— О, да, это наш малый бизнес, — разъяснил Френк, — но мы делаем и большой бизнес: скупаем ценные бумаги. Сейчас вся армия торгует, и конкуренты на каждом шагу. Так как же? — возвратился он к подвязкам. — Шедевр?!

Офицеры отказались и от шедевра. Тогда Френк услужливо распахнул еще один чемодан с иголками для швейных машин:

— Лучшие в мире! И не дорого.

Офицеры переглянулись. Он рассмешил их, Френк Монти.

— Знаете, Френк, — сказал Жаров, — война — не торговля, наших офицеров не занимает купля-продажа.

— Ну, знаете, — изумился Монти, — это фикция. Война — бизнес, кому — большой, кому — малый, а все равно — бизнес, — с досадой захлопнул он крышки чемоданов.

— Мы не сговоримся: нам вот и бизнес ваш кажется обманом, грабежом, если хотите, гнусной наживой на чужой беде.

— Ну, и ну, — все больше удивлялся Максим, шагая за Жаровым по коридору гостиницы и не обращая внимания на рыжего янки, который, впрочем, все равно ничего не понимал по-русски. — Вот вошли они сегодня, все высоченные, а мне сразу показалось, — нам по пояс только. Поговорили — они еще короче сделались. А вот начали торговать — так совсем карлики-уродцы и уж едва до колен достанут.

— Погоди, Максим, — подхватил Андрей, — узнаем их как следует, — они совсем пигмеями станут. Вот не больше кулака! — так, кажется, греки считали.

— Не все такие, — сказал Максим. — Видел я и настоящих американцев. Бравые ребята, и душа у них веселая, с азартом. Те били немцев, а эти… эти же торгаши и шантажисты.

Вернувшись в комнату, обескураженный Френк начал рюмку за рюмкой потягивать виски. Его неудача, которую Уилби почувствовал сразу, видимо, успокоила майора.

— Однако мы освобождали Европу, — продолжал разговор Уилби, — не затем, чтоб устанавливать тут коммунизм. Нет-нет!

— Мы прошли много стран, а нигде не навязывали своих порядков, — возразил ему Березин, — дело самих народов устраивать свою жизнь, как им захочется.

— Ну, знаете, дай народу волю, ничего не убережешь.

— Он создает — ему и хозяйничать!

— Ну, нет! Не к чему разжигать страсти.

— Этак что же, — встрепенулся шумный Френк Монти, — этак же моими акциями в Чехословакии и в Румынии, а вашими, сэр, — повернулся он к Уилби, — в Германии и Венгрии может распоряжаться, кто захочет. Я не согласен, нет, не согласен…

— Да не трещите вы, Френк, — рассердился вдруг Уилби на его слишком прямую откровенность. — Много у нас с вами акций?! Не в них дело.

— Нет, в них, — не сдавался разошедшийся и менее сообразительный Френк, — бизнес есть бизнес. Зачем воевать тогда?

— Ишь щеки-то нажевал! — сыронизировал над ним Юров.

Среди англосаксов неловкое молчание.

— Да, мы только берем у народа, и ничего не даем ему, — раздумчиво произнес Ривер. — В этом наша слабость. А вы, — поднял он глаза на советских офицеров, — вы даете, и в этом ваша сила.

— Я все же за демократию, — поправился Уилби, — за американскую демократию, лишь бы каждый был волен распоряжаться своим добром.

— За демократию Уолл-стрита, сэр, — наклонился к Уилби Мартин Ривер. — Так это ж насос: им легко перекачивать народные денежки в ваши банки, сэр.

— Нет, за американскую, — рассердился майор, — и мы несем ее всюду: и во Францию, и в Германию, и в Чехию, которые мы освобождаем.

— Если всех их вы освобождали, как Чехию, я не порадуюсь за «освобожденных», — срезала Уилби Власта. — К тому же — где и когда вы освобождали Чехию? Да-да, где и когда? — ехидно переспросила она оторопевшего американца.

— Пани Власта, — должна знать, что американские войска освободили Пльзень, Мост и некоторые другие города у западной границы Чехии.

— Но как, как? — настаивала девушка, с удовольствием чувствуя, как Оля поощрительно сжала ей руку.

Уилби передернул плечами.

— Не хотите, так я расскажу как, — пригрозила Власта, приближаясь от окна к столу. — Я ведь живу в Пльзне и часто бываю в Мосте. Мне своими глазами пришлось увидеть, как господа американцы «освобождали» западный краешек нашей Чехии. Не дай бог, им привелось бы продвинуться дальше. Вот уж никто б из чехов не порадовался этому.

Мистер Джон Роу и сэр Крис Уилби нервно завертелись в своих креслах. Френк Монти самодовольно улыбнулся и заикал. Лишь Мартин Ривер, нисколько не огорчившись, удовлетворенно откинулся на спинку дивана, закинув ногу на ногу, и кажется, облегченно вздохнул.

— Ничего не скажу: по заслугам получают, — шепнул он Жарову по-немецки. — Ведь они штабисты-спекулянты, я не из их компании.

