значение» вещей, все полумистические, полумифологические ритуалы и намеки, таинственные жесты, обряды и псевдорелигии рыцарей, и все вообще средневековье в целом, что стать масоном он никогда бы не мог, и даже думать о нем ему было в высшей степени противно. О том, что он позже узнал, наконец, с кем имел дело, свидетельствует следующий отрывок из его «Воспоминаний», которые, кстати, редактировал после его смерти его душеприказчик и друг Б.И. Элькин, который одновременно был адвокатом в Лондоне в тяжбе Нины Васильевны Милюковой (второй жены П.Н.) с его сыном от первого брака:
«Я хотел бы только подчеркнуть еще связь между Керенским и Некрасовым – и двумя неназванными министрами, Терещенко и Коноваловым. Все четверо очень различны и по характеру, и по своему прошлому, и по своей политической роли; но их объединяют не только радикальные политические взгляды. Помимо этого, они связаны какой-то личной близостью, не только чисто политического характера, но и своего рода политико-морального характера. Их объединяют как бы даже взаимные обязательства, исходящие из одного и того же источника. В политике оба последние министра – новички, и их появление в этой среде вызывает особые объяснения. Киевлянин Терещенко известен Набокову, как меломан в петербургских кругах; другой „министр-капиталист“, почти профессиональный пианист, ученик Зауэра, – на линии московского мецената. Терещенко берет, по ассоциации с своими капиталами, портфель министерства финансов; потом, столь же неожиданно, он становится дипломатом, без всякой предварительной подготовки. Природный ум и хорошее воспитание его выручают. Мой антагонист и преемник, он потихоньку ведет мою же политику, успешно надувая Совет рабочих депутатов, но к концу постепенно освобождается от своего левого гипноза и даже разрывает с Керенским. Фабрики фирмы Коноваловых славятся блестящей постановкой рабочего вопроса, и АИ. Коновалов с большим основанием занимает пост министра торговли и промышленности. Но он еще скорее рвет с марксистским социализмом, переходит к нам, к.-д. в момент крайней опасности для Керенского вдруг оказывается (в третьей коалиции) на посту его заместителя, отнюдь не имея для этого поста ни личных, ни политических данных. Дружба идет за пределы общей политики. Из сделанных здесь намеков можно заключить, какая именно связь соединяет центральную группу четырех. Если я не говорю о ней здесь яснее, то это потому, что наблюдая факты, я не догадывался об их происхождении в то время и узнал об этом из случайного источника лишь значительно позднее периода существования Временного правительства».
Если из одиннадцати министров Временного правительства первого состава десять оказались масонами, братьями русских лож, то в последнем составе, «третьей коалиции» (так называемой Директории), в сентябре-октябре, когда ушел военный министр Верховский, масонами были все, кроме Карташева[15] – те, которые высиживали ночь с 25 на 26 октября в Зимнем дворце и которых арестовали и посадили в крепость, и те, которые были «в бегах».
Известен факт, что накануне Февраля на территории Российской империи было 28 масонских лож обоих Уставов. Это число, в свете архивных данных, мне кажется преуменьшенным. Удивительно, что царское правительство было не слишком озабочено таким положением вещей: в бумагах преданного масонству брата, Л.Д. Кандаурова, иногда настроенного иронически и критически к тайному обществу, находится один любопытный документ. Кандауров в нем признается, что сразу же после Февральской революции он ознакомился с содержимым архива царской полиции, относящегося к 1915-1916 гг., в помещении русского посольства в Париже (к этому архиву, он, будучи первым секретарем посольства, до того доступа не имел). Агенты охранки, Ратаев и Алексеев, как обнаружил Кандауров, в эти годы потребовали от Департамента полиции в Петербурге 200 тысяч рублей для обнаружения русских масонских лож за границей, в частности – во Франции. Как пишет Кандауров, им было переведено 150 тысяч золотых рублей, которые они оба, видимо, и поделили. В Петербурге на это не обратили никакого внимания.
Приходят на ум два возможных ответа на такую загадку: первая, что все тысячи рублей, которые тратились Департаментом министерства внутренних дел, попросту были прикарманены обоими агентами, которые были воры, и – вторая – оба агента никакой слежки не предприняли потому, что сами были масонами[16].
Н.В. Савич, один из упомянутых мною участников все знавшего и молчавшего «арьергарда», со слов Климовича (директора департамента полиции), позже писал:
«Царское правительство считало, что существуют два революционных центра: первый – Земгор (Земско-городской Союз)[17] вместе с Военно-промышленным комитетом, объединенные с Бубликовым, Рябушинским, Челноковым, и другими революционерами (!) и второй – социалисты, среди них думцы – Керенский и Чхеидзе».
Донесение о Керенском, процитированное выше, отчасти подтверждает эти слова: вот, оказывается, кого боялась царская полиция!
В книге Сержа Ютена о французском масонстве, вышедшей в 1960 г., раскрыта картина французского масонского Конгресса во время Первой войны, на который Россия либо не послала делегатов, либо, что вернее, не была приглашена. Там обсуждалось будущее, связанное с концом войны, победой Франции и переустройством мира: были подняты вопросы об Эльзасе и Лотарингии, Истрии, Триесте, Восточной Адриатике, Шлезвиг-Гольштейне, Польше, Армении и колониальных землях Германии. Совершенно ясно, что никакой роли в переустройстве мира союзники при этом России не предназначали.
