Глава 1

Однажды юный чародей Йон Ликко-мл. решил провести летние каникулы в старом доме, принадлежавшем некогда его дедушке, Йону Ликко-ст. Причин тому было несколько: Йон-младший писал дипломную работу и считал, что в глуши сосредоточиться на работе будет проще; дом пользовался недоброй славой и в том, чтобы поселиться в нем было что-то от старой доброй преемственности поколений; общий язык с родителями находить становилось все сложнее… ну и была ее одна причина, о которой я расскажу чуть позже. Как вы понимаете, она и была самой главной изо всех, но в этом сам Йон никому бы не признался.

Дом дедушки Ликко был большим каменным страшилищем, построенным в незапамятные времена у самой опушки мирного, но мрачного леса. Рядом имелась небольшая деревенька, но ее жители, разумеется, не любили колдовское гнездо и обходили его стороной. Один старичок, которому наследники дедушки пообещали платить десяток монет в год, согласился приглядывать за садом, но выполнял свои обязанности весьма недобросовестно, посчитав, что у родственников покойного колдуна достанет ума не наведываться в эдакую глушь.

Поэтому первым, что увидел Йон, кое-как дотащив багаж к дому, была калитка, заплетенная сверху донизу девичьим виноградом. Поверх невысокого забора раскинули свои ветви одичавшие розы – белые, бледно-розовые и черно-вишневые, с бархатными лепестками, словно опаленными по краю.

С трудом он сумел сдвинуть с места заржавевший засов, и прошел по садовой дорожке, очертания которой с трудом угадывались в зарослях щитовника, хосты и наперстянки. Темный каменный дом, почти скрывшийся в листве старых деревьев, ждал его, поскрипывая флюгером.

«То, что мне нужно, - подумал Йон. – Здесь наверняка должны водиться привидения!».

Именно встречи с призраками и прочие проявления деятельности неупокоенных душ были темой его дипломной работы. К учебе наш герой относился очень серьезно и не допускал даже тени мысли, что его итоговый проект может свестись к простому переписыванию старых книг – содержание которых тоже когда-то кто-то откуда-то переписал.

Пару дней он потратил на обустройство, затем написал несколько писем и отнес их на почту в деревню, любезно здороваясь с каждым встречным. Йон был вежливым юношей, и считал, что чародеям давно пора забыть старомодные высокомерные замашки.

На третью или четвертую ночь он решил, что сейчас вполне подходящее время для начала опытов, и принялся за работу. Не будем подробно останавливаться на том, что за формулы он произносил, и какие знаки рисовал на полу, но можете поверить на слово: Йон показал себя с самой лучшей стороны, выполняя все аккуратно и старательно.

Неудивительно, что после третьей или четвертой попытки привидение все-таки откликнулось на его зов и появилось в комнате, соткавшись из бледного лунного света.

Оно было тихим, молчаливым, и от всего его дымчатого силуэта веяло вечной печалью. Приглядевшись, можно было различить признаки полуистлевшего человеческого тела – хрупкие линии костей, впавшие темные глазницы. Йон решил, что перед ним дух ребенка или совсем юного человека – так оно и оказалось: шелестящий голосок определенно принадлежал девочке.

-Зачем вы позвали меня? – спросила она, и в вопросе этом было что-то сродни недоумению внезапно разбуженного человека.

Честным ответом на этот вопрос был бы такой: «Мне нужно собрать материал для дипломной работы, которая понравится моему научному руководителю», но Йон подозревал, что призраку он может не понравиться. Поэтому он как можно любезнее и велеречивее соврал, что хочет восстановления справедливости, то есть – желает помочь упокоиться несчастной душе.

-Как вы умерли? – спросил он, доставая записную книжку. – Вы знаете, отчего ваш дух остался здесь?

Но девочка-призрак, увы, была поразительно несведущей. Ее воспоминания путались, существование ее не отличалось разнообразием и одна ночь походила на другую. Силясь рассказать о себе, она говорила лишь о белых розах – то зацветающих, то увядающих. Ее мир состоял из колючих побегов, летом покрывающихся листвой, а зимой – инеем и снегом. Иногда девочка слышала пение птиц, иногда – раскаты грома и шум ветра, которые сменялись воем метели.

-Что-то плохое случилось со мной, - повторяла она печально. – Я не помню этого, но это горе всегда со мной, как боль от незаживающей раны…

Для вступления и пары глав этого, возможно, и хватило бы, но не более того.

Однако, Йон не собирался сдаваться так быстро. В доме дедушки Ликко имелась большая библиотека, где хранились сотни писем – и уж в них-то наверняка упоминалась история девочки. Вряд ли в этой глуши часто случались трагические истории с девочками – хотя бы потому, что девочек здесь было не так уж много.

-Я постараюсь помочь вам, - сказал он вслух. – Но для этого мне потребуется время от времени призывать вас ко мне. Надеюсь, вы не сочтете это слишком назойливым вниманием?..

