ЧЕСТЬ РОДИНЫ

Лес мачт вздымался над Архангельской гаванью. Китобойные шхуны, транспортные шнявы, беляны, баржи, расшивы и лодки толпились у берега. Поскрипывали причалы. От воды тянуло летней сыростью, смолой, запахом свежей рыбы. Ребятишки у мола швыряли в набегающие волны мелкие камешки.

Грузный бородач в купеческой однорядке остановился у сходней и громко кричал:

— Эй! Матвей! Матвей!..

На шняве никто не отзывался. Бородач, плюнув, стал подниматься по сходням. Едва он переступил борт, как из кормовой каюты выглянул юнга.

— Что вы, оглохли, что ли? — спросил посетитель. — Позови-ка мне Матвея Иваныча!

Юнга исчез. Через мгновение из каюты высунулась голова шкипера с трубкой в зубах, затем туловище и ноги. Подойдя к гостю, он протянул ему широкую ладонь:

— Здравствуй, хозяин!

— Здравствуй, Матвей Иваныч! Я поговорить зашел.

— Ну что ж, — усмехнулся шкипер, — пойдем в каюту. Там попрохладнее… — и, повернувшись, зашагал к корме.

Хозяин пошел за ним.

В каюте восемь матросов хлебали уху.

— Что вы тут торчите? — проворчал шкипер. — На палубе места, что ль, нет? Ишь насорили!

Матросы, забрав миску, вышли.

Купец сел, отирая платком пот.

Шкипер смахнул со стола хлебные крошки, уселся напротив, пыхнул табачным дымом.

— Слушаю, Пал Палыч.

Бородач вздохнул:

— Ну и палит солнышко-то! Уф! Умаялся. Когда отчаливаете?

Шкипер повел плечами:

— Да хоть сейчас, Пал Палыч. Все дело за накладными.

— Вот я их и принес, — сказал купец, вытащив из кармана бумагу и надевая очки. — Вот видишь, — он щелкнул пальцем по документу, — здесь сказано:

«Его благородию господину Иогансону от купца второй гильдии Павла Попова.

Почтеннейший сударь!

По уговору на доставку ржи, оную в числе тысячи пятисот мешков на шняве „Евпл второй“ в сохранности и в срок доставляем, о чем надлежит вам, сударь, здесь расписаться. Третье июля 1810 года. С почтением. Павел Попов».

Вот, Матвей Иваныч… Сдашь товар норвежцу, а расписку мне доставишь. Да держи эту бумагу посохраннее. И еще кое-что я тебе хотел сказать: время теперь неспокойное. Англичане, слышь, за нашим братом охотятся… У Фрола Свечина три шнявы забрали. Так что… посматривай. Хоть и мое добро, но и ты в ответе есть. Ну, кажись, все.

Купец встал, отер еще раз платком потный лоб.

— Теперь вам мешкать нечего. В дорогу пора…

— Скоро тронемся, Пал Палыч, — ответил шкипер.

— Ну, ладно. Прощай. Счастливого пути-дорожки!

Оба выбрались на палубу.

Проводив купца до сходен, шкипер вернулся.

Матросы, пообедав, уже курили на корме.

— Матвей Иваныч! Зачем хозяин заходил?

— Известно… Рожь везти надо, — буркнул шкипер. — Воды запасли?

— Шестьдесят бочек, Матвей Иваныч.

— То-то! Путь дальний. В Норвегию идем… Чего прохлаждаетесь?! Выбирайте-ка якорь… Мишка, Федор, начинайте ставить паруса!

Через час шнява «Евпл второй» покидала Архангельскую гавань.

Берег отходил, заволакиваясь туманной дымкой, и скоро исчез из глаз.

Впереди лежало пустынное Белое море.

«Евпл второй» подходил к мысу Нордкап. Шел сороковой день плавания.

Боцман Иван Васильев и юнга Суслов стояли на вахте.

Было около двух часов пополудни. Кругом расстилалась бескрайная ширь.

Тяжелые волны Ледовитого океана гулко катились навстречу.

Вдруг юнга закричал с грот-мачты:

— Иван Трифоныч! Паруса!..

Боцман, поспешно сунув в карман подзорную трубу полез на мачту. На краю горизонта, где небо сливалось с водой, показались белые крылья.

Судя по оснастке, это был военный фрегат.

— Мишка!.. — заволновался боцман. — Зови Матвея Иваныча!

Юнга спустился с мачты и побежал к каюте.

Шкипер и все матросы вылезли на палубу.

Фрегат шел наперерез шняве. Вот от него оторвалось белое облако. Грохнул сигнальный выстрел.

— Пропали, — пробормотал шкипер, — спускать паруса велят. Наверно, англичане. Ну что ж, ребята, придется…

Матросы полезли спускать паруса. Шнява замедлила ход. Фрегат подошел ближе. От борта его отделилась шлюпка и поплыла. Купеческое судно легло дрейф.

Шлюпка подошла к шняве. Стоявший в ней офицер что-то крикнул на своем языке. Русские не поняли.

— Шут его знает! — пробурчал шкипер. — Чего он хочет? Спустите, ребята, трап.

Матросы спустили сходни. Шлюпка пристала вплотную к борту.

Пять матросов и офицер взобрались на палубу.

Перешагнув борт, они направили ружья на безоружных архангельцев. Русские подняли руки вверх.

Один из англичан, отложив в сторону винчестер, принялся их обыскивать, тщательно выворачивая карманы.

Найдя у шкипера бумажник с деньгами и бумагами, он раскрыл его и быстро передал офицеру. Шкипер заволновался:

— Постой!.. Куда? Деньги казенные. Я за них в ответе.

