практика, — хорошая сварка надежнее клепки.
Теперь уже никто не строит клепанных домен, а двадцать лет назад никто и нигде в стране не строил сварных. Началось же это в Запорожье.
Человек сам редко замечает бег времени. Душевная молодость сохраняется дольше физической, и все кажется, что ты такой же, с теми же любимыми привычками, привязанностями, желаниями. Но вдруг, бросив взгляд на перемены, хотя бы в том деле, которому служишь, — сразу ощущаешь и масштабность изменений, и весомость прожитых лет.
Владимиру Иосифовичу Мельнику сейчас немногим за шестьдесят. У него стройная фигура, лицо без заметных следов усталости, в меру строгое, с правильными чертами. Волосы седоватые, но ведь седеют и в сорок, и седина даже облагораживает облик человека.