На воздушного врага
Мы впервые увидели один из этих пресловутых воздушных кораблей, которыми так гордились все немцы и о которых столько слышали мы еще на пути, ранним августовским утром, когда солнце еще только вставало и над полями тянулся прозрачной вуалью утренний туман.
С бивуака снялись еще до рассвета. Дрожа от утреннего холода и сырости, всю ночь проспавшие на сырой росистой траве солдаты поднимались, скатывали палатки, наскоро умывались ледяной водой у быстрой речки и, разведя в нарочно вырытых ямках, костры, кипятили чай в подвешенных на штыке чайниках. Быстро строились в ряды… Помогая друг другу приладить сложную амуницию, солдаты поеживались от холода, перекликались и закуривали свернутые из обрывков газет цыгарки.
Готовились к длинному переходу скучному, монотонному и утомительному, как и все предыдущие, а потому появление цеппелина, о котором все только слышали, но которого очень мало кто видел, произвело сильное впечатление.
Он выплыл, как желтая, ярко вырисовывающаяся на темно-голубом фоне неба, небольшая сигара из-за горизонта и медленно, но неуклонно, увеличиваясь постепенно в размерах, поплыл в небесной лазури по направлению к ползущим по земле черным змеям двигающейся пехоты и артиллерии. Его заметили не сразу: это была первая встреча с воздушным врагом и до того времени никому не приходило в голову следить за тем, что творилось под облаками…
— Никак летит что-то, ваше благородие! — закричал первый солдатик, различивший в синеве неба далекие очертания воздушного корабля. — Так и есть… шар ихний должно!..
Откликнулся другой, а вслед за его замечанием раздались со всех сторон взволнованные возгласы заметивших дирижабль солдат.
Колонна остановилась. Тысячи голов были обращены в сторону этой желтой сигары, а она так же медленно и величественно надвигалась, жужжа своими четырьмя крутящимися пропеллерами. Уже можно было различить на желтом фоне корпуса воздушного корабля какие-то черные надписи, а у окон его легких, подвесных вагончиков несколько человеческих фигур. Офицеры схватились за бинокли, в солдатах мгновенно пробудилось инстинктивное стремление открыть огонь, но он поднялся уже слишком высоко, этот громадный желтый корабль, такой важный и грозный на вид.
Но по полю уже скакала артиллерия, громыхая тяжелыми колесами и поднимая за собой столбы пыли… Они заняли позицию, где то за леском, и через минуту мы услышали шесть равномерных и твердых выстрелов, и шесть беленьких клубочков дыма от взорвавшихся шрапнелей поплыли в небе совсем близко около дирижабля.
И в ту же минуту внизу грохнули два взрыва и взметнулись столбы дыма, огня и пыли: это цеппелин сбросил две бомбы…
Они упали в стороне от наших проходивших войск и только разметали дерн, сучья деревьев и мелкие камни, посыпавшиеся дождем вокруг. В тех местах, где упали оба снаряда, остались глубокие ямы в форме воронок, а дирижабль, поднявшись значительно выше, уходил поспешно от шрапнелей наших пушек…
Но батарея не зевала. «Первая, вторая, третья»… — раздались планомерные команды; снова вздрогнул лес от гула орудий и загудела в воздухе шрапнель…
Цеппелин так же величественно плыл, только вдруг нос его начал подниматься, словно воздушный дредноут хотел забраться повыше…
Сперва все думали именно так… Однако, дирижабль все поднимал и поднимал свою носовую часть пока не «встал на дыбы» почти вертикально…
— Подбили!.. Поломалась машина!.. — радостно перекликались солдатики…
Желтая громадная сигара продолжала вертеть винтами, но уже неподвижно висела в воздухе, расстреливаемая нашей батареей.
Еще два раза взметнулось пламя с земли — это цеппелин сбросил свои две последних бомбы, раздались стоны двух-трех случайно раненых осколками и твердо ответили шесть выстрелов русских пушек.
Наконец, он начал медленно опускаться к земле, этот громадный желтый пузырь, уже переставший крутить своими бесполезными винтами…
Он также важно, так же плавно спускался относимый к опушке леса ветерком.
Артиллерия уже замолкла, а со всех сторон, задыхаясь от поспешного бега, мчались к дирижаблю солдаты в серых рубахах и плоских фуражках…
— Садится ребята… садится!.. Подстрелили… — кричали солдатики. — Вали за нами!..
