Гульмамад, не желая далее разбираться в том, что это так развеселило его мать, вернулся к Исе и его открыткам.

А старуха вдруг почувствовала невыносимую усталость. Она, вздохнув, докурила цигарку, закрыла глаза и застыла. Ей хотелось немного отдохнуть.

Айша дочистила казан и сидела теперь праздно, положив руки на острые колени. Она была похожа на Гульмамада, но это сходство еще не вредило ей по младости лет.

Досмотрел открытки и Гульмамад, и теперь водил в задумчивости пальцем по узорам кошмы.

— Стелить будем, что ли? — сухо справилась Лейла у мужа.

Гости поднялись, вышли из кибитки на воздух. Лейла с Айшой принялись стелить постели — это их дело. Деловито разобрав стопку одеял, сложенную вдоль стены, против двери, женщины резко взмахивали ими в воздухе, расправляя. Вся тесная комната была наполнена пестрым реяньем одеял, словно бы крупные, яркие птицы слепо метались по этой комнате, бились о стены и не могли найти выхода.

Опершись о косяк, Гульмамад стоял в дверях, наблюдая за яростной работой женщин.

— Ну, ну, — сказал Гульмамад, дождавшись перерыва в реянье и пляске одеял. — Ай-яй-яй! Гульнара уезжает с Исой.

Ничего нового он не сообщил жене и дочери — он просто как бы давал им разрешение высказаться, наконец-то, на эту тему.

— Я Кадаму говорила, — в сердцах взмахнула одеялом Лейла, — отправь ее, отправь! Жена она тебе или кто?.. Не послушался. То ли святой, то ли чудной.

— Ну и хорошо, что едет, — вставила Айша. — Каждому только лучше.

— Его отец убил бы ее, — продолжала Лейла. — И этого, в плаще, тоже. Я-то знаю…

— Пусть он Исе спасибо скажет, — вынес суждение Гульмамад. — Сорняк — с поля долой.

— Много ты понимаешь — «долой»! — крикливо не согласилась Лейла. — Ишь, рот разинул — картинки ему показали. Одно мясо — разве это женщина! Тьфу!

Жизнь крепко потрепала жену Гульмамада. Никто бы не узнал в ней прежнюю пятнадцатилетнюю Лейлу с «золотыми бровями», с браслетами на тонких золотистых руках — ни сам Гульмамад, ни другие какие люди, имевшие к ней касательство тридцать пять лет тому назад.

— Рот зачем открываешь попусту! — прикрикнул Гульмамад. — Мясо… Ну, и мясо! Они, небось, денег получают не как мы с тобой. На работу — на мотоцикле, за керосином — на мотоцикле. А бархат один сколько стоит!

— Где им стелить? — спросила Айша.

— Где, где… — ворчливо подосадовал Гульмамад. — Мужчинам — здесь, женщинам отдельно. Успеют!

— Как же Кадам один-то будет? — спросила Лейла, взбивая подушки. — А хозяйство?

— Всем лучше будет, — примирительно заметил Гульмамад. — Кадаму такая женщина разве годится?.. А Иса-то: киргиз, не киргиз. Шляпу надел с перьями.

— Говорила я, говорила! — взмахнула одеялом Лейла.

— Замолчи! — оборвал ее Гульмамад. — Не в свое депо зачем лезешь?

— Как же не в свое, — возразила женщина. — Друг он тебе или нет? И отцу его ты кое-чем обязан… Иди, зови их — я не пойду.

Гульмамад плюнул и вышел из комнаты. Лейла разгладила одеяла и прикрутила фитиль керосиновой лампы.

Солнце перевалило горный хребет, и сразу стало светло. Темень не растаяла, не рассеялась — ее просто смело одним мощным ударом хлынувшего из-за гор света. Звезды исчезли вмиг, словно бы накрытые синим платком с желтой бахромой по одному краю.

Кадам подымался по тропе, круто уходившей в гору. Конь его с трудом карабкался по камням, дышал коротко и часто. Брюхо коня опало, на боках его, ближе к паху, темнели припотевшие впадины. Три собаки Кадама, связанные одной веревкой, резко бежали сбоку от тропы. Они бежали, уткнув носы в землю, время от времени поднимая головы — взглянуть на рыжие, еще влажные после ночи скалы.

Кадам ехал на охоту. Он поднялся довольно высоко: только скалы окружали его здесь, да кое-где корявая арча цеплялась корнями за камни, а ветвями — за небо.

Человек рассеянно смотрел перед собой и по сторонам, а природа внимательно наблюдала за человеком — своими деревьями, горами и небом. И не только четыре эти точки — Кадам со своими собаками — медленно ползли, перемещались по дну ущелья вдоль подножья хребта. Они были вовлечены в непостижимое и неохватное разумом движение — вместе с деревьями, самим хребтом, всей Землей, следующей в пустоте по своему пути. Они были частью картины, составленной из редких деревьев, гор, неба. Не будь их здесь — композиция невосстановимо нарушилась бы, а это, если вдуматься, привело бы к искажению всей картины мира…

Кадам ехал на охоту. В этот рассветный час ему надлежало быть на дне ущелья — вот он и был здесь со своими тремя собаками и конем. Другие люди, связанные с ним или вовсе ему незнакомые, были расставлены по другим местам мира: в Алтын-Киике, в Кзыл-Су и дальше.

