1

Высокая женщина в зимнем пальто и каракулевой круглой шапочке быстро шла по заводскому двору. Шапочка, слегка сползшая на затылок, открывала покрасневший от мороза выпуклый лоб, полное, немолодое лицо с чуть вздернутым носом.

Энергично переступая через шпалы внутризаводской железной дороги, она привычно пробиралась между платформами, где поблескивали светло-серым металлом новые машины.

У дверей одного из цехов пыхтел локомотив, протяжными гудками он просился в цех и, когда распахнулись ворота, обдал женщину своим горячим и влажным дыханием. Вместе с дымом паровоза, клубами пара и свежим воздухом, протянувшимся с мороза в тепло, женщина вошла во внутрь здания.

Это был цех металлических конструкций — огромное помещение с высокой стеклянной крышей, пропускавшей свет неяркого утра. Внутри каменная «коробка», как говорили здесь, делилась колоннами на пролеты, где лежали части будущих машин.

Не нужно было много фантазии, чтобы по этим частям представить себе масштабы целого. Здесь сваривались конструкции и таких машин, которые завод не мог собрать целиком, ибо поднявшись во весь рост, они пробили бы крышу и стену помещения.

Задержавшись на минуту в воротах, чтобы стряхнуть с воротника таявший снег, женщина пошла вдоль одного из пролетов. Металл занимал здесь все пространство. Он лежал внизу на стеллажах, он плыл по воздуху в клювах мостовых кранов, его здесь резали, сваривали, очищали. Все помещение полнилось протяжными, резкими, пронзительными, стучащими, ревущими металлическими звуками. Даже воздух, казалось, был весь пропитан крепкими, устойчивыми запахами горячей стали, ацетиленового газа и едкого дымка сварки.

Но, пожалуй, самым характерным был здесь не шум и не запах металла, не строение цеха и не его объем, а та яркая, многоцветная гамма огней, что рождалась от красных вспышек газовой резки и голубого пламени электрической сварки.

Когда повсюду разгорались голубые звезды, лучи их встречались в воздухе, переплетались, сливались в огромные снопы света, и в эти минуты стеклянная крыша цеха напоминала грозное фронтовое небо, пересеченное сеткой прожекторных лучей.

Осмотрев пролеты металлосварочного, женщина вошла в одну из комнат заводского отдела сварки. Отдел этот примыкает вплотную к цеху. В комнатах и лабораториях двухэтажного каменного здания работают технологи, конструкторы, исследователи — все, связанные лишь с насущными проблемами сварочного производства.

Здесь есть экономисты, нормировщики, раскройщики металла, главным образом женщины, они выкраивают из стальных листов различные детали. Сначала это делается на чертежах, а затем в цехе рабочие уже не циркулем и рейсфедером, а кислородным пламенем вырезают металл нужной формы.

Но так было не всегда. Менее полутора десятка лет тому назад на заводе не было еще ни автоматической, ни ручной, вообще никакой сварки. Здесь безраздельно господствовала клепка. В цехах с пулеметной частотой гремели пневматические молотки, вгонявшие в металл раскаленные заклепки, и клепальщики, глохшие в этом шуме, не случайно назывались глухарями.

Без электрической сварки не было бы современных турбин и прессов, шагающих экскаваторов и насосов со сварно-литыми корпусами и многих сотен больших и сложных машин.

Правда, производительность ручного сварщика невелика. Рабочий, склонившийся над электрической дугой, должен одновременно производить рукой три движения: продвигать вперед электрод, по мере сгорания приближать его к изделию и, создавая определенную ширину шва, водить рукой из стороны в сторону; современный ручник капля за каплей наращивает шов так же, как и во времена Славянова.

От умения, от внимательности, выносливости, даже от настроения ручника зависит прочность, надежность конструкции. Не случайно поэтому рабочие иной раз, вернувшись из отпуска, с волнением думают о том, не потеряли ли они руку? Нередко искусство ручной сварки утрачивают опытные люди в пожилом возрасте, когда в руке уже нет той твердости, крепости, эластичности, как в молодые годы.

Казалось бы, уже одно это требовало заменить руку сварщика безотказно действующим механизмом, работающим автоматически и лишь направляемым человеком.

Бывает и так, что сталкивается не только старое и новое, но и новое и новейшее, хорошее и лучшее. Ручная электрическая сварка на многих заводах, вытеснив клепку, стала делом привычным. Всюду выросли хорошие кадры ручников, в цехах весь груз производственной программы годами привыкли возлагать на их плечи.

