Облава

— Будет облава! — сказал мне друг.

Я никогда не видел облавы. Только читал о них в газетах. В глубине сознания возникли туманные картины. «Кордон из ста двадцати сыщиков оцепил Городской парк, и ровно в полночь к его центру со всех сторон двинулись полицейские агенты. Круг сужался. Сыщики проверяли документы у всех подозрительных лиц. Они поднимали спящих на скамейках бродяг, оборванцев, выгоняли из-под кустов бездомных… Облава была удачной: в руки полиции попали пятеро карманников, трое грабителей, двадцать семь заядлых тунеядцев и одиннадцать гулящих женщин».

— Хочешь присутствовать при облаве?

Я даже не ответил на вопрос. Быть статистом в подобном деле?

«Сыщики блокировали парадный и черный ходы небезызвестной корчмы «Семь литров». В этом притоне собирается окраинное отребье: оборванные тунеядцы, преступные элементы, тайные проститутки. Десять агентов во главе с инспектором ворвались в дымный зал, держа в руках револьверы. «Ни с места! Руки вверх!» — громко вскричал инспектор. Среди подонков, находившихся в вертепе, поднялась неописуемая паника…»

Облава! Охота. Волк охотится на собаку, собака на волка. Мысленно я представлял, как мужчины с помятыми лицами резко вскакивают, но, подчиняясь веским аргументам — револьверам, — неподвижно застывают на месте. Между ними, стараясь остаться незамеченными, жмется несколько озлобленных женщин. Чуть ли не под стол прячется взлохмаченная, с намалеванными сажей бровями Като Кюльтельки в красной в белый горошек блузке.

— Эта девчонка сведет меня в могилу, — стонет, ворочаясь без сна в какой-нибудь конуре, ее измученная мать.

— Дождется у меня ножа, — выдыхая перегар, хрипит рядом на лежанке отец.

Как при галлюцинации в моих ушах звучит:

— Предъявите документы. Ваше имя?

— Пал Адяг.

— Документы! А ну, пошевеливайтесь! Сколько времени не работаете?

— Год.

— Тут все два будет. На что живете?

— На что придется. То одно, то другое.

— А ну, становитесь в ряд.

— Но позвольте, я же ничего не сделал.

И тогда один из агентов взрывается:

— Не гавкай, мать твою!.. — И толкает Пала Адяга в грудь так, что он ударяется о стену.

— Марш в ряд!

Я провел рукой по лбу. Друг начал меня уговаривать!

— Ну, пойдем! Разок надо посмотреть на это. Одному мне будет скучно.

— Ладно, не возражаю.

— Я договорюсь с одним капитаном. Мы пойдем с сыщиками под видом репортеров.

— Хорошо.

— В час ночи они выйдут с улицы Оков из тринадцатого районного отделения. Встретимся на углу улиц Справедливости и Порядка у бронзовой скульптуры дракона. Я знаю маршрут группы. Подождем у дракона и присоединимся к ним. Значит, в половине первого!

— Хорошо, я буду там.

После полуночи в половине первого друг уже ждал меня на углу улиц Справедливости и Порядка у старой бронзовой скульптуры дракона.

В промозглой ноябрьской ночи мрачно поблескивал тротуар, небо было тускло-серым. Вдвоем мы топтались в ожидании возле дракона. Зловещая погодка для массового мероприятия! Некогда инки и майя ежегодно приносили в жертву десятки тысяч людей. Они заживо вспарывали тела своих жертв и из вскрытых грудных клеток вынимали горячие, еще бьющиеся сердца… Мы угрюмо молчали. Ждали. Уже минул час. Как видно, запаздывают. Изо рта у нас клубился пар. Мороз пробегал по коже.

— Может, они и не придут. Отложили облаву. Я слышал, сегодня вечером произошло какое-то загадочное убийство. Может, поэтому.

— Вон они идут! — вскричал я, заметив группу людей на проспекте Справедливости.

Я был поражен. Странно. Уже несколько минут я смотрел в ту сторону, и на всей протяженности дорога была пуста, никого и ничего на ней не было. А теперь там вдруг появилось человек пятьдесят или сто, а то и больше. Непонятно. Идут со стороны окраины. Словно из-под земли выросли или с неба свалились. За ними и над ними, будто рана на тускло-сером теле мамонта, желто-красное раскаленное пятно, похожее на отсвет гигантского пожара, окрасившего небо в алый цвет.

— Э, не болтай глупостей! — заворчал мой друг. — Это не полиция. Она должна появиться с улицы Порядка. Ты ведь знаешь, что на нее выходит улица Оков, а там помещается тринадцатое отделение.

Группа быстро приближалась. До нас доносились обрывки оживленного разговора. Но кто они такие?

— Облава, видимо, отменена. Уже половина второго.

— Это и есть облава!

— Нет! Посмотри, как странно они выглядят!

Люди уже приблизились к нам, прошли мимо бронзового дракона. Из спины дракона поднималась высокая колонна с четырьмя дуговыми фонарями наверху. В их свете можно было различить фигуры людей.

