Солдат

В кухне сидел солдат с двумя нашивками на пехотных погонах, — значит, сержант. Облокотившись рукой о стол и подперев ею голову, он черными сверкающими глазами следил за вызывающе бойкими движениями Терез. Горничная Терез, расторопная и красивая, доставала из шкафа спиртовку — они собирались пить чай. Солдат пожирал ее глазами и улыбался от удовольствия; он был полон горячего желания и впитывал в себя всей душой каждую складку ее платья, каждое покачивание ее крепкого тела: с нетерпением дожидался он момента, когда сможет жениться и не разлучаться с этой милой ему женщиной. Пока она только любовница, ему так редко удавалось приклонить отяжеленную заботами голову к ее мягкой и теплой груди.

Вдруг Терез поставила на место спиртовку, к чему-то прислушалась и махнула солдату — молчи! Солдат настороженно повернул голову. Но Терез уже все было ясно.

— Идут, идут! Ступай в мою комнату! — тревожно шепнула она.

Солдат вскочил и в долю секунды скрылся в каморке для прислуги, но дверь намеренно оставил приотворенной: отчасти из любопытства, отчасти — считая эту предосторожность излишней. Сердце его зло колотилось.

Дверь из комнаты хозяев распахнулась, и в кухню вошел двадцатилетний женственный юноша.

— О Терка! Ты, оказывается, здесь одна? — спросил юноша и потрепал красотку по побелевшей щеке.

Сердце Терез сжалось от страха, слова будто застряли в горле. Она молчала.

В душе солдата бушевали оскорбленные чувства, его душили злость, волнение, стыд. Особенно стыд.

А юноша с милой дерзостью продолжал приставать к Терез. Он любил позабавиться и все трепал и трепал ее по щеке.

— Ты одна здесь, Терка?.. Одна? — говорил он игриво. — Кухарка, должно быть, ушла? Ну, конечно, ведь ужина сегодня не будет — наши вернутся после двенадцати.

Терез искала спасения.

— Кухарка сейчас вернется, — в отчаянии сказала она.

— Ах, плутовка! Хочешь меня провести! А я знаю, что Жужи на вечер отпросилась и вернется лишь утром.

— Уйдите, пожалуйста! Не приставайте ко мне, — бормотала Терез.

— Нет, нет. Я ведь знал, что мы будем одни. Вот почему я дома. Делать тебе сейчас нечего! Пойдем в мою комнату!

— Уходите же. Прошу вас.

— Опять ты ломаешься. Опять будешь полчаса играть комедию. Глупая! Впрочем, все женщины таковы.

Кровь солдату так и бросилась в голову. В глазах потемнело, словно убогая каморка вдруг погрузилась в кромешную тьму. Рассуждать он уже не мог, но знал твердо одно: каждое слово, доносившееся оттуда, свидетельствует о самом ужасном. Чувствуя, что теряет власть над собой, он инстинктивно снял со штыка руку.

Испуганная Терез бессознательно обводила глазами кухню, будто искала нечто такое, что могло бы ее спасти.

— Мне в лавку надо. Сейчас побегу. А вы, сделайте одолжение, уходите покуда, — сказала она.

— Ты совсем запуталась, Терка. Сегодня же воскресенье, лавки закрыты!

— Ах, боже ты мой, голова сильно болит.

«И не так еще заболит, такая-разэтакая!» — подумал солдат.

Юноша не отступал.

— Не горюй, Теруш, пойдем со мной, и головка мигом пройдет.

Он обнял ее, прижал к себе и нагнулся, чтобы поцеловать. Терез резко вырвалась. Тогда юноша пришел в ярость.

— Тебе, видно, пощечины захотелось? То сама приставала, а то… Наглость какая! Но я тебя знаю, любишь ты помудрить. Да, все женщины одинаковы — им нравится мучить мужчину…

Солдат стиснул зубы, чтоб не завыть. Он сжал кулаки, готовый обрушить их на что угодно, даже на дверной косяк.

Терка окончательно растерялась. А юноша не унимался.

— Да что с тобой? — твердил он. — Ты сегодня какая-то странная. Словно боишься… Кого?..

— Не мучьте меня, ради бога! — взмолилась Терка.

Юноша смягчился.

— Милая моя, славная дурочка… Ну, хорошо, не расстраивайся. Улыбнись разок, улыбнись. — И, желая ее рассмешить, он скорчил уморительную гримасу.

Терез видела уже эту гримасу и всегда — разумеется, не в такой ситуации — громко, заливисто хохотала. Сейчас она тоже не устояла и улыбнулась.

— Смотри же! Не будь со мною жестока, — сказал с облегчением юноша.

Терез улыбалась. Где-то в глубине ее души вспыхнула искорка веселья и взлетела на поверхность — она наконец сообразила, что делать. И только собралась подмигнуть, показать рукой, что в каморке у нее кто-то есть, но опоздала. Юноша схватил ее в объятия и звучно поцеловал. Терез от ужаса чуть не лишилась сознания.

От бездействия в мрачной каморке солдату казалось, что сейчас он сойдет с ума. И, не выдержав напряжения, он набрал в грудь побольше воздуха и отважно шагнул за дверь.

Юноша сразу же отпустил Терез и растерянно уставился на здоровенного детину. Солдат чувствовал: надо что-то сказать. Он погасил свое бешенство и, словно перед начальством, заговорил:

— Прощенья просим, почтенный молодой барин!.. Только Терез милка моя… Как мой срок истечет, под венец я ее поведу. Невмоготу мне дальше молчать. Тошно мне слушать, что здесь происходит.