Автоматы волей-неволей вынуждены были ломать установившееся, вытеснять ручной труд и его мастеров, переводить всю технологию на механизированный, индустриальный метод. И это, естественно, не могло совершиться самотеком, мирно, тихо, без борьбы.

Сейчас, в начале утренней смены, Егошина, войдя в комнату отдела сварки, сняла пальто и надела на платье темный халат с большими карманами, в котором удобно было ходить по цеху. Перед тем, как раскрыть папки, она вытащила из ящика зеркальце, расческу, поправила волосы, гладко приглаженные и собранные на затылке в плотный коричневый пучок.

— Ну вот, рабочий день начинается. Как вы себя чувствуете, товарищи? — спросила Юлия Герасимовна, чуть наклоняясь над столом, чтобы увидеть лица соседей, сидевших впереди. Глаза ее лучились добрым интересом ко всем и живой энергией.

Я увидел ее впервые в 1956 году именно здесь, в этой комнате отдела сварки. Бюро автоматики занимало сравнительно небольшое помещение, загроможденное письменными и чертежными столами. Они располагались вдоль стен и в середине комнаты. На столах всюду виднелись стопки бумаг, чертежей, кальки, чертежные приборы. После резкого шума цеха здесь ласкала слух относительная тишина, дававшая возможность спокойно думать и писать.

Юлия Герасимовна повернулась ко мне с самой радушной улыбкой.

— Вы из Киева?

Она пододвинула стул, расчистила место на столе, бережно положила туда мою папку, полагая, должно быть, что там чертежи.

Я назвал себя.

— А, — протянула Юлия Герасимовна.

— Вы разочарованы? — спросил я с невеселой улыбкой.

— Да, скажу вам прямо, разочарована. Мы ждем людей из Киевского института электросварки. А вы! Да, я разочарована, — повторила Юлия Герасимовна с искренним огорчением.

— Вот вы пишете, — сказала она мне через несколько дней, — а если бы стали сварщиком, бросили бы свою профессию. Это такое интересное дело. Мне пятьдесят три года, а как бы я смогла жить без нее — не знаю…

Юлия Герасимовна в этот день проводила свой очередной, как она выразилась, «бой» с Мишиным, начальником центрального пролета.

Это был худощавый человек лет тридцати пяти, черноглазый, черноволосый, с резкими складками у рта. На лице его лежал отпечаток озабоченности, занятости и нервного беспокойства, то, что на производстве обычно связывают с ходовым словечком — «запарился».

Мишин казался «запарившимся» всегда: и на участке, и в столовой, и даже в красном уголке, когда играл с мастерами в домино. Его лицо нельзя было назвать хмурым, скорее что-то привычно страдальческое сквозило во взоре этого куда-то постоянно торопящегося человека.

Сейчас Мишин упорно не хотел заваривать автоматом конструкцию, которую в цехе называли скатом. Зайдя в бюро автоматики, он долго стоял у стола Егошиной, зачем-то трогал аккуратно сложенные папки и повторял одно и то же: автоматом варить не нужно. Ничего не получится. И самое разумное: отдать эту работу опытным мастерам ручной сварки.

— Я не против вообще, но у нас фронт для автоматов небольшой, и это факт, — сказал Мишин.

Но Юлия Герасимовна все же настаивала на своем.

— Ну, ладно, под вашу персональную ответственность, — махнул рукой Мишин. Он улыбнулся, но глаза его не изменили выражения: сердитого и усталого. Чувствовалось, что Мишин уступает лишь настойчивости Егошиной, но мнения своего не переменил.

— Когда же? — спросила Юлия Герасимовна.

— Завтра. Вам-то что: пропели про автоматику, а там хоть и не рассветай, а Мишин отвечай за план, — произнес он в заключение, уходя из комнаты.

— Вот так и воюем. Правильно говорят у нас: внедрять новое — это портить настроение себе и другим, — невольно вздохнула Юлия Герасимовна. — Ну ничего, Мишин упрям, а мы еще упрямее, разгрызем этот орешек!

Мы пошли в цех. На площадке было, как всегда, шумно, мы остановились у громыхавшего железом гибочного стана, на нас то и дело наезжала тень крана, похожая на тень огромной птицы. Чтобы не мешать рабочим, мы прислонились к стенке и вот здесь-то впервые я откровенно поговорил с Юлией Герасимовной.