ДЕДУШКИНЫ ИМЕНИНЫ

Еще за неделю мать сказала Васе:

— Ты на еду-то не очень налегай, в воскресенье к дедушке поедем. День рождения ему, восьмидесятилетие справляет.

— Да уж какое восьмидесятилетие, — перебил отец. — Ты говорила года три тому, как на девятый перевалило. Все молодится, скидывает. Крепок еще орешек. Дай бог нам столько прожить!

Мать же беспокоилась, что не добраться будет до деревни. Недели две, как погода стояла никудышная. То шел мокрый снег, то дождь, изредка проглядывало солнце. Воздух парил. Сверх тонкого льда на реке и прудах плавала талая студенистая вода. Говорили, в лесу зацвела верба. Хоть бы морозец прихватил посильней, авось и проскочили бы до деревни.

Наконец дня за три до воскресенья настали холода. Снегу навалило прорву. А со вчерашнего вечера уже выла и хлестала по окнам первая метель. Только к утру поуспокоилась малость.

Ночь спали неспокойно, ворочались, прислушиваясь к посвистыванию ветра в трубе, вздыхали, но все же надеялись на ясный удачный день. Когда пропели вторые петухи, решили, что пора вставать и готовиться, — наступило долгожданное воскресенье.

Васю то и дело посылали на улицу смотреть, не едет ли на лошади дядя Мишуха. Он каждый раз накидывал старую отцову куфайку и выбегал сначала на крыльцо, а потом немножко и на дорогу. Стоял слабый морозец. Светало медленно, но кое-где уже деловито посматривали кухонные окна. Все было тихо, только ныла по дворам скотина. Потом закружили, затрещали галки на березах и мешали прислушиваться, не едет ли лошадь.

Галки вдруг приутихли. Раздалось гиканье, проскрипели полозья, и послышалось фырканье приближающейся лошади.

Все были одеты и сидели сложа руки. Хотелось есть, но сейчас об еде заговаривать было не к месту — ждали, когда Вася прибежит и скажет, что Мишуха едет. Подарок дедушке — поддевка и носки — лежали завернутые в чистую тряпочку и тоже выжидали.

Вася пробежал через крыльцо и сени в переднюю. Морозный воздух расстилался по полу недавно выстроенного-и еще не просохшего дома. Мать заворчала:

— Что двери не захлапываешь, и так печь не топили сегодня, выстудил всю избу.

— Едет! — прокричал Вася. — Наверно, уже у́ дому.

Отец неторопливо вышел на крыльцо, заботливо закрывая все двери.

— Тррр, приехали, — сказал Мишуха то ли осипшим от мороза, то ли непроспавшимся голосом. — Нно, разворачивайся, — прогудел он уже веселее, вскидывая черной бородой, за которую в деревне его прозвали «лешим».

Дом заколотили. Взяли ватные одеяла, овчины, тулупы. Пока усаживались, Мишуха задавал сена лошади, закурил.

— Ну, готовы? С богом! Пошла!

Вася с отцом и матерью жили на окраине районного центра. Весь жилой городок был деревянный, кроме административных зданий и церкви. Передние окна дома выходили прямо на каменную церковную ограду, в выбоинах которой виднелись верхушки тяжелых крестов.

Дорога огибала кладбище и уходила к бору, а за ним, на краю горизонта, разбросались несколько деревень, как будто нанизанные на одну беспорядочную неуловимую нить.

Ехали долго. Вася почти задремал, а когда открыл глаза, то увидел, что совсем рассвело. Проезжали бор. Вася смотрел по сторонам и думал: если тряхнуть вон ту сосну, то завалит снегом и не выберешься. И почему всегда в лесу так много снегу? Наверно, зимой он здесь никогда не тает. Но бор скоро надоел, всю дорогу он был одинаков, ветра не было, сосны и ели стояли стеной, не шелохнувшись. Вася поежился и стал дышать в варежку. Нос запотел, и высунуться, открыться на морозе было нельзя, и он с головой залез под одеяло.

Взрослые тоже попрятались под тулупы. Лишь громадный Мишуха, привыкший к открытому простору, стоял всю дорогу на коленях на задке дровней.

Показалась деревня. Там уже свиньи вовсю визжали на дворах. Режут их всегда по первому морозу. Бабы стояли в очередь у колодца, звякая ведрами и ругаясь из-за иссякавшей воды.

Когда въезжали в деревню, дядя Мишуха всех растормошил.

— Гости едут! — загалдели у колодца. — Ну эти небогаты, только что пожрать, — выкрикнул чей-то задиристый голос.

Приезжие скромно поздоровались и проехали мимо.

Вот и знакомый дедушкин дом на отшибе у пруда, вокруг которого стоят кряжистые ветлы и тополя. Летом тут плавали утки, гуси. Бабы мыли половики, ботали картошку в корзинах. Рыбы не водилось, а только головастики, лягушки да циклопы. Ребята все же купались, но дно было зеленое, илистое, ноги вязли. Самая потеха бывала весной, когда плавали на самодельных плотах. Зимой же снег расчищают и катаются кто на чем умеет.

Несколько лошадей уже стояло в заулке у крыльца. Как только подъехали, гостей выбежали встречать:

— Дуняшкины приехали!

Дяде Мишухе поднесли погреться, и он завернул обратно на ближнюю станцию — встречать самого почетного гостя — старшего сына дедушки, который работает на важной руководящей должности в областном центре.

— Колбасы, наверно, привезет и дорогой подарок. За то ему почет и уважение, — говорили бабы на колодце.

Вася сразу полез на печь. Там уже грелись Петька с Танькой и Валька — дети Павла и Доната, сыновей дедушки, которые жили в этой же деревне.