Действительно, это не обычные сыщики! Не видно могучих, напоминающих цирковых борцов, фигур. Нет характерных черных зимних пальто и котелков, толстых палок с ручками, огромных раздутых кулаков, торчащих из рукавов пальто. Не видно маленьких густых черных усиков и колючих жестких глаз над ними.

— Что это за люди?

Серые однообразные фигуры и лица казались олицетворением какой-то идеи. Правда, и у них выпуклые груди и широкие плечи, но лица их серьезны и мрачны и даже носят следы давней печали; они немного бледны, немного оживлены, как люди, побывавшие на краю гибели, но избежавшие ее, и глаза у них добрые и кроткие.

Один из группы остановился возле нас, поглядел прямо мне в глаза. Второй придержал его за руку:

— Брось! Ты едва знаком с ним!

— Хотите пойти с нами?

— Куда?

— Мы устраиваем облаву.

Я присоединился к ним. И поручился за своего друга.

— Он славный парень, — сказал я, — но пока не прозрел.

Мы оставили далеко позади себя бронзового дракона. Тут и там на скамейках вдоль дороги в мучительном полусне, согнувшись, сидели люди. Голова одного из них упала на грудь, рот приоткрылся, ноги он вытянул вперед, упершись каблуками в землю — мы молча остановились возле него, он стонал во сне, дрожал от холода, — пальто на нем не было. Странные сыщики! Они устраивают облаву! Один хотел разбудить спящего, но другой, быть может, инспектор, сказал:

— Оставь его! Что нам с ним делать? Он устал, не потащим же мы его с собой, а дать на сегодня ему приют мы уже не можем. Оставь его!

— Беед-няя-га! — вздохом прозвучало несколько голосов, но мы пошли дальше.

А работа уже началась. Посреди дороги остановили машину. Я поспешил к ней, хотел понять, что происходит. Когда я туда добрался, протиснувшись сквозь толпу, у машины стоял ее пассажир — высокий мужчина в шубе с черным меховым воротником, велюровой шляпе с опущенными полями на голове и моноклем в глазу; держался он весьма вызывающе. Несомненно, он видел в театре «Трагедию человека»[56] и теперь копировал сцену с маркизом. Казалось, он гордо заявляет: «Я маркиз!»

— Ваша профессия? — задал ему вопрос один из странных сыщиков. — Что вы делаете целыми днями? Каким общественно полезным трудом занимаетесь?

— Я вообще не тружусь! — гордо ответил маркиз-подражатель.

— Отъявленный тунеядец! Заберем его с собой! — прозвучал приказ.

— Взять его! Вперед!

Шоферу они сказали:

— Вы можете ехать!

Шофер насмешливо улыбнулся и не тронулся с места:

— Позвольте, это недоразумение…

Он хотел вступиться за своего хозяина.

— Едете или нет? — тихо спросил кто-то, нацелив ему в лоб револьвер.

Улыбку шофера сменила мучительная гримаса, он быстро отвел взгляд, будто желая таким образом игнорировать существование револьвера, из горла его вырвалось какое-то подобие звука, но он взялся за руль и завел мотор.

— Вперед! — прозвучала обращенная ко всем нам команда.

Мы двинулись в путь, ведя с собой «маркиза». Необычный отряд проверял документы у мужчин и женщин. Шла странная, никогда никем не виданная, не слыханная работа. Мы задержали и повели с собой рантье, стригущего купоны. Владельца одиннадцатиэтажного углового дома, дерущего с жильцов непосильную для них квартирную плату. Двух членов «Великосветского клуба». Известную актрису-инженю первого театра города — этот юный ангел был остановлен, когда выходил из особняка семидесятилетнего генерального директора. Задержали преждевременно состарившегося молодого человека с потасканным лицом, отправлявшегося домой из типографии, где он в последний момент переправил на лживые несколько правдивых фраз, проскочивших в его рукопись отчасти по ошибке, отчасти по его недосмотру. Схватили одного слабоумного в ковбойской шляпе, который пишет натюрморты — персики, виноград и очищенные орехи со щипцами для колки, — и продает свои картины, называя их чистым искусством. Задержали приземистого человека с добродушным лицом, который, подняв воротник и придерживая у рта носовой платок, крался вдоль домов после исполнения в Опере для весьма высокопоставленной публики «La donna è mobile»[57].

— Отъявленный тунеядец! — сказали об одном из них.

— Вор! — относилось к другому.

— Тайная проститутка! — говорили дамам.

О, странная, непонятная, никогда не происходившая облава! Было, вероятно, часов пять утра, когда мы остановились у дворца, все окна которого были освещены. Дворец утопал в волшебном свете, как с подобающим почтением и даже любовью обычно пишут в газетах. Вдоль тротуара у дворца стоял длинный ряд автомобилей, дремали, дрожа от холода, измученные шоферы.

— Двадцать останутся у ворот, двадцать отправятся к черному ходу! Пятьдесят человек будут охранять задержанных. Остальные за мной!

И странные агенты взбежали на второй этаж, ворвались в сверкающий зал, держа в руках револьверы.

— Ни с места! Руки вверх! — громко вскричал странный инспектор.

В сверкающем зале поднялась неописуемая паника.

1928

Перевод Е. Тумаркиной.