Изменить стиль страницы

А в парижских синема после того, как из огромной, на весь экран, подковы, сотрясая косматой гривой, рявкал дрессированный лев, если демонстрировалась хроника «Метро Голдвин Мейер», или, выгибая шею, кукарекал галльский петух, если то была хроника «Пате-Натан», можно было своими глазами увидеть эту кровь. Можно было увидеть, как человек десять солдат в стальных касках, держа винтовки на изготовку, окружают одноэтажный белый домик с развороченной снарядом черепичной крышей и сорванной с петель дверью, как, проникнув в дом, они выводят оттуда поднявшего руки небритого человека в белых полотняных тапочках и, уткнув ружейный ствол ему в спину, гонят за угол, и вот уже неподвижные худые ноги в полосатых штанах упираются веревочными подошвами прямо в зал, а наклонившийся над расстрелянным солдат в накидке выворачивает пустые его карманы. А вон кучка крестьян в баскских беретах, сгрудившись за каменной оградой, стреляет поверх нее из охотничьих двустволок, и вдруг в нескольких десятках метров от них встает на экране черный султан разрыва, и они, испуганно оборачиваясь, убегают, а один отстает и, закинув свое ружьишко за спину, освободившейся рукой хватается за левое предплечье, и сквозь пальцы проступает густая черная жидкость. Но пока успеваешь сообразить, что это кровь, на экране уже возникает длинный и узкий каменный мост. По нему, окруженные цепляющимися за подолы детишками, спешат, волоча и поддавая коленями громоздкие узлы с вещами, две толстые женщины. За ними, наклонившись вперед, как бурлак на репинской картине, старуха с растрепанными белыми волосами тянет на перекинутой через плечо веревке упирающуюся козу, и видно, как пулеметная очередь хлещет по парапету, и два парня, согнувшись в три погибели и держа карабины ниже колен, обгоняют старуху с козой, бросаются плашмя на пешеходные дорожки по бокам моста и, упираясь носками раздвинутых башмаков, начинают стрелять, и башмаки дергаются при отдаче. Постреляв, парни вскакивают и, пробегая мимо оператора, должно быть прячущегося за уступом возле указателя с надписью «Ирун» и направленной вдаль стрелкой, в виде оправдания показывают пустые затворы. Миг, и мост исчезает, и темнолицые люди в тюрбанах, с приткнутыми к винтовкам тесаками, подводят к кирпичной стенке человек двадцать понуривших головы полураздетых молодых людей; они попарно привязаны за кисти рук к одной и той же веревке, конец которой держит идущий сзади седобородый, горбоносый, увешанный медалями служака с тремя нашивками на чалме. На секунду показывается балкон со свисающим с него ковром, толпа под балконом и какой-то длинный, худой, дергающийся, будто картонный паяц, военный, с маленькой, как у змеи, головой, что-то кричит оттуда — это и есть Кейпо де Льяно.

Но мы уже опять в республике, и по асфальтированному шоссе вихрем проносится легковая машина с развевающимся над радиатором большим флагом. А за ней — словно ожила одна из бесчисленных картин, изображающих бегство святого семейства в Египет, — торопливо перебирающий тонкими ножками ослик несет между двух плетеных корзин молодую крестьянку с младенцем, а рядом вышагивает сгорбленный старец в кепке и с одеялом на плечах; сзади вереница других беженцев, уходящих от наступающего врага в Мадрид. И вот он сам перед нами: город-герой, и люди на его улицах, тревожно смотрящие вверх, и над острыми крышами туча от взорвавшейся авиабомбы, а на центральной площади огромная воронка с вывороченными внутренностями канализации, окруженная мрачной толпой, и рухнувший шестиэтажный дом, от которого осталась только одна стена, и пожарные, гасящие пожар, и санитары, копошащиеся в развалинах, — и прямо на нас несут только что отрытый трупик девочки с грязным лицом и повисшими, как у тряпичной куклы, руками и ногами. И глядя на нее, можно лишь ерзать в кресле, и стискивать зубы, и бессильно сжимать кулаки. Никто ничего не делал, никто ничем не желал помочь. И на это — верно сказал Ганев — больше невозможно было смотреть со стороны. Оставалось одно: самому броситься на помощь.