4

Серые дома Манхэттена купались в вечернем июльском солнце. Стояла духота, Николас чувствовал, как припекает солнце, даже через тонкую ткань рубашки.

Мысли Николаса занимал звонок, который раздался прошлой ночью, Винсент был ужасно расстроен. Терри и Элин — убиты. Невозможно представить. Никто не мог прокрасться в апартаменты Терри незамеченным, так, чтобы тот не узнал об этом; его нельзя было застать врасплох. Но как тогда? Голос Винсента звучал безжизненно, и когда Николас начал его расспрашивать, он только и смог вновь назвать место встречи на Седьмой Авеню после прибытия дневного поезда.

В безоблачном небе по-прежнему ярко светило солнце. Мокрая рубашка Николаса прилипла к телу. Пальцами он пригладил волосы, сожалея, что не подстригся, тогда не было бы так жарко.

Встретить его должен был не сам Винсент, а детектив лейтенант Крокер. Лью Крокер.

Из плотного потока машин вынырнул длинный черный лимузин и остановился у тротуара напротив Николаса. Стекла автомобиля были затонированы и это мешало как следует рассмотреть сидящих внутри. Задняя дверца открылась, из машины высунулась фигура и кивнула ему.

— Садитесь, мистер Линер, — послышался низкий голос.

Пока Николас колебался, распахнулась передняя дверца, и загорелый мужчина в темно-синем костюме пригласил его в лимузин. Дверцы мягко закрылись, и шикарный автомобиль медленно влился в поток машин.

Внутри было просторно и тихо, хотя за окном шумел большой город. Сиденья были обтянуты серым вельветом, как в дорогом барс, мощный двигатель шумел едва слышно.

В лимузине сидело трое: шофер, рядом с ним человек в темно-синем костюме, а на заднем сиденье развалился высокий, массивного телосложения мужчина, одетый в дорогой светлый костюм. Николас заметил, что под костюмом не было и грамма жира, у этого человека чувствовались стальные мускулы и широкая кость. А большая голова и выдающаяся вперед массивная челюсть придавали ему довольно агрессивный вид.

— Хотите выпить? — Здоровяк сказал это командным голосом, и мужчина в темно-синем костюме с готовностью повернулся к ним.

— Баккарди с лимоном, если можно. — Тут же синий костюм открыл маленький бар, расположенный прямо перед ним. Николас услышал, как в стакан упал лед. Он был спокоен, хотя до сих пор не имел понятия, кто эти люди, надеясь вывести их на разговор.

— Не очень-то вы похожи на свою фотографию, — сказал здоровяк тоном, не терпящим возражений.

Николас отхлебнул баккарди и нашел его недурным. Проглотив его, он сказал:

— Вы знаете обо мне больше, чем я о вас.

Здоровяк пожал плечами.

— Так и должно быть.

— Это ваша точка зрения.

— Существует только одна точка зрения, мистер Линер.

— И много вы знаете обо мне? — спросил Николас. Он был почти уверен теперь, — лицо здоровяка было ему знакомо.

Здоровяк повернулся и холодно взглянул на Николаса.

— Достаточно, чтобы захотеть поговорить с вами с глазу на глаз.

Это было то, что нужно.

— Сначала я не узнал вас, — сказал Николас. — Я никогда не видел вас без бороды.

Здоровяк улыбнулся и потер свои гладко выбритые щеки.

— Действительно, я изменился. — Затем с его лица исчезло всякое добродушие, оно стало словно высеченным из гранита, перемена была поразительной. — Зачем вам моя дочь, мистер Линер? — Его голос раздался, словно щелчок кнута.

— А что мужчина хочет обычно от женщины? — сказал Николас. — Только это, мистер Томкин. Ничего больше.

— Это не смешно, — сказал Томкин. Тон его голоса снова быстро и резко изменился, напомнив хамелеона, меняющего свой окрас. Теперь в нем чувствовалась сталь. — В любом случае, Юстина не обычная женщина. Она моя дочь.

— Так же вы, наверное, обращались и с Крисом в Сан-Франциско? — спросил Николас.

Томкин отвернулся к окну.

— Моя дочь, должно быть, полюбила вас. Она не была ни с одним мужчиной более нескольких дней. — После некоторого раздумья Томкин добавил: — У нее есть проблемы.

— Они есть у всех, мистер Томкин, — сухо ответил Николас. — Даже у вас. — Произнеся это, он пожалел о сказанном. Он был раздражен, что было плохим знаком.

— Вы необычный человек, — сказал Томкин. — Я много имел дел с японцами, но не встречал похожих на вас.

— Сочту это за комплимент.

Томкин пожал плечами.

— Как хотите. — Он нагнулся к небольшому ящичку, встроенному в сиденье, достал оттуда лист бумаги и протянул его Николасу.

— Вот, — сказал он, — что вы об этом скажете?

Это был лист японской рисовой бумаги, очень дорогой. Николас осторожно взял его. В центре листа чернилами был нарисован символ из девяти маленьких алмазов, заключенных в большой круг. Внутри круга была древняя японская идеограмма комусо.

— Ну? — нетерпеливо спросил Томкин. — Вы знаете, что это такое?

— Скажите, откуда это у вас. — Николас посмотрел в холодные глаза Томкина.

— Пришло по почте. Сначала я думал, что кто-то меня разыгрывает, но теперь… — Он пожал плечами. — Что это значит?