Солдат говорил смиренно, дрожащим от волнения голосом. Но юноша вдруг вскипел: какой-то солдат расстроил его игру, стал любовником этой девушки! Как он посмел! Волнение на лице солдата он принял за робость, бессилие и потому бесстрашно, заносчиво крикнул:

— Кто вы такой? Что вам здесь надо, в чужом доме? Вон отсюда! Сию же минуту!

Солдат, пораженный, остолбенел. Он смутился и неуклюже задвигал руками. А юноша совсем распалился.

— Да, да! Убирайтесь немедленно! Чтоб и ноги здесь вашей не было!

— Помолчите-ка, барин! — сказал солдат и с налитыми кровью глазами шагнул к юноше. Правой рукой он потянулся было к штыку, но тут же, словно обжегшись, ее отдернул.

— Йожи, дорогой, уходи, — упрашивая его, заговорила Терез. — Не о чем тебе беспокоиться, но сейчас тебе лучше уйти.

Опамятовался солдат и пошел, пятясь, к двери, — словно нечеловеческим усилием воли сам себя подталкивал к выходу.

— Ну, погоди! С тобой я еще рассчитаюсь! — сказал он Терез, открывая дверь.

Юноша и горничная остались одни. Он смотрел на нее, надменно улыбаясь. Терез отвела глаза, его присутствие было ей неприятно: в эту минуту она его ненавидела. Но игривое настроение не покинуло юношу, и он снова стал ее тормошить.

— Пустяки это, Теруш, ты не бойся. Ничего он тебе не сделает. Просто болтает. Ведь он не слыхал, о чем мы тут говорили.

— Уходите, господин Ласло, мне не до разговоров.

Но юноша, стараясь ее развеселить, успокоить, болтал без умолку. Он доказывал, что у них она в безопасности; ничего в том страшного, что солдат рассердился, в следующее воскресенье он непременно придет, но тронуть ее здесь не посмеет, — и они помирятся. Такой оборот устраивал Терез, она успокоилась и уже отвечала улыбкой на заигрывания молодого хозяина и раз даже весело рассмеялась. Он гладил ее по волосам и щекам, и она не противилась, потому что после пережитого страха мужская ласка была ей приятна…

Солдат тем временем спустился, а вернее, скатился с лестницы и, ослепленный яростью, зашагал, пошатываясь, словно хмельной, — лишь бы уйти. И вдруг резко остановился. Решимость покинула его, ноги отказывались идти, он стоял и думал о происшедшем. Срам-то какой… Хоть сквозь землю проваливайся… А она там осталась, с глазу на глаз с другим. Нет, этого ему не стерпеть, помереть и то легче… Надо вернуться… Что тогда?.. Не дай бог, случится беда! Он снова попытался уйти, сделал шаг, другой, и снова ноги отказались служить. Он стоял. Борясь с собой, не думая ни о чем, он старался унять расходившееся сердце. И вдруг повернулся и ринулся наверх.

Терез уже улыбалась вовсю — она настолько утешилась, что порой смеялась до слез. Юноша держал ее в объятиях, целовал ее щеки, губы, и она отвечала на поцелуи. Потом вдруг уселась на стул и закрыла руками лицо. Он опять гладил ее по волосам и с нежностью уговаривал.

В этот момент распахнулась и с треском захлопнулась дверь — в кухне стоял солдат. Терез взвизгнула. А солдат закрыл дверь плотнее и шагнул вперед. Но снова, сделав страшное усилие над собой, он сдержался.

— Барин! — сказал солдат. — Ваше благородие! Надо ж нам друг друга понять! Можно ведь как-то по-людски… Не могу я просто взять да уйти. Не дозволяет мне этого сердце. Не могу так оставить Терчи… Пусть выйдет она на часок, пусть со мной прогуляется. А после придет назад… Пошли, Терчи!

Ни слова не говоря, Терез вышла, накинула на плечи платок и вернулась.

Тут все добрые чувства, пробудившиеся на миг в сердце юноши, вновь сменились спесью и завистью. Снова грубо, заносчиво он крикнул солдату:

— Я ведь сказал, чтоб вы убирались! Терез, ты останешься дома.

— Я пойду, господин Ласло, — запротестовала Терез. — Я пойду. Идем, Йошка!

— Ты останешься! Ты не уйдешь! Я запрещаю! — кричал юноша.

— Мне сейчас и делать-то нечего.

— Есть. Я найду тебе дело. Сию же минуту готовь мне чай.

Терез послушно сняла платок. Солдат подошел и снова покрыл им плечи Терез.

— Пошли! — сказал он.

Тут юноша резким движением сдернул с Терез платок. Тогда солдат вытянул руку, схватил наглеца за горло и толкнул на кухонный стол. Терез завизжала и бросилась в свою комнату. А солдат рванул штык и всадил его в грудь обидчика. Затем разжал пальцы, сжимавшие горло. Безжизненное тело скользнуло на пол и рухнуло лицом вниз. Оно больше не дрогнуло, лишь торчавший из груди конец штыка слегка накренился влево. По каменному полу растеклась большая лужа крови. Солдат хотел выдернуть штык, но не решился к нему прикоснуться. С ужасом глядя на жертву, он сдавленным, напоминавшим стон голосом позвал Терез.

Терез вбежала, на тут же бросилась вон.

Солдат поймал ее на ходу.

— Стой! Спятила, что ли?

— Я боюсь, — дрожа, сказала она. — А-ай, что ты наделал! А-ай, что наделал! Конец теперь. Закатают тебя.

— Не закатают. Сбегу. Так схоронюсь, ни в жисть не найдут.

— Сбежишь? Куда?

— Не знаю куда. Знаю только, что не догонят меня, не найдут. Ни армия, ни полиция. От всех схоронюсь и не увижу ни света белого, ни тебя. Никогда не увижу. Из-за тебя ведь убил. О-ох, что я наделал!