Но офицер молча направил на него пистолет. Пришлось покориться. Обыскав всех, англичане погнали русских матросов в трюм и заперли, а шкипера, подталкивая прикладами, спустили по трапу в свою шлюпку.

Его повезли на фрегат. Под караулом отвели в командирскую каюту. Капитан что-то писал. Офицер положил на стол бумажник, вытащил документы, разложил их и, козырнув, отошел в сторону.

Капитан посмотрел на бумаги, потом на пленника, словно изучая его.

— Ваше благородие, за что обижают? — заговорил шкипер, тыкая пальцем в лежащий на столе паспорт. — Фамилия моя Герасимов. Зовут меня Матвей Иваныч. А судно торговое, купца Попова. В Норвегию к его благородию господину Иогансону рожь и пеньку везем… Отпустите, сделайте милость.

Англичанин равнодушно выслушал объяснения. Он просил что-то по-английски. Шкипер его не понял, попробовал было по-норвежски снова объяснить, что судно торговое, но ему не дали, — два матроса взяли Матвея Ивановича и повели в карцер.

Там он просидел до вечера. Когда стало темнеть, часовой отвел его на палубу. У фрегата уже ждала шлюпка. Шкипера под караулом привезли обратно на шняву.

Взойдя на шняву, он увидел, что его судном владеют англичане. Караульные втолкнули его в трюм и закрыли люк. Падая, он задел что-то мягкое. Кто-то помог ему встать.

— Кто здесь? — спросил шкипер.

— Матвей Иваныч! — раздались обрадованные возгласы.

— Сколько вас здесь?

— Трое, — ответил юнга.

— А остальные где?

— Не знаем, — пробасил штурман, — должно быть, их увезли куда-то… Ну, Матвей Иваныч, рассказывай…

— Да что рассказывать! — вздохнул шкипер. — В плен попали… Грабеж среди бела дня… И что теперь делать, ума не приложу.

Моряки грустно вздохнули. Разговор смолк. Вскоре пленники уснули.

Утром крышка трюма открылась. Караульный просунул пленникам хлеб, кружку с водой и ушел. За стеной судна шелестела вода. По этому шуму можно было догадаться, что английский фрегат ведет шняву на буксире. Пленники окончательно приуныли. Особенно в отчаяние впал штурман. Дома у него осталась семья.

— Не видать мне ребятишек, — вздыхал штурман. — Вот так же деда моего англичане увезли. Посадили сердешного на островочек. На островочке ни одной живой души. Двадцать лет он так промаялся, говорить даже разучился, а потом кой-как домой прибыл да и помер. Знать, и нам будет такая погибель.

Шкипер утешал его, как мог.

— Не роняй достоинства, Федор Петрович, — говорил он. — Как-нибудь выберемся.

Но он и сам плохо в это верил. Надежды выбраться из плена не было никакой. Время текло томительно медленно.

Пленники развлекали друг друга воспоминаниями о прошлом. Матвей Герасимов был опытный моряк. Когда-то он имел свои транспортные суда. Ходил по Белому морю. Но ему не везло. Беда словно по пятам ходила. Шнявы его терпели крушение одна за другой. Обеднев, он пошел в шкиперы на чужие торговые парусники. Плавал долго. Накопил опыт. Ему было о чем порассказать.

Так прошло четыре дня. За это время шняву порядком пораздергало качкой. Пазы разошлись. В трюм набежало до четырех футов воды. Мешки с рожью намокли. Ветер посвежел, и тянуть осевшее судно было тяжело.

Утром на пятый день плена, когда открылась крышка трюма, русские увидели, что фрегат ушел и шнява плывет сама по себе. На палубе девять английских матросов и офицер.

Заметив такую перемену, Герасимов стал уговаривать своих товарищей вновь овладеть судном.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Чего страшиться, ребята? — урезонивал он. — Все равно не в бою, так в плену погибать. А ведь коли удача будет, глядишь опять домой воротимся.

Архангельцы слушали его с тревогой. Штурман не соглашался.

— Не пойду я на такое дело, Матвей Иваныч. У меня дома жена, дети остались. При таком случае убьют или расстреляют, а если в плен попаду, так все-таки надежда будет, авось домой отпустят.

— Едва ли отпустят, — досадовал шкипер, но уломать не мог.

Штурман стоял на своем. Четыре дня препирались они. Наконец, не вытерпев, Герасимов сказал:

— Ну, ладно. Без тебя управимся. Ты только сиди да помалкивай…

Юнга лежал в бреду. Боцман и шкипер решили попытаться вдвоем овладеть шнявой, на которой десять вооруженных англичан сторожили пленников.

Предприятие казалось опасным и несбыточным, но тут помог случай.

На десятый день плена один из английских матросов забыл запереть люк в трюм. Пленники решили этим воспользоваться. В пять часов вечера боцман и шкипер осторожно выбрались на палубу. Офицер и восемь английских матросов отдыхали в каюте. Только один часовой стоял на вахте. Шкипер, прячась за канатами, неслышно подкрался к нему и стремительным толчком выбросил за борт. Падая, вахтенный закричал, но было уже поздно. Боцман, заперев чугунным засовом дверь в каюту, заколотил ее гвоздями.

Запертые в каюте англичане проснулись, начали бить изнутри в дверь табуретками, но засов и гвозди были вбиты на совесть. Стрелять им было нечем — все ружья остались на палубе.

Опасаясь, как бы враги не вырвались, шкипер и боцман по очереди караулили выход из каюты.

К вечеру англичане после безуспешных попыток вышибить дверь или разломать стену стали знаками показывать, что хотят есть.