И к бегущим присоединились все новые и новые группы…
Пробежав через кустарник, которым поросли края невысокого овраге, я тоже выбежал на поле куда стремилась эта серая лавина и где посредине уже почти опустился немецкий дирижабль…
Подбежал я к нему как раз в ту минуту, когда он коснулся травы, вытянулся на ней всем своим громадным измученным и истерзанным телом.
Вагончик лежал на боку, а из окна его старался выкарабкаться молодой прусский офицер в пенснэ и с револьвером в руках, но видимо он за что-то зацепился и, высвободившись, соскочил на траву, только, когда наши солдаты окружили уже упавший цеппелин.
Махая перед собою браунингом и щуря близорукие глаза, офицер бросился вперед, угрожая стрелять, но в ту же минуту четыре дюжих руки схватили его сзади за плечи, бросили его на землю, обезоружили и снова бережно поставили на ноги.
Он был в плену.
Прусский лейтенант это понимал и молодое лицо его, старавшееся принять суровое выражение, казалось комичным: он потерял пенснэ, морщил нос и щурил голубые близорукие глаза.
Остальных авиаторов «достали» из их убежища. Это были еще три офицера главного штаба и три солдата здоровенных, толстомордых и русоусых немца.
Сдались они без сопротивления и лица их сохраняли обычное самодовольное спокойствие.
— Попались черти!.. — без злобы говорили солдатики, помогая вылезать пруссакам через окна разбитого вагона, — довольно полетали… теперича на наших хлебах посидите!..
Немцы покорно отдали свои сабли, и последовали за нашим офицером в штаб дивизии.
За ними следовала большая гулящая толпа солдат, не злобная, нет, а просто любопытная, падкая на всякие «развлечения», как в праздник на улице крупного села. А позади остался труп, громадный, вздувшийся, как живот убитой лошади, труп истерзанного нашей шрапнелью, окруженный толпой любопытных солдат и сбежавшихся крестьян.
Тут же офицер с командой занимался выгрузкой всего интересного и важного из кабинок дирижабля.
В тот же вечер мне снова пришлось побывать на этом месте…
Выдвинувшись за день далеко вперед, мы теперь частично отступали под натиском очень больших сил неприятеля…
Показался уже лесок, за которым утром расположилась артиллерия, обстреливавшая цеппелин, лесок, теперь темный и шумящий, окутанный быстро спускающимися сумерками…
Отступая в порядке и прикрывая перестроение наших войск отстреливающимися цепями, мы достигли опушки и увидели громадное светлое, выделяющееся на фоне сумерек, пятно сраженного дирижабля.
Слева и справа рассыпались вереницы солдат. За каждым кустиком, за каждой кочкой, хлопали о деревья привычные воющие пули и щелкали сухо и твердо ответные наши выстрелы.
— Ваше благородие, — окрикнул кто-то из цепи, а, ваше благородие, неужто немецкий-то пузырь так и бросим… они его поди снова подберут и надуют… как же быть-то, ваше благородие?..
Действительно, оставить здесь желтый корпус дирижабля было невозможно, а унести его убрать куда-нибудь не было ни людей, ни времени…
— Так невозможно, ваше благородие! — сокрушались солдатики, косясь на светлое пятно, — нешто стоило по нем и снаряды тратить, чтоб теперь, значит, обратно отдать.
— Сжечь бы его, что-ли! — предложил кто-то…
Сжечь! Действительно, это — единственный исход, какой можно было придумать.
— Тащи, ребята, веток, сучьев… — закричали кругом; веселее защелкали выстрелы, запели пули…
— Давай, братцы, можжевельнику. Комаров, значит, выкуривать будем!..
Словно не гудела шрапнель, не щелкали пули — дружно с перекликанием и смехом работали вокруг дирижабля во мраке солдаты. Через минуту, вспыхнуло маленькое пламя и затрещал можжевельник…
Золотая змейка побежала по сухим сучьям, скрылась на минуту, снова вынырнула и вдруг в темноте взметнулся язык пламени и сразу запылало в нескольких местах, со всех концов дружно и ярко…
— Запалили… теперича пойдет чертить… — успокоились солдаты…
Цеппелин был охвачен пламенем… Из моря огня иногда появлялся на мгновение черный, поломанный, бессильный пропеллер, и снова золотые волны набегали, скрывали все от наших глаз…
Мы отступали, готовясь к грозному общему наступлению…
Впереди нас была черная ночь, поля полные вражеских легионов, и одиноко мерцающий факел догорающего цеппелина, а позади десятки тысяч русских штыков, сотни русских орудий, притаившихся во мраке и готовых внезапно обрушиться на врагов.