— Это герб, — просто сказал Николас. Он протянул листок Томкину, но тот не взял его, и Николас положил листок на сиденье. — Герб школы ниндзя. — Прежде, чем Николас снова успел открыть рог, Томкин уже обращался к синему костюму.

— Фрэнк, мне нужно в башню.

Фрэнк кивнул и что-то буркнул водителю. Лимузин повернул за угол и направился на восток. Когда они подъехали к Парк Авеню, то свернули налево, двигаясь к северу.

Сидя с Николасом, Томкин рассматривал листок рисовой бумаги так, будто в нем заключался смысл всей его жизни.

Примерно в то же время Винсент работал в комнате для вскрытия трупов. Он не был на дежурстве, когда привезли трупы Терри и Элин прошлой ночью, но тут же прибыл по звонку. Винсент не верил в случившееся и хотел убедиться сам, боясь ошибки. Они были мертвы. Вернувшись домой, Винсент провел неспокойную ночь.

На следующее утро Винсент снова был в морге. Он остановился перед металлическими дверями, ведущими в комнату для вскрытия. Он знал, что там лежит его друг Терри Танака, следующей будет Элин. Стоя в нерешительности, он думал о том, действительно ли хочет войти в эти двери. В его голосе пронеслись воспоминания, как они вместе с Терри мечтали о возвращении в Японию, и вот смерть разрушила их мечты. Винсент не мог понять, как такое могло случиться с Терри, наверное, ради этого он и пришел сюда, хотя ему было очень тяжело.

Лимузин вынырнул из потока и остановился возле мостовой. Фрэнк вышел первым и открыл для них заднюю дверцу.

Они находились в районе новостроек, который был расположен несколько в стороне от главных улиц. Вокруг виднелись громады нескольких строящихся домов, они были в лесах. Возле одного из них стояла огромная бетономешалка, работал кран.

Фрэнк повел их внутрь одного из строений, через огромный вестибюль и длинный коридор, где запах свежей краски сразу ударил им в ноздри.

На лифте они поднялись на верхний этаж, там их встретил коренастый детина. Молча они пошли по широкому коридору.

Потолок и стены были покрашены в нежно-голубой цвет. Справа вся наружная стена от самого пола до потолка была сделана из стекла. Отсюда открывался великолепный вид Манхэттена на запад и юг. По другой стене располагался ряд деревянных дверей, за которыми находились отдельные кабинеты. Здесь было так же жарко и душно, как и на улице. От яркого летнего солнца было невозможно укрыться.

Томкин остановился перед металлической дверью и оглянулся, поднимая руку, будто собирался запеть арию.

— Ты видишь то же, что и я, Николас? — Он посмотрел в глаза Николаса. — Я могу называть тебя так. — Это не было вопросом, и он продолжал. — Знаешь, ведь я понятия не имею, сколько у меня денег. Конечно, я мог бы нанять целый штат, чтобы подсчитать их. Но все равно, сумма будет такой большой, что и подумать страшно. — На его лице появились капельки пота. — В мире нет ничего, что я не мог купить, если бы захотел. Ты веришь мне? — Его голос стал резким, на лбу обозначилась синяя жилка. — Да, я могу купить все, что ты видишь отсюда, но хочу только одного — чтобы у Юстины было все самое лучшее, чтобы оно было у обеих моих дочерей. У Юстины проблемы во взаимоотношениях с мужчинами, а Гельда развелась со своим четвертым мужем и снова запила. Мне приходится вмешиваться в их жизнь.

— Юстина, кажется, вовсе не нуждается в ваших заботах, — сказал Николас.

— У нее нет выбора, — рявкнул Томкин. — Я все еще ее отец, чтобы она ни говорила другим. Я люблю ее. Люблю их обеих. Все мы срываемся так или иначе, но их проблемы волнуют меня, как ничто другое.

— Послушайте, мистер Томкин…

— Не заводись, Николас. — Он выплевывал слова, как будто они жгли ему рот. — Конечно, ей не понравилось, когда я вмешался в ее жизнь два года назад. Но что она знает о моей жизни? — Он покачал головой. — Она повсюду таскалась с этим ублюдком Крисом, будто он Бог.

— Она говорила мне… — начал Николас.

— А она говорила тебе о том, что он педераст? О том, что он любил мужчин больше, чем женщин? О его причудах? О том, что он связывал ее и бил, прежде чем положить в постель? Рассказывала она тебе что-нибудь из этого? — Его лицо побагровело от стыда и злобы.

— Нет, — сказал Николас тихо. — Не говорила.

Томкин рассмеялся.

— Я был уверен, что нет. — Его шея вытянулась вперед, он стал похож на охотничью собаку, принявшую стойку.

— Вы могли бы не говорить мне этого, — сказал Николас. В его голосе чувствовалось раздражение.

— В чем дело? Тебе стало не по себе? — Томкин самодовольно улыбнулся. — Теперь она вызывает у тебя отвращение, после того, как ты узнал о ней правду? Ты ненавидишь себя за то, что связался с ней?

— Для меня не имеет значения ее прошлое, — произнес Николас медленно. — Каким бы оно ни было, это не повлияет на наши взаимоотношения. — Он посмотрел на вспотевшее лицо Томкина. — Я знаю, что за человек Юстина, Томкин. Но думаю, что вы этого не знаете.

Глаза Томкина, казалось, готовы были выскочить из орбит. Затем, неожиданно, он взял себя под контроль, от злости не осталось и следа. Он улыбнулся, похлопав Николаса по спине.