— В начале мая чешские повстанцы захватили Пльзень, и когда уж совсем прекратились бои, в город вошли американцы, — не без иронии продолжала Власта. — Ну, и началось «освобождение». Сначала город освободили от национального комитета, то есть попросту разогнали его. Затем американцы издали приказ и всю власть забрали в свои руки, а населению запретили выходить на улицу. Двадцать два часа в сутки не смей никуда показываться. Затем запретили выпуск всех газет, работу почты, телеграфа, радиостанции, приказали всему населению и чехословацким офицерам сдать оружие и в том же приказе потребовали от них обеспечить безопасность нацистским офицерам. Какая нежная заботливость! — разгорячившись, так зачастила девушка, что речь ее напоминала пламенный речитатив пулемета. — А сколько унижений? Им числа нет. Чешский народ, видите ли, они называют «нацией портных и служанок». Официальным языком сразу же после прихода сделали английский, как и немцы в свое время навязывали нам немецкий. Все документы требовали писать только по-английски. А все объявления и приказы для населения печатали сначала на английском, потом на немецком и только в самом конце — на чешском. А скольких убили, изувечили, изнасиловали, сколько там было пьяных дебошей с кровопролитием! Если все это по-американски называется «освобождением» — то что же тогда тирания и угнетение? Что? — наступала на гостей Власта, решительно требуя ответа на свои вопросы.

— Исус Мария! — схватился за голову Йозеф Вайда, — а мы тут ждали их в столицу, русским, думаем, далеко — где успеть, эти ж рядом. Вот бы нагрянули. Да мы б тогда — новое восстание!

— Война есть война… — смущенно и раздосадованно пробормотал Уилби, проклиная в душе и свой заход к русским, и эту молодую чешку-изобличительницу с ее острым, как бритва, языком. — То высокая политика, и не нам судить о ней.

— О нет! То низкая политика! — наступала Власта. — То же и фашисты делали…

Березин перевел дословно.

— Это оскорбительно, наконец, — рассердился Уилби, вставая.

— Да, оскорбительно, — икая залопотал Френк Монти и, выпив еще рюмку виски, двинулся к окну вслед за Уилби.

— Когда восставшая Прага, истекая кровью, звала на помощь, — продолжала Власта, — наш национальный комитет в Пльзне немедленно организовал отряд добровольцев. Но пришел приказ американских властей — отряд распустить и помощь Праге запретить. Лишь тайно некоторым из добровольцев удалось вырваться в Прагу. Это честно, скажите, честно? — все наступала девушка на сэра Криса.

Мартин Ривер лишь посмеивался, радуясь, как достается этому жмоту Уилби.

— А зачем вы разбомбили пражские заводы перед вступлением сюда русских? — вдруг начал допрос Йозеф Вайда. — Почему их не трогали раньше, когда они на немцев работали?

— Я отвечу, — подбежала Власта, — не только пражские, а и пльзенские, и многие другие заводы были разбомблены тогда, когда они уже были не нужны немцам. Вот шкодовские заводы работали на немцев — вы их не трогали. А немцам уходить — вы бац три налета, последний раз в полтысячи самолетов, и что ж… разгрохали их, да еще семь тысяч домов разбили. А ведь русские уж Берлин тогда окружили. Чего бы, кажется, бомбить! То же и в Мосте было. Что это? Военные бомбардировки?

— Это не военные, а политические бомбардировки, — с возмущением воскликнул Жаров.

Затем обернувшись к Березину, Власта стала приводить и другие факты. Тогда еще мало кому известные за пределами районов, оккупированных американцами. В районе Аша и Эмпониц они уничтожили множество машин, массу белья и пищевых продуктов. На Борском аэродроме они облили бензином и подожгли склады текстильных товаров, вывезенных из Пльзня. На окраине города были вырыты глубокие ямы, куда свозились пищевые продукты, мебель, радиоприемники, а затем сжигались. В Хебе своими танками они давили свезенные туда автомашины.

— Да это настоящая террористическая система, какая-то новая разбойничья оккупация! — не сдержался Вилем.

— А чего вы хотите от них, — с презрением сказал Жаров, — их же дельцы всю войну дружески работали совместно с гитлеровцами на румынских и венгерских нефтепромыслах. Мы же сами видели. Потому они и не бомбили их, пока там хозяйничали немцы. Потому, видать, не бомбили и химический завод в Мосте, где немцы получали из угля тысячи тонн бензина для своих танков. А — конец войне, — янки и расхохонили завод, чтобы чехословаки покупали бензин в Америке. Что им оттого, что в одном Мосте убили и ранили тысячи мирных жителей. На днях в одном из наших военных госпиталей я видел чешских женщин и детей, искалеченных американскими бомбами. Да разве эти люди простят американцам их преступления? Никогда! Зачем эти бомбардировки? Да чтоб ослабить рождающийся народный режим, обессилить его, чтоб легче навязать свои планы закабаления. Все это подло, сэры и мистеры, и раз вы оправдываете это — мы не хотим оставаться с вами. Да, не хотим!

— Вы что же, — гоните нас? — опешил Уилби, и лицо его на мгновение вспыхнуло и тут же побледнело. — Это оскорбительно просто.

— Да, да, да… — подступал к нему Вилем Гайный, — не хотим.

Френк Монти закашлялся.

Англосаксы заспешили к двери, но Мартин задержался:

— Я не с ними, — кивнул он в сторону ушедших. — У них вместо души карман: с долларом — они нахальны, без доллара — злы, как сто дьяволов! А свобода — им нож под сердце. Им одну свободу подай — наживаться да грабить без запрета. А вы, вы славные ребята, черт бы вас побрал! Если любите простых американцев, тех, что митинговали в дни войны, требуя открытия второго фронта, выпьем за них: они все ваши друзья, их хорошо понимал Рузвельт.