НА СТАРТЕ — ИСТРЕБИТЕЛЬ
Произошло это в феврале 1938 года. С утра по аэродрому мела поземка, а потом пошел снег. Казалось, что в такую погоду дежурному звену Белоусова не придется подниматься в воздух. Но прозвучал сигнал боевой тревоги, — чужой самолет нарушил государственную границу…
Через считанные секунды Белоусов был в воздухе.
Видимость очень плохая. Но кое-где в облаках были еще «окна», и летчик надеялся в одном из них обнаружить непрошеного гостя. Один круг, другой… Вираж, перемена высоты… Ничего подозрительного.
Будь в то время на истребителях радиоустановки, стало бы известно, что самолет-нарушитель ушел на свою территорию. Враг осторожен и хитер, он вовремя убрался восвояси.
Погода тем временем совсем испортилась. Заметно облегчились бензобаки. Белоусов взял курс на аэродром. Посмотрел по сторонам — ориентиров не видно. В таких случаях кроме умения и мастерства летчикам помогает интуиция. Не подвела она и на этот раз. Белоусов точно вышел к аэродрому.
Вот и земля. Снежный покров кажется таким ровным… И вдруг лыжи ударились обо что-то твердое — то был небольшой бугорок, скрытый пушистым снегом. Самолет скапотировал, перевернулся. Баки с горючим взорвались. Пламя мгновенно охватило кабину, ворвалось в нее. Струи огня поползли по рукам, лицу…
Горящим комом Белоусов вывалился из кабины. Еще не потеряв сознания, старался погасить одежду, зарыться в снег.
Последнее, что он запомнил, — это люди, его товарищи, прибежавшие на помощь, и собственные слова: «Режьте скорее шлем — давит…» Потом наступило небытие…
Восемнадцать дней пролежал в беспамятстве Белоусов в госпитале. А когда вернулось сознание — стали мучить нечеловеческие боли обожженного лица, шеи, рук. Но больше всего изводила неизвестность: что с глазами, будет ли он видеть? Пусть лицо останется изуродованным, это не помеха в его профессии. Но вот глаза… Слепой не полетишь. А без этого как жить?
Когда были сняты бинты, пришла радость: он видит, зрение не повреждено, хотя огонь и не пощадил нежную кожу век, уничтожил брови и ресницы. Губы, нос и другие части лица придется наращивать…
Потянулись томительные, ничем не отличающиеся один от другого госпитальные дни. Боль не утихала ни на минуту. Чтобы забыть о ней, Белоусов стал отдаваться воспоминаниям, перебирать в памяти все, что она сохранила. Говорят, воспоминания — следы жизни. До сих пор они у Белоусова были четкими и ровными. Идя таким следом, не заплутаешь.
…В тринадцать лет стал Леонид сыном 151-го стрелкового полка знаменитой Перекопской дивизии. Суровая армейская жизнь привила ему замечательные качества — собранность, прямоту, настойчивость в достижении цели.
После окончания гражданской войны Леонид пошел работать на завод. Любознательность, смекалка, желание быстрее овладеть мастерством способствовали тому, что уже через полгода он получил квалификацию.
Слесаря Леонида Белоусова занимали не только дела производственные. Его увлекла общественная работа. Вскоре Леонида избрали председателем местной юношеской секции заводского клуба. В комитете комсомола он был военным организатором. А когда был создан Осоавиахим и на заводе возник стрелковый кружок, его возглавил Белоусов. В партию Леонид вступил, уже будучи ударником первой пятилетки.
Молодой рабочий втайне мечтал стать командиром Красной Армии. Однако было небольшое «но»: в то время в военные училища принималась молодежь с образованием не менее семи классов. Леонид не имел такого «ценза». И тогда, несмотря на большую занятость, он поступил в вечернюю общеобразовательную школу.
— И как ты, Леонид, все успеваешь? — удивлялись товарищи.
— Не беспокойтесь, у меня времени хоть отбавляй. Находится даже и для сердечных дел, — отшучивался паренек.
Осенью 1930 года наконец сбылась сокровенная мечта Белоусова: он поступил в Одесское пехотное училище. Здесь судьба снова свела его с бывшим командиром 151-го стрелкового полка Хлебниковым. Теперь Хлебников был начальником училища.
— Ленька! Сын полка! — обрадовался он, увидев Белоусова.
Леониду было приятно, что Хлебников не забыл его и даже узнал, хотя он очень изменился за эти годы.
Железный порядок — закон армейской жизни. Военное дело легко дается только дисциплинированным и любящим его людям. Неизменно подтянутый, старательный курсант Белоусов, мечтавший стать профессиональным военным, с первых дней занятий преуспевал во всех видах боевой учебы. На последнем курсе, как лучшего из лучших, его назначили старшиной курсантской роты.