-О нет, нет, - прошептала призрачная девочка. – Я… я буду даже рада. Если, конечно, я правильно помню, что такое радость…

И Йон с головой погрузился в архив дедушки Ликко. Днем он читал старые письма и дневники, а ночью призывал призрачную девочку и спрашивал, не знакомы ли ей те или иные имена, не припоминает ли она названий, не знакомы ли ей лица на выцветших портретах. Она грустно качала головой, и, очевидно, винила себя за то, что не может быть полезной.

Йон тем временем старательно записывал все, что замечал: как меняется вид призрака в зависимости от разных фаз луны, какие заклинания вызова действуют быстрее, а какие – медленнее, и как-то раз якобы случайно ткнул в полупрозрачную тоненькую руку серебряной иглой. Девочка застонала: как она объяснила, истинной боли она не почувствовала, но серебро причиняло ей страдания.

Чародей опасался, что заподозрив неладное, призрачная девочка может не откликнуться более на его призыв, и потому болтал без умолку, пытаясь заинтересовать привидение. Это оказалось не таким уж сложным делом - ей нравились рассказы молодого чародея о его жизни, об учебе в магической академии, и даже скучнейшие пересказы семейных историй, которые у каждой семьи одинаково однообразны, она слушала внимательно, словно силясь припомнить, каково это – обижаться, веселиться, ссориться и мириться.

-Вы позовете меня еще раз? – спросила как-то она с надеждой.

-Не знаю, - рассеянно отозвался Йон, торопившийся записать что-то в свою тетрадь. – Честно говоря, я в тупике. В архиве ничего интересного не попадается, и мне бы не хотелось беспокоить вас по пустякам… Должно быть, вам не так уж приятно покидать ваш… куст? Я верно запомнил? Куст белых роз?

-Да… - девочка вздохнула. – Куст белых роз – это мой дом. Я чувствую какое-то родство между мной и ним. Иногда мне кажется, что его ветви – продолжение меня, и когда они покрываются цветами… Ах, как жаль, что я не могу вам объяснить. Когда роза цветет – словно груз, давящий на меня, становится легче. Это мое единственное счастье… было единственным… До того, как…

Она не договорила, а Йон не слишком внимательно слушал ее невнятно бормотание.

-Сударыня, - произнес он, углубившись в размышления. – Ведь спасти вас от вечной тоски можно и не разгадав тайн прошлого. Я много читал об этом. Возможно, вам поможет простое перезахоронение. Наверняка ваши останки покоятся под этим кустом, и если вас похоронить в освященной земле, позвав священника…

Но девочка решительно покачала головой.

-Нет, - сказала она. – Я не хочу!

Но и этот странный ответ не обеспокоил Йона, полностью погруженного в свои размышления о том, в сколько страниц получится уложить заключение.

-Тогда возвращайтесь к своему кусту, - сказал он. – Если я узнаю что-то новенькое о вашей судьбе, то непременно позову.

И маленькое привидение, протяжно вздохнув, растаяло.

Копаться в архиве становилось все скучнее, и Йон подумывал забросить это дело – прижизненная история призрачной девочки, если разобраться, была совершенно неважна для его работы. Но стоило ему только подумать об этом, как с полки упала старая книга, и между ее страниц обнаружилось изрядно помятое черновое письмо. В нем чрезмерно романтичная барышня из семейства Ликко (наверняка кто-то из двоюродных бабушек Йона) пересказывала своей подружке по пансиону ворох страшных историй, собранных у местной прислуги. Среди них была одна, показавшаяся Йону подходящей - про юную Элию, пропавшую без вести сто пятьдесят лет тому назад.

Суровый отец воспитывал девочку в одиночку, тщательно оберегая ее от опасностей большого мира – кто-то предсказал, что дочь его умрет совсем молодой. Но затворничество не спасло девочку. Накануне своего пятнадцатого дня рождения она исчезла из своей спальни, и только ее туфельки нашли поутру у реки. Решено было, что Элия под воздействием лунной магии пошла прогуляться, не проснувшись, и утонула.

-Быть может, вас зовут Элией? – спросил Йон у призрачной девочки, призвав ее следующей ночью.

Она вздрогнула и в глубине ее темных глазниц что-то блеснуло.

-Элия… - повторила она негромко. – Да… Что-то отзывается во мне, когда я слышу это имя.

Чародей рассказал ей все, что узнал, и призрак задрожал, волнуясь все больше.

-Утонула? Но почему же… почему же мои кости оплетают корни белой розы в саду? – шептала она, то светясь изнутри, то растворяясь в полумраке комнаты. – Я – Элия, я чувствую это… Но река – это ложь, ложь… Я не помню реки, не вода убила меня!

-И еще! – Йон бросился к своим записям. – Я забыл показать вам. Вот, здесь набросок – кто-то перерисовывал портрет Элии. Вы узнаете?

На старательном, но не слишком умелом наброске была изображена совсем юная девушка с темными волосами, чуть курносым носом и очень большими глазами, из-за которого ее лицо казалось совсем детским.