Почти достигнув границы снега, Кадам спешился и свел коня с тропы. Развязав курджун, он вынул из него сороку и аккуратно уложил тушку на средину тропы. Потом, изогнувшись в поясе и взмахивая руками, стал медленно кружиться вокруг птицы.

— Здесь начинается царство зверей, — монотонно, заученно напевал Кадам. — Я пришел сюда. Пустите меня, быстрые барсы и медленные медведи! Я хочу сразиться с вами и уйти. Пустите меня, деревья царства зверей, и вы, камни, держите меня на своих спинах… Я, Кадам, убивший сороку, сказал.

Сказав, Кадам сел в седло и поехал дальше. Убитая им сорока осталась на границе царства зверей.

пел Кадам, чтобы не заснуть, —

— Чу! — крикнул Кадам и ударил лошадь каблуками.

Спустившись в каменистую ложбину, Кадам подъехал к реке. На берегу он освободил собак и, крепко хлестнув коня, въехал в поток. Собаки, помедлив, бросились вплавь. Их тут же подхватило и понесло водой — туда, где река сворачивала вправо и виднелся покрытый галечником небольшой выступ. Быстро несло собак, вертело.

Конь Кадама покачивался под напором воды. Вода доходила ему до середины брюха, высоко захлестывала ноги Кадама. Вдруг конь споткнулся, присел на задние ноги. Круп его совсем закрыла мчащаяся вода. Камнем ударило его, камнем. Камни эти мчатся как ядра по дну реки. Вот и ударило его, ударило. Хорошо, конь крепкий у Кадама… Кадам привстал в стременах, вытянул завалившегося коня камчой по ушам. Конь вздрогнул, как от укола, рванулся вперед, вынес всадника на мелкое место.

Здесь ведь и погибнуть можно — и это в порядке вещей.

— Чу! — закричал Кадам, размахивая камчой.

Собаки уже выбрались на берег и теперь отряхивали воду, глядя на переправляющегося Кадама. Хвосты их были поджаты, лапы широко расставлены.

Кадам спешился на берегу, озабоченно цокая языком, осмотрел ногу своего коня. Бабку разбило камнем до крови, но кость была цела. Послужит еще конь Кадам у, послужит, если Бог даст.

Сразу за рекой, на плече крутого холма, Кадам заметил свежие следы кииков. Он разглядывал их вдумчиво, переползая на коленях от следа к следу, ощупывая пальцами чуть видные щербинки в каменистой земле. Потом достал бинокль из чехла и долго рассматривал склоны ущелья. Крупное стадо кииков паслось километрах в пяти дальше по ущелью. Кадам тщательно упаковал бинокль, щелкнул кнопками футляра и негромко свистнул собакам. Те молча, словно бы выпущенные из рогатки, помчались по следу. Стреножив лошадь, бросился к стаду и Кадам. Он бежал напрямик, чуть выше своих собак — чтобы как можно дольше не потерять их из виду.

Собаки, не сбавляя хода, домчались до стада, развернули его и погнали. Втроем насели они на скачущее последним животное — крупного самца с тяжелыми кривыми рогами. Самец скакал неровно, оглядывался на ходу и норовил поддеть преследователей рогами. Это еще больше разъяряло собак, отрывистый, гулкий их лай перешел в низкий хрип. Собаки отвлекали козла, набрасывались на него с разных сторон — и вот он уже отстал от стада, скачет один гигантскими прыжками, стараясь укрыться на крутизне. Ничего у него не получается — собаки обошли его с боков, загнали в узкую расщелину. Здесь козел чувствует себя в безопасности — зад его и спина защищены камнями, а спереди ему опасаться нечего: одна из собак уже испытала на себе крепость его рогов и теперь скулит, валяясь в стороне. Козел нагнул голову, выставив вперед рога, и поглядывает на остервенелых собак с презрением. Что они против его оружия?! Глупый козел.

Кадам давно уже потерял собак из виду. Задыхаясь, он бегом поднялся по круче и прислушался. Вначале ему слышны были только удары его сердца. Сердце грохотало, и тело Кадама сотрясалось от этого грохота. Отдышавшись, он повел головой вправо, влево — туда, где чудился ему собачий лай. Лая, однако, не было слышно, и Кадам убедился в этом с разочарованием. Потом он снова пошел вперед, стараясь ступать по камням как можно тише, чтобы не пропустить лая.

Наконец, он услышал. Лай донесся справа, из узкой и крутой щели. Лесть по камням напрямик было трудно, но Кадам спешил. Несколько раз он срывался, падал, потом сходу перебежал ручей и снова полез в гору.

В тупике щели собаки держали киика. Они охрипли от лая, совсем озверели. Одна бросилась к Кадаму, к ноге его — вцепиться. Кадам, не глядя, отшвырнул ее и потянул винтовку из-за плеча. Что тут целиться — расстояние пять шагов!

Глупый какой козел.

Тяжело колоть арчевое полено на щепу, очень трудно: топор либо отскакивает со звоном, как от камня, либо застревает между искривленными и скрученными в жгут пластами дерева. Зато жар дает арча, как никакое другое дерево; только саксаул может с ним сравниться.

Справившись с арчевым поленом, Айша раздувала самовар возле отцовской кибитки. Гульмамад, Лейла и подросток Джура, устроившись кто как у глинобитной стены, терпеливо поджидали чаю с лепешками и остатков вчерашней шурпы. Время от времени они поглядывали на пустой перевал, то ли ожидая кого-то, то ли провожая.