— Ну-ко, бабы, с горячих кирпичей шасть! Дайте человеку отогреться, — скомандовал Петька, постоянно загорелый, с широким лицом и острыми скулами.

Замерзшие руки Вася положил на каленые кирпичи, и их заломило так, что того гляди взвоешь. Печь была жарко натоплена — целые сутки пекли пироги и варили всякое варево.

Валька стала рассказывать, как давеча приходили в деревню волки. И они сторожили с мамкой на дворе, где стояла скотина.

— Так и стучат клыками, так и тявкают. А Найда наша то подбежит к лазейке, то у нас под ногами вертится. Волки ее вызывают, а она боится.

— Ой, какая страхота, — передразнил ее Петя. — Мы в это времечко с тятькой с конюшни шли. Я как махну уздой, так они и разбегаются. А лезли тоже, могли бы зажрать. Да все равно, я их не боюсь. А тут на дворе — закрыт ведь он был.

— Ну, так и что же, что закрыт, — поддержала Таня подружку, — у Маховых вон и на крышу залезли, дыру проделали и овцу утащили. А у лесника Ивана летошнего кутенка в будке разорвали. Они и человека могут. А что вас не тронули, так, наверно, светло еще было, и лампочки по домам горели.

— Ну, вас не переспоришь, — отмахнулся Петя. — Расскажи-ко, Васютка, как в городу-то вас обучают. Наверно, лучше нашего?

Вася засмеялся и подзадорил:

— А у вас зато веселей! Все четыре класса в одной избе. Учись, не хочу. Малина!

— Приехали! — закричали все в доме.

Проворный Петруха слез с печи и тут же приклеил свой нос к окну.

— А в шубах в каких и в папахах оба. Модные… — примечали старухи.

Кто помоложе, вышел помогать дорогим гостям вылезать из саней. Даже восьмидесятилетний именинник без шапки стоял на крыльце и одной рукой опирался на засаленную корявую палку, а другой вытирал крупные слезы и улыбался.

— Николай Николаич приехали, — переговаривались соседи, поглядывая из замерзших окон. — Ну да и жена его тоже не подкачала. Хороша, неча сказать, видная из себя, а голову так и задирает, точно моду с нее снимать собираются.

— Тамара Ивановна, погреться на печке бы вам, — стряхивая с цигейковой дохи снег, приговаривала сестра дедушки Секлетея, дотошная и лукавая старушонка. Она жила в соседней деревне, а на праздниках всегда была за хозяйку. Дедушкина старуха померла.

— Ну, папаша, здравия желаем! С днем ангела тебя! Живи до ста, пример показывай, — держал речь любимый сынок деда. — А теперь веди в свои хоромы. Давненько не бывал у тебя. Изменилось чего или нет?

— Да что, милой, менять-то. Проживем и так, чего еще надо. Вот капустка, огурчики, мучка, — показывая на темный угол в сенях, говорил сквозь непослушные слезы старик. — На всю зиму хватит, много ли мне надо.

— Сам все еще солишь? Молодец! Попробуем сегодня твою засолочку. Люблю!

— И студень с чесноком для тебя сварил. Да пойдем вперед-от, погреемся, закусим.

Вся толпа встречающих стояла тут же, в сенях. Когда старик повел гостя в дом, часть людей вошла за ними, а остальные пошли встречать: еще кто-то подъехал. Видно, с детьми. Они уже, как горсть гороха, стучали крепкими валенками на крыльце. Малыгинские, три девочки и два мальчика, все как на одно лицо: русые, большелобые, плечи приподняты, живот вперед. Их сзади подгоняла мать, маленькая, похожая на подростка.

Изба набивалась битком. Мужики выходили в холодные сени перекурить.

Детей тоже набилось полная печь. Двое стояли на лежанке, руки засунули в горячие печурки-кринки, вмазанные в кирпичи. Тамара Ивановна изредка останавливала детей, если они начинали шуметь. Она стояла около печи, прислоняясь к ней спиной, и шарила по горячей стенке раскрытыми ладонями.

— Она учительница, что ли? — робко спросила Таня.

— Вот сказанула! — перебил Петя.

— Наверно, заведующая или пионервожатая, — пискнула Валя.

Кто-то из малыгинских захихикал: старуха-то — вожатая!

— Ну и что ж, что старая, вон как распоряжается, — не поддавалась Валя.

— Я вот у крестного спрошу, — пообещал Вася. — Он мне сам скажет.

Все на минуту затихли, потом разом вздохнули. В избе пахнет тушеным мясом, пирогами, соленьем.

— Ой, как есть хочется.

— Хоть бы со стола стащить пирожок, разделили бы.

— Да, вон учительша-то, увидит.

— Нет уж, придется потерпеть, пока не начнется.

— А давайте из бидона брагу пить, — сказал Петя. — Ее тут много, враз не хватятся. Она сладкая.

— Ой, не надо, — запищали-девчонки.

— Кто тут пискля? С печи шасть!

Девчонки затаили дыхание. Все смолкло, только слышалось сопенье да дробное перестукивание зубов о горлышко бидонов. Девчонки и те пробовали. Но вскоре Петя сказал:

— Хвать, ребята, а то дедушка заметит.

Все повеселели, разморились на горячей печи и понемножку стали слезать на пол.

Столы давно стояли накрытые чистыми клеенками и уставлены сахарницами с конфетами, печеньем и вареньем. Между ними лежали горки пирожков, плюшек, куженек. На гостевых тарелках по нескольку штук была нарезана большими частями или лежала целиком селедка, по-городски здесь ее не очищали, не умели, а может, и не знали как. Студень и соленья еще не поставлены, они были в сенях, чтобы потом их подать прямо на стол — закусывать приятнее холодным.