Часть 19

Тусклый свет заливал палату, с трудом пробираясь через затянутое непонятной материей окно и смешиваясь со жалкими попытками разноцветных ртутных ламп, стоявших в потолочных светильниках, внести хоть какое-то разнообразие в унылую картину переливающихся мониторов обычной больничной палаты реанимации. Необычным в этой палате было только то, что пациент здесь лежал только один.

Посреди палаты, навысокой койке, укрытый до пояса белой простыней, лежал мужчина средних лет с легкой сединой на темных висках и чуть седоватой щетиной. Со всех сторон к нему тянулись провода и трубки от разных приборов. Чуть в отдалении стояло "искусственное сердце", перегонявшее кровь, пока его собственное не начало справляться с той нагрузкой, которую оно должно нести.

Его крепкое тело, лежащее сейчас абсолютно ровно, словно какой-то пласт, вызывало у стоявшего по ту сторону от разделявшего их стекла седовласого, умудренного жизнью, мужчины, лишь упаднические мысли. Этот человек, такой крепкий, сильный, который всегда казался несгибаемым, сейчас был просто бессильным телом, не подававшим никаких признаков жизни. То, что в нем еще что-то теплится, показывали только приборы, контролирующие его состояние с помощи десятка датчиков, закрепленных на разных частях тела. По их мониторам бежали строгими рядами кривые деятельности всех жизненно важных органов. Вот только мозг пока еще спал.

— Он так и не приходил в себя? — седовласый мужчина в который раз поправил все норовящий сползти с плеч застиранный халат и поплотнее сжал папку, которую он держал в руках.

— Пока нет. При том, что это уже не первое его такое ранение, такой тяжести, я имею в виду, — кивнул врач на лежащего за стеклом мужчину. — Как минимум, слишком глупо ждать, что он быстро очнется. Тем более, что я помню его очень хорошо. С каждым ранением такой тяжести у него период восстановления все больше и больше. На Вашем месте я не надеялся бы, что он скоро очнется. Силы у его организма уже не те.

— Вы сами знаете, что мне все равно, когда Вы его поставите на ноги. Мне важно, чтобы он пришел в норму. А как долго это будет продолжаться, не столь важно.

— Вы же понимаете, что машина — это моя епархия, поэтому я за нее отвечаю. И Вы знаете, что я машину восстановлю, чего бы мне это не стоило. А вот психика его — тут я уже ничего не могу обещать. Тело его будет почти как новое, когда он выйдет от меня. И проживет он, как минимум, еще лет пятьдесят, если, конечно, не схлопочет пулю в лоб раньше. А вот что с его мозгами делать, я не могу сказать. Тут уж я не властен что-то исправить. Не мне Вам рассказывать про посттравматический синдром.

— Я Вас понял, — кивнул генерал. — По поводу него могу сказать, что делайте машину, а мозги мы ему и так вправим. А что с его женой и дочерью?

— Жену мы выпишем недели через полторы-две — надо доделать кое-какие анализы. Потому что по тем показателям, которые сейчас у нас есть, у нас сильное подозрение, что она беременна. Срок, конечно, еще пока небольшой. Но если наши подозрения верны, то ее точно надо держать под наблюдением, потому что неизвестно, как плод будет реагировать на тот стресс, который перенесла мама. А вот с дочкой дела гораздо хуже. Сколько времени она проведет у нас — я не могу даже предположить, потому что зацепило ее гораздо сильнее, чем мать. Конечно, не так, как нашего с вами пациента, — врач кивнул головой в сторону лежащего на кушетке в палате мужчины. — Но она в таком же состоянии. Хоть и впала в него позже своего отца. Но если ее организм такой же сильный, как и у отца, то она выкарабкается достаточно быстро, я думаю.

— Он — ее отчим, — тяжело вздохнул генерал. — Их расстрелял как раз ее родной отец.

— Тогда я даже не рискну предположить, сколько нам ждать ее возвращения, — развел руками врач, развернулся и пошел прочь, оставив генерала наедине со своими мыслями.

Генерал чувствовал свою вину в том, что произошло с его подчиненным. Потому что понимал, что надо было внять просьбе Демона защитить его женщин от бывшего мужа Ирины. Но он не послушал. И итог сейчас перед ним. Его лучший агент сейчас борется со смертью. Он-то сильный, он справится! И не из таких передряг он вылезал! В Чечне его внутренности вообще по кускам собирали.

Генерал даже не за Демона переживал, а за его дочь. Девочка же ни в чем не виновата. Она не виновата ни в чьих ошибках! И в первую очередь, в его, в ошибках генерала. А сейчас она лежит в другой палате и борется за жизнь, так же, как и ее отчим. Почему такая несправедливость?

Нет, это не несправедливость. Это его ошибка. Ошибка этого старого генерала. Почему он тогда отмахнулся от просьбы Демона защитить его женщин? Да, он помог сделать документы, что Ирина Шмелева оказалась разведена со своим мужем сразу же, как только тот сел в тюрьму. С учетом ее особого положения их с Воропаевым расписали в тот же день, как они подали заявление. Свидетельство о рождении Насти было изменено тоже, и оказалось, что она по документам сразу была дочерью нового мужа ее матери. И все. Больше генерал ничего не стал делать. Хотя мог. Он просто проигнорировал просьбу своего агента. А теперь себя корил за это и все никак не отдавал приказ, которого от него требовали сверху, чтобы Демона отключили от аппарата искусственного обеспечения жизнедеятельности.

Этот старый офицер, видевший на своем веку уже очень много смертей, сейчас медлил отдать очередной приказ об убийстве. Он сам не мог сказать, почему он не хотел отдавать этот приказ. Просто не хотел, чтобы такой приказ прозвучал из его уст. И дело было вовсе не в том, что Матвей Федоров, он же Александр Воропаев, он же Демон, был превосходным профессионалом, причем достиг этого статуса и положения в глазах генерала очень быстро; всего за несколько месяцев. Просто для него этот, в общем-то молодой еще мужчина, стал вроде сына, которого они с женой так рано потеряли. Но даже не отеческими чувствами руководствовался генерал Филиппов, медля отдать приказ. Он прекрасно понимал, какие чувства всколыхнутся в Ирине, когда она узнает, что ее мужа не стало. И он не хотел, чтобы эта умная, добрая и прекрасная во всех отношениях женщина пострадала.

Руководство настаивало также, и чтобы Настю отключали. Сколько можно государственные деньги тратить на чужого ребенка? Но генерал в достаточно грубой и очень жесткой форме объяснил своему руководству, что эту девочку, которая не виновата в том, что оказалась под пулями своего ненормального отца, он не позволит лишить жизни.

Он стоял, смотрел в окно реанимации на бегущие волны кардиограммы и думал о том их разговоре с Демоном, когда тот просил о защите этих двух женщин. В голове генерала созрела мысль о том, что он сделает все, что угодно, только чтобы эти четверо, да, теперь уже четверо, были в безопасности при любых условиях. Чего бы ему это не стоило. Даже если за такое свое решение он поплатится головой. Эти люди больше никогда не пострадают. Таково его решение. И он его осуществит. И приступит к этому прямо сейчас.

Генерал развернулся и размашистым шагом направился к выходу из больничного коридора. Он лишь на мгновение задержался возле палаты, где лежала Ирина. Женщина лежала, отвернувшись к окну. Ему показалось, что она плакала. Он бросил взгляд на наручные часы и заспешил прочь.