АЛЬБОМ В САФЬЯНОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ
В шкафчике, где оторг хранил свои хозяйственные бумаги, лежала на отдельной полке роскошная книга-альбом — наследство от бывших хозяев дачи. На ее сафьяновом переплете были оттиснуты двуглавые орлы с коронами, нетронутые страницы отливали перламутровым блеском. Надо думать, предназначалась она для высокоторжественных целей — может быть, для од в честь царствующего дома, для описания банкетов, для чувствительных стихов. А теперь, по великой иронии исторических судеб, ее гладкие веленевые листы заполнялись беглыми записями оторга:
«…Ульяна Петровна все не могла успокоиться, что не испекла пирог к приезду ребят. Чего-то там у нее не хватало для теста. Сегодня выполнила свое намерение. К чаю был пирог с кашей (сладкое пшено). Этот «пережиток капитализма», как выразился Серега Лукин, ребята созерцали с восторгом. А Дубонос заявил, что один берется уничтожить этот пережиток до основания и даже с основанием. Ульянушка и ахнуть не успела, как пирог уже усидели. А она еще сокрушалась, что начинка, не та и что печь пришлось не из крупчатки, а из серой муки…»
«…У ребят еще нескоро наступит насыщение. Это я знаю по себе: брюхо полное, больше некуда, а все равно сосет под ложечкой. Жаль, что никто не бросает курить (в том числе и я, поэтому и не могу вести соответствующую агитацию; здесь обязательно требуется личный пример)…»
«…Петровичи держат курицу с цыплятами. Кормить их — любимое занятие ребят. Все как-то позабыли, что на свете существуют куры, а Локотков признался, что не знает, как обращаться к курице. Позвал ее «кс-кс-кс». Смеху было. Осип Кощеев объяснил, что надо «цып-цып-цып». Вспомнили, что вообще давненько не видывали никакой живности. В Петрограде уже года два как вывелись и голуби, и воробьи, и кошки, и собаки. Нечем кормиться около людей. Даже такая пакость, как мыши и крысы, куда-то сгинула…»
«…Наши ходовые выражения и обороты:
— Что полезло, то и полезно.
— Едимым хлебом жив человек (особенно Ульянушкиной выпечки).
— Лучше переесть, чем недоспать.
— Лучше животом покачаться, чем добру оставаться.
Исполняется также хоровая песня «Люблю повеселиться, а главное, поспать!» Сочиняется новое «Евангелие от Матфея» (имеюсь в виду я)».
«…Наша Ульянушка подала идейку: «Что вы все лежите? Сходили бы в рощу по грибы. Ягода нынче не уродилась, а грибов много. И время поспело». Пообещала испечь пирог с грибами, изготовить грибной соус. От таких разговорчиков, конечно, слюнки потекли.
Ходили Серега Лукин, Саша Проконен и Дятлов. В нашей дачной летописи, безусловно, сохранится этот поход.
Ребята вернулись, задыхаясь от восторга, — притащили по корзине грибов. Ульянушка давай их выхвалять: «Вот молодцы-то». А когда стала разбирать, только ахнула: набрали так называемых ложных грибов и всяких поганых. Теперь у нас говорят: «Собирали — веселились, разобрали — прослезились».
Но это происшествие не означает, что мы на этом поставили крест. Сбор грибов — идея правильная. Как известно, по своей питательности они не уступают рыбе, а грибной отвар также способствует выделению желудочного сока, как и мясной. Они могут быть заметные подспорьем. В случае успеха наше меню пополнится таким, например, блюдом, как «буше-паризьен». Без грибов приготовление его невозможно».
«…Сегодня первый раз была плохая погода. Выглядело все по-питерски: небо серое, дождик моросит без перерыва, стекла плачут. Сразу после обеда зажгли лампу. Петрович по известным ему приметам утверждает, что, во-первых, дождик не больше чем на сутки, а во-вторых — он грибной.
Ребята домашничали. Заинтересовались, есть ли на даче книги. (Впервые! Сей фактик знаменателен!) Петрович принес с чердака ящик. В нем оказались сотни три выпусков похождений сыщиков: Нат Пинкертон, Ник Картер и прочие. И это все. Других книг тут не водилось.
В связи с этим возник интерес к бывшим дачевладельцам. После чая Петровичи рассказывали в два голоса про своего бывшего барина. Адвокат. Вел купеческие дела в волжских городах (защищал денежные интересы толстосумов). При этом сам загребал тысячи. Дачу занимал один, жил в ней не больше двух-трех месяцев в году — отдыхал, по его словам, «от проклятых купчишек».
Отдых заключался в том, что целыми днями бродил по комнатам во фраке поверх белья, читал нат-пинкертонов, задрав ноги на диване. При этом все время прикладывался к бутылкам. Ульянушка готовила на него как на пятерых. В 18-м этот субъект, ясное дело, смылся за границу. Выплатил Петровичам жалованье царскими деньгами, уверив их, что эти деньги цены не потеряют, а совзнаками будут топить печи (!!!). За «верную службу», за сохранность дачи и имущества, «когда вернется», обещал «вознаградить сторицей» (выяснить, кстати, что такое «сторица»). Петровичи дачу сохранили, но для других хозяев.
Ульянушка призналась, что все еще держит пачку николаевских кредиток: рука не подымается выбросить или уничтожить — все-таки деньги. Конечно, у нее нет никаких задних мыслей и расчетов на реставрацию рухнувшего царского самодержавия (косность сознания)».
«…А ребята поправляются!!! Тут можно сказать, что «факт на лице». Коля Филатов как-то неожиданно обзавелся заметными щечками, и даже походочка у него изменилась. Да и прочая братва почти вся округлилась и загорела…»
«…Петрович открыл для желающих столярную мастерскую.
Открытие прошло незаметно. Интереса к нему не наблюдается. А вот предстоящее вскорости взвешивание вызывает интерес, да еще какой! Всем не терпится узнать, кто сколько прибавил в весе.
Ты смотри-ка, а? Захватила стихия растительной жизни!
Мусье, или герр, или сэр, или как вас там называют, одним словом, господин Шолле! Я вас одобрительно похлопываю по плечу…»