14. Побег из советской зоны

Я обратился с предложением бежать к Виктору. Он ответил: «Знаешь, я обязательно ушел бы с тобой, но у меня дома остались старики родители. Я их никак не могу бросить!» Ответ был прямым упреком мне. Вторым кандидатом был Григорий, о котором уже шла речь. Он сразу же согласился.

Между тем, о готовящемся побеге стало известно и другим знакомым. Некоторые из них подходили и просили взять с собой. Но я отказывал: три человека — это уже толпа. Времени терять было нельзя…

На прощанье Виктор подарил мне электрический фонарик, очень пригодившийся нам впоследствии.

Утром 10 сентября, захватив сумку с вещами, мы пристроились к утренней партии, шедшей на фильтровку. В садике сели поодаль от других, в углу двора, где я обнаружил дыру в заборе. Часа два ждали, пока часовой не осоловеет от скуки. Выбрав момент, когда он отвернулся, мы выскользнули в переулок. Нервничавшим перед допросом репатриантам было не до нас.

Пошли, сначала пригнувшись, а потом во весь рост, по безлюдным улочкам городка к видневшемуся невдалеке леску. Вокруг все было спокойно. Видно, солдат нашего исчезновения не обнаружил. В лесу повернули и направились к станции. По выходе из леса лицом к лицу столкнулись с двумя такими же, как мы, репатриантами, но из другого лагеря. Они шли проведать своих жен, находившихся в каком-то другом лагере. О том, как они ускользнули из своего лагеря, мы не расспрашивали.

По дороге к станции мы проходили картофельное поле, и я предложил сварить картошки. Один из наших спутников ответил:

— Но у нас же нет котелка.

— Котелок у меня есть!

— Нет же спичек!

— У меня есть!

— Нет же соли!

— У меня есть!

Набрав воду в проточной канаве, мы развели костер и сварили два котелка картошки.

При расставании у станции наши спутники, пошептавшись, сказали нам:

— Ребята! Мы знаем, куда вы идете, мы сами присоединились бы к вам, но у нас жены, мы не можем их бросить! Желаем вам счастья!

В счастии мы нуждались…

Не доходя до станции, мы спрятались в кустах. На путях стояло два одиноких вагона, к которым время от времени подходили люди. Делая независимый и безразличный вид скучающего пассажира, я подошел к вагону и спросил женщину, стоявшую на площадке, куда пойдет поезд? Она ответила, что конечной станцией будет Магдебург. Это нас вполне устраивало.

Уже стало смеркаться, когда вдали послышались гудки и показался паровоз, толкавший вагоны. Пора было и нам садиться. Когда поезд тронулся, мы прошли несколько вагонов, заполненных людьми, и поднялись на крышу. Но здесь уже был пассажир — солдат-немец в мятой выцветшей форме. Он выглядел донельзя худым и изможденным. Солдат нам рассказал, что отпущен из плена: у него третья стадия чахотки. Он совал нам в руки справку на русском языке, как будто боясь, что мы ему не поверим. Едет солдат в Кельн. Рассказывая, он весь сиял от счастья. Я позавидовал: солдата-немца никто не задержит у пограничного столба. А нас? Что ждет нас?

Дым из трубы паровоза низко стелился над вагонами. На головы падали еще горячие частички угля. К сожалению, пленную пилотку я давно выбросил, а другого головного убора у меня не было. Стало очень холодно. Григорий снял свою знаменитую кожанку и мы втроем укрылись ею.

Знаменитой я называю ее потому, что она будет много раз спасать нас от холода и дождя. Достал ее Григорий в Ахене уже сильно поношенной. Я всегда подозревал, что это кожаное пальто, судя по коротким рукавам и шаровидным пуговицам, принадлежало полной женщине.

Согревшись, я стал дремать. Внезапно в голове поезда раздался выстрел. Паровоз стал резко тормозить и остановился в чистом поле. Вокруг забегали солдаты. Из разговоров мы поняли, что они ищут власовцев. Солдаты, оставив часовых по обеим сторонам поезда, стали обыскивать вагоны, начав одновременно от головы и от хвоста.

Что делать? Мы подползли к краю крыши, намереваясь спрыгнуть и уйти в поле. Но с этой стороны часовой был совсем рядом. Тогда мы начали спускаться по лесенке с крыши на открытую поездную платформу.

Платформа была полна женщин и детей, возвращавшихся из эвакуации или же выселенных из Польши. Вдруг одна из женщин встала и указала рукой себе под ноги. Мы сразу поняли жест. Легли у ног женщины, а она и соседка прикрыли нас подолами своих длинных платьев.

Послышались голоса солдат. Они шли по обеим сторонам платформы и освещали женщин фонариками. Еще минут через пять раздался свисток и поезд тронулся. Мы сердечно поблагодарили женщину за спасение. Она для нас рисковала очень многим. Только позже нам пришло в голову, что мы и были те «власовцы», которых искали солдаты.

События после нашего побега сложились примерно так. Солдат обнаружил пропажу двух людей только по возвращении в лагерь. Доложили начальству. Стали гадать, куда мы пропали. Наконец, уже к вечеру, решили обыскать поезд и послали вдогонку машину с солдатами. Дальнейшее уже известно. Для лагерных властей бежавшие могли, конечно, быть только власовцами. Остальные ведь с радостью возвращаются домой!

