Я думала, что прошлой ночью во всём виноват виски, но это не так. Это Фордж. Он причина, по которой я не могу ясно думать.  

 Тогда начни исправлять это прямо сейчас, Инди.

 Я глубоко вздыхаю и перевожу внимание от его паха к лицу. Он всё ещё улыбается. Ему нужно срочно остановиться, потому что я не могу справиться с этими прямыми белыми зубами, усмехающимися мне, когда знаю, что под этим клочком ткани спрятан чудовищный член. Я просто не создана, чтобы противостоять подобному искушению. Уменянеттакогосамоконтроля.  

 «Но я найду его», —обещаю я. 

 Фордж завязывает полотенце вокруг своей талии, и его взгляд устремляется за меня, где открыт шкаф и наполовину вытащен поплавок спасателя.

 — Ты волновалась за меня, мисс Баптист?

 Не желая признаваться в том, о чём думала последние пять минут, я сжала губы и попыталась придумать прилично звучащую ложь. 

 — Я думала, что мне нужна защита на случай, если мне придётся от тебя отбиваться. Это была бы самооборона.

 Его губы снова сжались, так что мне действительно нужно, очень нужно, чтобы он остановился.

—Я не знаю, как ты вообще блефуешь в покере, потому что над твоими навыками лжи нужно поработать.

 — О, отвали, Фордж. Мой блеф превосходен.

 Я приковываю своё внимание к его правому плечу, где с его спины виден намёк на чёрные чернила. Господи Иисусе, у него и татуировки тоже есть. Это просто нечестно. 

 — Если кому-то из нас и нужно отбиваться от кого-то, мне кажется, это буду я. Ты рассмотрела его достаточно хорошо или хочешь, чтобы я убрал полотенце? — он хватает узел одной рукой. Часть меня хочет сказать ему, чтобы он сбросил его, а затем сел на него прямо там, где мы стоим. 

 — Я никогда не была фанатом Кракена. Он слишком злой.

 Его глаза на мгновение закрываются, когда его грудь снова трясётся от смеха, и я напоминаю себе, почему искала этого человека, прежде чем меня отвлёк монстр между его ног. 

 — Какого чёрта ты взломал мой телефон? Я отправила тебе…

 — Ничего. Ты мне ничего не отправила. Полагаю, ты выпила слишком много и не смогла справиться с е-мейлом. Вместо того, чтобы тратить драгоценное время на ожидание, когда проснётся «Спящая красавица», я сделал то, что нужно было сделать. Поблагодаришь меня позже. — Он проходит мимо меня к лестнице справа. — Я голоден. Если хочешь поговорить, тебе придётся делать это, пока я ем.

 Этот чёртов высокомерный ублюдок. 

 — Какого черта мы покинули Монако? Ты не можешь на самом деле меня похитить! — кричу я, следуя за ним по лестнице. Он останавливается наверху, и я резко останавливаюсь тоже, чуть не наткнувшись на его спину. 

 Ага. Это татуировка. Традиционный якорь моряка, который только лишь подчёркивает мышцы на его спине. Я опровергаю несправедливость всего этого, когда он поворачивается ко мне лицом. 

 — Ты можешь уйти в любое время, когда захочешь, мисс Баптист. — Фордж машет в сторону открытого океана. — Вперёд.

 — В отличие от тебя, я не плаваю, как рыба.

 — Наверное, потому что никто никогда не бросал тебя с борта лодки и не спрашивал, хочешь ли ты жить, — бормочет он себе под нос, когда идёт к автоматическим стеклянным дверям. Я с трудом улавливаю то, что он сказал, пока морской бриз не уносит это. 

 — Что ты сказал?

 Он не останавливается, пока не занимает место за столом в салоне.

—Если у тебя есть особые пожелания к шеф-повару, не стесняйся передать их Дорси. Ей поручено максимально удовлетворять все твои потребности, пока ты на борту, — говорит он, встряхивая белую салфетку и бросая её на колени. 

 — Цыпочка в тёмно-синем поло и с тёмными волосами, которая ни черта мне не сказала? — спрашиваю я, подходя к столу.

 Фордж наливает себе в стакан то, что пахнет свежевыжатым апельсиновым соком, и делает большой глоток, прежде чем ответить:

—Ей не нужно ничего говорить, чтобы выполнять свою работу, а именно убедиться, что у тебя есть всё, что нужно.

 — Всё, что мне нужно — немного чёртовой информации. Ты узнал что-нибудь о моей сестре? Ты собираешься помочь мне вернуть её?

 Фордж жестом указал на стул напротив него.

—Садись. Ешь.

 — Почему ты всегда пытаешься меня накормить?

 Его тёмный взгляд путешествует по моему телу, скользя по каждому изгибу, всё ещё демонстрирующемуся в смелом красном платье, которое я надела вчера вечером.

—И ты ещё спрашиваешь? Мне нравятся сиськи и задницы, и я бы не хотел, чтобы ты начала терять свои, потому что я не обеспечивал тебе должное питание.

 Мой рот открывается, когда он снимает крышку с дымящейся тарелки яичницы и кладёт её половину на свою тарелку.  

 — Если ты не хочешь получать ответы на свои вопросы, тогда не садись и не ешь. Тебе выбирать, Индия.

 С раздражением я падаю на стул напротив него. 

 Я веду себя как капризный ребёнок? Возможно. Но этот человек невыносим. Я понятия не имею, как справиться с этой ситуацией, и делаю всё, что могу.

