Разбудил нас шум пришедшей с работы дневной смены. Все спешили нас подбодрить, сказать доброе слово. Некоторые доставали из кармана завернутую в тряпочку картофелину или кусочек брюквы, сбереженные на вечер, и отдавали нам. Один говорит:

— Ну и смелые же вы, ребята! Я бы никогда не решился бежать!

Другой завидовал:

— Уедете из этого ада, гляди, и попадете в хороший лагерь!

Только полицейский сказал:

— Ой, добегаетесь вы, ребята! Концлагерь не за горами!

Утром, когда пленных угнали на работу, пришел солдат и с горечью сказал мне:

— Как я мог тебя не бить! Этот наци сейчас бы донес на меня. Служба есть служба!

И сует нам бутерброды…

Но события этого дня только начинались. После солдата пришел главный мастер и стал нас ругать. Особенно ему было обидно вспоминать ботинки, которые он мне дал по доброте душевной, а я, неблагодарная свинья, в них и сбежал! Отведя душу, закончил:

— Вас отправят обратно в Лимбург, в шталаг. Заводу не нужны люди, подающие плохой пример честным рабочим!

Ботинки собственноручно унес.

Через час нас, с колодками на ногах, уже гнал незнакомый солдат на станцию. День был солнечный, но морозный. С полчаса мы ждали поезда. Острый ветерок щипал уши и нос. Мы топали колодками, стараясь согреться, и цеплялись глазами за недалекий лесок, где нам так недолго пришлось подышать свободой!

Солдат прятал нас по закоулкам. Мой вид вызывал любопытство граждан. В лесу, когда меня били солдаты, я потерял пилотку, левое ухо покраснело и опухло, а через всю щеку была прочерчена кровавая царапина.

В вагоне мы сели на скамье у самой двери, лицом к вагону. Солдат сел напротив нас и, чтобы не встречаться с нами глазами, смотрел в потолок. Было тепло, хотелось спать и никогда никуда не приехать.

Поезд делал короткие перегоны. Пассажиры входили и выходили. Мы развлекались и с интересом наблюдали незнакомую нам будничную жизнь немцев. Вот в вагон вошел господин с портфелем. Вежливо осведомившись у солдата, свободно ли место, присел и начал расстегивать пуговицы кожаного пальто. Но вдруг он насторожился, мельком глянул на нас — и его как ветром сдуло. В почти пустой вагон вошла женщина с сумкой. Она села напротив нас через несколько скамеек. Как только поезд тронулся и начал набирать скорость, тетка торопливо полезла в сумку и достала бутерброд. С сосредоточенным видом она развернула обертку и открыла рот, намереваясь подзакусить. Но тут ее взгляд упал на нас. На мгновение она застыла с открытым ртом. Опомнившись, тетка поспешно спрятала бутерброд и исчезла.

Уже за полдень мы прибыли в Лимбург и к вечеру приплелись в шталаг. В лагере солдат поставил нас около ворот у комендантского барака, а сам пошел докладывать начальству о нашем прибытии. В это время к воротам лагеря подошла колонна наших пленных, возвращавшихся с какой-то работы. Часовой открыл ворота и впустил пленных. Солдаты, охранявшие их, ушли, а пленные самотеком пошли к своему бараку.

Проходя мимо, пленные с некоторым удивлением оглядывали нас. Один спросил:

— Что вы здесь стоите, ребята?

Мы ответили, что были в бегах, а теперь ожидаем решения своей участи.

Пленный оглянулся на солдата, затворявшего ворота, и сказал:

— Скорее пристраивайтесь к нам, глупые, а то посадят вас в карцер или того хуже!

Мы так и сделали. Со всеми зашли в барак и заняли свободные койки. Несколько дней прошло в тревоге. Но немцы нас не искали.

Вероятно, прочитав протокол допроса, составленного по словам переводчицы, просто махнули рукой на идиотов, шедших жаловаться начальству.

Опять по утрам мы сидели под бараком, ничего не делающие и почти счастливые. Наши мысли все еще были в рабочем лагере. Ночная смена сейчас спит первым заходом. Скоро полицай прокричит ей подъем на уборку.

Нам повезло. Мы отделались от литейного завода и не так уж сильно пострадали. Совершенно неожиданно мы обнаружили бездну добра в людях. А как оно необходимо угнетенному и обездоленному, не меньше, чем кусок хлеба. Пленный, отдающий последнюю картошину, паренек за стеной, причитающий над нашей судьбой, солдат, сующий бутерброд, горькие слезы переводчицы Веры, — память о них навеки с нами!