Пришла пора подготовки к выпуску. Позади три года трудной, напряженной учебы. Классные, занятия, где курсанты изучали теорию военного дела, сменялись выходами в поле. Там было особенно трудно. Тактические учения проводились в условиях, приближенных к боевым. А это значит, что ни на время года и суток, ни на состояние погоды скидки не делалось, не допускались поблажки или условности в действиях обучаемых. А частые походы, марш-броски! Сколько за это время пролито пота, сколько километров исхожено на ногах и исползано на животе! Всегда и во всем здесь придерживались суворовского правила: «Тяжело в ученье — легко в бою».
Настал день выпуска. Курсанты-выпускники стоят в строю. Они в новом командирском обмундировании. В малиновых петлицах по одному рубиновому квадратику. Это знаки различия командира взвода. Торжественная минута: зачитывается приказ народного комиссара обороны об окончании училища и о присвоении первой командирской категории.
А на следующий день Леонид метеором ворвался в комнату, где жил уже с семьей — женой и дочерью.
— Ниночка, пляши!
— В чем дело? Что такое? — Нина с недоумением смотрела на него. В таком радостном возбуждении ей еще не доводилось видеть мужа.
— Пляши! Я буду летчиком!
— Как это летчиком? Окончил пехотное училище, и вдруг — летчик.
— Буду летать, — не унимался Леонид. Однако, видя удивление на лице жены, сказал: — Хорошо, хорошо, расскажу все по порядку. Понимаешь, нам сообщили, что из числа пехотных командиров проводится набор в летные училища, в которых готовят командиров звеньев, летчиков-наблюдателей. Я первым изъявил желание пойти учиться во Второе Краснознаменное училище летчиков.
Вскоре семья перебралась в город Борисоглебск, где находилось училище.
И здесь, в авиационном училище, Белоусов остался верен себе — учился отлично. Получив, как отличник, право выбирать место для дальнейшего прохождения службы, выбрал Балтику. Почти три года командовал звеном истребителей. Два года портреты его ведомых Аркадия Свиридова, Владимира Янковского и самого командира звена — на доске Почета. Освоили новую технику: в часть поступили на вооружение истребители И-16. По тем временам это был прекрасный самолет.
И вот нелепый случай прервал службу старшего лейтенанта Белоусова…
После госпиталя летчика поместили в Травматологический институт. Здесь врачам предстояло сделать ему почти новое лицо. Леонид Георгиевич неохотно вспоминает о времени, в течение которого ему сделали около тридцати пластических операций. Пересаживали кожу с плеч на лицо. Надо было обладать исключительной волей, чтобы перенести все это.
В один из осенних дней Белоусова навестил командир эскадрильи Иван Георгиевич Романенко. На этот раз он пришел в неурочный час. Вид у него был усталый, озабоченный, и Белоусов сразу обеспокоенно спросил, как дела в эскадрилье.
— Все в порядке, — ответил Романенко, — только уж очень устаем. Измотали дежурства. А вообще-то ничего, — спохватившись, сказал Иван Георгиевич. Он не хотел трогать летную струнку Белоусова. — Ничего, дела идут хорошо. Ждем тебя, давай поправляйся быстрей!
Романенко еще посидел, рассказал о полковых новостях, передал привет от товарищей. После ухода командира сердце у Белоусова защемило. В том, что его товарищи днем и ночью дежурят в самолетах, а он отлеживается на больничной койке, Леонид Георгиевич почему-то чувствовал свою вину. Эту навязчивую мысль он не мог отогнать до тех пор, пока не пришел к твердому решению: любым способом как можно скорее вернуться в свою эскадрилью. Такая мысль приходила и раньше, но теперь она овладела Белоусовым целиком, и он сразу же приступил к ее осуществлению.
— Все лежите, бездельники? — спросил Белоусов, зайдя в соседнюю палату. Всерьез или в шутку говорил он, понять было трудно, так как лицо его было под бинтами. — Предлагаю интересное дело.
— Вот как, даже интересное? — отозвался один из больных.
— Надо произвести небольшую научно-исследовательскую работу…
— Догадываюсь, в чем дело, — перебил Белоусова артиллерист с эскадренного миноносца. — Наш воздушный ас решил произвести эксперимент над мухой: нельзя ли использовать ее как средство связи в современном бою…
В палате раздался дружный хохот. Белоусов поспешил успокоить товарищей. Чего доброго, услышит сестра, явится сюда, и задуманный план может сорваться. Летчик объяснил, в чем будет заключаться «исследовательская» работа и для чего она ему потребовалась.
— Пошли, — первым откликнулся артиллерист. — В таких делах мы тебе верные помощники. Может быть, за это и поплатимся, но что сделаешь… наука требует жертв!
В процедурной, куда Белоусов привел своих помощников, стояло вращающееся кресло. Леонид Георгиевич сел в него и попросил товарищей раскрутить как можно сильнее. Друзья постарались, они придали креслу такую скорость, что сидевшему в нем летчику казалось, будто он попал в настоящий «штопор». Хотя Белоусов с большим усилием удерживал голову в чуть наклоненном положении, он с радостью думал: «Все в порядке, буду летать».