 Я не из тех девушек, которым приходится отступать, когда в жизни случаются неожиданности, но это не значит, что я знаю, как обращаться с таким человеком, как Фордж. Его тянет ко мне — это всё, что я знаю, но он может включать и выключать это, как по щелчку пальцев. Очевидно, что он контролирует себя, а я — нет.  

 Добавляю самоконтроль в свой мысленный список того, над чем нужно поработать, после изложенных десяти тысяч вариантов, как вернуть свою сестру, прежде чем она будет продана с аукциона, как секс-рабыня. 

 Фордж ест яйца с помощью кусочка хрустящего хлеба, который выглядит абсолютно божественно. 

 Итак, я могу быть одновременно поражённая и членом, и углеводами. Подайте на меня в суд. У меня есть слабости. Я говорю о своей гордости, позволившей мне украсть кусочек хлеба, когда говорит Фордж. 

 — Тебе нужно выбрать более сложный пароль для своего телефона. День рождения твоей сестры — довольно очевидный вариант. Это был не столько взлом, сколько правильное решение со второй попытки.

 Я смотрю на него.

—Ну, не умник ли ты. Хочешь печеньку?

 — Нет, но я бы не отказался от минета из твоего дерзкого рта.

 Мои глаза распахиваются, и я блокирую шок, который должен отражаться на моём лице. 

 — Ты всегда такой грубый? — спрашиваю я, протягиваясь через стол, чтобы взять кусочек хлеба, на который я положила глаз. 

 — Я вырос на корабле, полном мужиков, которые трахали всех подряд, как только мы добирались до порта. Что скажешь?

 Я откусываю кусочек хлеба и жую хрустящую корочку с безумно вкусным мякишем, прежде чем ответить:

—Ты американец, не так ли?

 Он на мгновение смотрит на меня, прежде чем кивнуть.

—А ты?

 — Согласно своему паспорту — немка. Что забавно, потому что я не говорю ни слова на этом языке.

 Его взгляд сужается на мне.

—А как насчёт твоей сестры? У неё тоже есть немецкий паспорт?

 — Нет, она родилась в Амстердаме. Наша мама практически протащила нас по всей Европе.

 — Чем она занималась?

 Я пожимаю плечами.

—Чем она не занималась? Если бы ты спросил её, она бы сказала, что она танцовщица бурлеска, но обычно она просто раздевалась и работала в пип-шоу (прим.пер. Пип-шоу — заведение, в котором посетитель за монету (жетон), опущенную в автомат, может из кабины посмотреть в окошечко на раздетую женщину) и везде, чтобы мы могли оплачивать счета. Она научила меня, как обчищать карманы, когда мне было восемь лет, и она забеременела Саммер. Она думала, что не сможет платить арендную плату. Но, как оказалось, у всех есть свои причуды, и ты можешь зарабатывать приличные деньги, раздеваясь, когда ты беременная цыпочка.

 — Когда заходил Голиаф, в твоей квартире была не твоя мать. — Это утверждение, а не вопрос. 

 — Почему ты так подумал?

 — Потому что ты не выглядишь так, словно испытываешь большое уважение к женщине, которая, как ты рассказала, таскала тебя по Европе.

 — Аланна наша приёмная мама. Она нашла нас, когда мне было шестнадцать, а Саммер восемь. Она не хотела оставлять нас в покое, пока я не позволила ей накормить нас.

 — Думаю, что она мне понравится, — говорит он, посмеиваясь, и, полагаю, ссылается на тот факт, что он всегда тоже пытается меня накормить. — Что случилось с твоей биологической матерью?

 Я тянусь к другому куску хлеба, хотя и знаю, что он отложится прямо в мою талию.

—Не знаю. Она бросила нас однажды ночью, через несколько месяцев после того, как мы приехали на Ибицу, и больше не возвращалась.

 — Когда тебе было шестнадцать? — спрашивает он и выпивает ещё апельсинового сока. 

 — Пятнадцать, почти шестнадцать. Мы прожили около шести месяцев самостоятельно, а затем появилась Аланна. — Я тянусь за кувшином и наливаю себе сок в стакан. Я делаю глоток, и он такой же сладкий и свежий, как я надеялась. 

 — Нелёгкая жизнь для ребёнка, особенно, когда пытаешься заботиться о сестре.

 — Я сделала всё возможное. Я обчищала карманы. Научилась играть в карты. Потом появилась Аланна. — Я поставила стакан и махнула рукой в сторону интерьера салона. — Мне кажется, несмотря на всё это, тебе тоже было не просто в детстве, не так ли? Вот почему ты такой упёртый.

 Он кусает яичницу и тост, но не отвечает на мой вопрос. Я чувствую, что права. 

 Неважно, это не имеет значения. Только одна вещь важна. 

 — Что ты нашёл о Саммер?

 Мужчина запивает еду остатками апельсинового сока и тянется за кувшином, чтобы наполнить свой стакан и мой.

—Твоя сестра влипла в адский беспорядок.

 — Я знаю. Поверь мне, я знаю.

 — Для неё это в порядке вещей?

 Моя рука замирает, когда я тянусь за своим апельсиновым соком. Я смотрю на нечитаемое выражение лица Форджа.

—Это имеет значение?

 — Имеет. Если она постоянно ожидает, что её старшая сестра спасёт её от неприятностей, — отвечает он, прежде чем поднести салфетку к губам. 

 — Она — моя единственная семья, Фордж. Я всегда буду делать всё возможное, чтобы помочь ей.

 Он опускает свою салфетку и опирается локтями на стол.

—Даже продать свою собственную душу, чтобы сделать это?

 Я глотаю комок в горле.

—Если потребуется.