Может быть, спасение нам было наградой за то, что мы пригрели больного солдата? За очень малую толику сострадания?

До Бранденбурга мы ехали втроем на крыше. Но после — окончательно замерзли и спустились в вагон. Дальше поезд шел без остановки. Часам к двенадцати прибыли в Магдебург. Пассажиры сходили и направлялись в здание станции. Через окно были видны солдаты с красными повязками, проверявшие документы. Станцию я успел хорошо рассмотреть при прошлой поездке. Вдоль путей шел целый ряд небольших строений и бараков. В один из них мы и зашли. В барачке был вмонтирован котел, в котором, вероятно, во время войны готовили кофе или суп для проезжавших солдат и беженцев. Возле этого котла мы и расположились.

Отлично выспавшись, мы ранним утром двинулись дальше.

По городу шли по знакомой мне улице. Эта часть города была мало разрушена. Иногда мы заходили во встречные пекарни, чтобы выпросить хлеба, но всюду получали отказ. Впрочем, следует поправиться. Ходил в пекарню Григорий, я органически не мог заставить себя что-либо выпрашивать.

Во второй половине дня достигли окраины города. Но тут мы заметили советского солдата с автоматом, стоявшего на тротуаре. Он никого из проходивших не задерживал и равнодушно топтался на месте.

Мы решили идти вперед. По нашим расчетам, мы легко могли сойти за немцев. Но ошиблись. У солдата был наметанный глаз. Как только мы поравнялись с ним, он нас окликнул:

— Куда идете, ребята?

Мы ответили, что идем за город нарвать яблок. Яблони, как я помнил, действительно росли по обочине дороги. На это солдат ответил:

— Знаете что — я вас могу пустить. Идите! Но если вас задержит НКВД, из его подвала вы легко не выберетесь!

Мы поблагодарили добросердечного солдата и пошли назад, но в первом переулке свернули налево, затем снова налево и маленькой улочкой снова пошли к окраине города. Уперлись в старое заросшее кладбище. За кладбищем начинались огороды. Правее, на некотором расстоянии, стоял отдельный домик.

Мы решили подождать темноты и стартовать к границе с кладбища. Спрятавшись в густых кустах сирени, мы крепко уснули.

Разбудил нас дождь. Была непроглядная темь. На кладбище мы пережили первый серьезный кризис. Нам было страшно. Не кладбища, о мертвых мы вовсе не думали, — а своего одиночества, неизвестности и неприкаянности. Вероятно, в каждом человеке заложен стадный инстинкт — тяга к массе себе подобных — особенно проявляющийся в критические моменты жизни. Нам теперь казалось, что мы сделали ошибку, уйдя из лагеря. В конце концов, что будет всем, то будет и нам.

Григорий первый нарушил молчание:

— Я пойду назад!

Тот же соблазн искушал меня. Но я вовремя вспомнил, от кого я бегу и почему. Я ответил:

— Гриша, поступай как знаешь, а я пойду дальше!

С этими словами я пошел вперед. Григорий постоял некоторое время и двинулся за мной. Шли мы по капустному полю. Намокшие штанины бились о капустные кочаны и производили большой шум.

Вдруг со стороны домика раздалось негромкое покашливание. Взглянув в ту сторону, мы заметили огонек папиросы. Возле домика стоял часовой! В домике, вероятно, и помещался караул, охранявший выходы из города. Мы залегли между капустных рядов. Как назло, дождевая туча ушла и поле осветила яркая луна. Около домика я ясно различил темную фигуру человека. Решили ждать.

По привычке, несмотря на пронизывающую сырость, я быстро уснул. И снится мне яркий сон. Подходит ко мне часовой, наклоняется и говорит: «Вставай, пойдем!» От страха я проснулся. Луна спряталась за тучку. Тишина. Я толкнул Григория и повторил те же слова, что слышал во сне: «Вставай, пойдем!»

Мы поднялись и пошли, производя по-прежнему большой шум. Домик молчал. В эту ночь мы далеко не ушли. Несколько раз останавливались и шарили по земле в поисках съедобного овоща. Нашли морковку и лук — вся наша еда за последние сутки. Как только показалась утренняя звезда, стали искать убежища на день. Пристроились в старой копне. У немцев они пустые внутри. Спали плохо. Кроме нас, временных постояльцев, в копне жило множество жучков и комашек, обрадовавшихся нашему присутствию. Дождавшись темноты, пошли дальше.

И впредь шли только ночами. В ясное время ориентировались по полярной звезде. В темную ночь по компасу, сбереженному мной с лесных времен. Очень жалел о выброшенной карте. Ее я закопал на цементном заводе, боясь обыска. Шли по-военному — час пути, затем отдых. Ночи уже были холодные. Проспав минут десять-пятнадцать, я начинал замерзать и поднимал Григория, крепко спавшего в своей кожанке. Питались, как и в первую ночь, подножным кормом. Шли и ощупывали ногами растительность. Найдя что-либо съестное, делали запасы на день. Картофеля не находили, да и сварить или спечь его не было возможности. На третью ночь нам повезло. Мы попали на поле, заросшее высокими стеблями. Григорий моментально открыл, что это лен, оставленный, вероятно, на семена. Мы с час занимались вылущиванием семян. Набили полные карманы. В последующие дни мы, как птицы небесные, питались семенами льна.