Тем не менее, уже 10 августа 1914 г. они начали требовать русского наступления – и в наступление пошли. «Желание помочь союзникам превозмогло все прочие (!) соображения». 23 августа/ 5 сентября с Англией было подписано соглашение о незаключении сепаратного мира, с Францией оно уже существовало. Осенью 1915 г. Поль Думер, будущий президент Франции (1930-1931), приезжал в царскую ставку и настаивал, чтобы Россия посылала 40 тысяч человек в месяц на западный фронт. «Помогите нам людьми», – говорил позже Шингареву министр Рибо, а после него, – уже летом 1917 г. – другие, с требованиями наступать в Карпатах, под Ригой и в Румынии.
Французский посол в Петрограде, Морис Палеолог, выехал во Францию весной 1917 года. Новый посол, Жозеф Нуланс, приехал только в конце лета. Альбер Тома, министр вооружений (1915-1917), социалист, заменял посла два месяца. С ним был советник французского посольства, которого вел. кн. Николай Михайлович называл un vieux pede (старый педераст), граф де Шамбрен. Палеолог в марте – мае 1917 г. хотел, чтобы Николай Михайлович был назначен делегатом от России на будущей мирной конференции, и Николай Михайлович серьезно начал готовиться к этой роли. Все это время, до своего отъезда, Палеолог телеграфировал своему правительству в Париж одно, а Тома – другое. (Архивы французск. мин. ин. дел).
Между Керенским и Альбером Тома в 1917 г. был «агент связи», Эжен Пети (женатый на С.Г. Балаховской). Он был послан в Россию еще в 1916 г., во время первого пребывания в Петрограде Тома.[18] Оба они, и Пети, и Тома, вместе с ген. Нисселем, имели одну задачу: держать Россию на стороне союзников. Позже посол Советов в Берлине, Н. Крестинский, недоумевал, почему бельгийский социалист Вандервельде, лидер партии, приезжал в Петербург летом 1914 г. и виделся не столько с русскими меньшевиками (и некоторыми большевиками), сколько с М.А. Стаховичем и М.М. Ковалевским (членами французской ложи). Вернувшись в Бельгию, Вандервельде призывал русских социалистов поддержать войну. Русские масоны на это легко пошли. «Вернувшись в Брюссель, – писал Крестинский, – Вандервельде дал телеграмму левой оппозиции в России, приглашая присоединиться к решению французских и бельгийских социалистов и выступить против германского империализма. Большевистская фракция отказалась – в единодушии с тезисами Ленина». («Пролетарская революция», 1924, № 7 (30).
15
Состав последней коалиции (сентябрь – 25 октября): Керенский, Коновалов, Терещенко, Верховский, Вердеревский, Прокопович, Никитин, Малянтович, Салазкин, Гвоздев, Ливеровский, Смирнов, Кишкин, Бернацкий, Третьяков, Маслов, Карташев.
16
Борис Алексеев служил в царской охранке и, вместе с другим агентом, Ратаевым, подозревался Кандауровым в крупной растрате. А., будучи на службе в Париже, написал пять донесений в Петербург, где сообщал департаменту полиции о результатах своего расследования. Сведения, которые он получал от французской Антимасонской Ассоциации, и которым, видимо, в Петербурге верили, были им посланы в 1910-1911 гг. В своей четвертой докладной записке он пишет, что французские масоны в своем журнале Revue Maconnique пишут о русских с чрезвычайной симпатией уже с 1896 г., и надеются, что «масонство найдет наконец в России гостеприимную страну», а также сообщает, что с 1905 г. во французское масонство были приняты семь русских, и называет их фамилии. Он также дает 18 (!) армянских фамилий (среди которых – Р.И. Берберов).
17
Земгор (Земско-городской комитет или Комитет земств и городов) открылся в 1914 г. Он состоял преимущественно из членов земств и членов Военно-промышленных комитетов. Он вырос из Земских съездов 1904-1905 гг. В него входили кн. Львов, Гейден, Муромцев, Д. Шипов, бр. Гучковы, Н.Н. Щепкин, Н.И. Астров, Ф. Головин. Собирались у Баженова, М.А. Морозова и Долгорукова.
Кн. Евг. Львов сблизился с А. И. Гучковым в январе 1916 г. До этого они были только знакомы. В это время у них возник общий план: сослать царицу в Крым. Эта мысль возникла вокруг них на собраниях у Кишкина, Федорова и Хатисова еще в декабре 1915 г.
На собрание Земгора в апреле 1916 г. были приглашены французские министры Вивиани и Тома (это был первый приезд Тома в Россию). Тогда же члены прогрессивного блока Гос. Думы и Гос. Совета устроили обоим обед в ресторане Контан (БИБ: Наумов).
18
Евгений Юльевич Пети (1871-1938), говоривший хорошо по-русски, был впоследствии в высоких чинах в Елисейском Дворце, при президенте Александре Милльеране (1920-1924), который был смещен левой группой французских парламентариев до своего срока. К власти пришла партия радикал-социалистов, на 90 процентов состоявшая из масонов. Пети был женат на киевлянке, С.Г. Балаховской (1870-1966), брат которой был мужем сестры философа Льва Шестова. Софья Григорьевна в молодости училась в Париже и стала одной из первых женщин-адвокатов парижского «барро». Е.Ю. покончил с собой после «Мюнхена» в момент тяжелой депрессии.