Лушнев-старший посмотрел на Ганьку, тот беззаботно-весело отмахнулся.

— Не боись, парень свой. С титешных лет при ярме, наподобь тягловой скотинки, и к солдатчине приверженность имеет. Под Астраханью вон чуть в казаки не подался… Говори честно, гавшинец: было? Ха, молчит… Ну прыть он еще покажет, будьте уверены, хотя с виду и телок телком!

Савоська сидел, окаменев. Перед ним опять мерцало трескуче-огненное хуторское пепелище, кособочилась рига, наполненная мертвецами, в уши вплетался стариковский бред наяву.

— И впрямь, как рогатые… — с усилием пробормотал он. — Когда поумнеем-то, господи?

— Что-то новенькое. — Лушнев повертел пальцем у виска. — Ну-ка, распотешь.

— Гром и пал по всей земле, а мы… Не пора ль вокруг оглянуться?

— Кому вокруг? Мне? Аль тебе, с поротой задницей? Гори она ясным пламенем, земля эта, слова поперек не скажу! — Ганька повел рукой на стрелецкое застолье. — Вот у кого учись, не промахнешься. Старомосковский закал, без никаких!

«Да уж, воинство! — усмехнулся Титов. — Ему б рухлядишкой приторговывать, ни на шаг от посада, рвать к себе, что плохо лежит… Оттого в прошлом веке и север дедовский уплыл!»

— Всяк о своем… Доколе? — обронил вслух.

— Наплюй! — посоветовал Ганька, ухватывая с середины стола высокий глиняный кувшин. — Выпей-ка вот меду мореного, совсем иное запоешь. Да встряхнись, встряхнись! — Лушнев поймал за запястье темнобровую молодку, преследуемую прытким сивоусым стрельцом. — Артиллер чего-то захандрил, Фросенька. То ли горько, понимаешь, то ли кисло… Подсластила бы!

— Ай обидел кто? — справилась она.

— Маркитантка-ведьма оставила с носом!

— Окстись, Гавриил… Этакого-то казака?!

Титов хотел подняться, донельзя раздосадованный, но темнобровая гибким движеньем села к нему на колени, оплела шею рукой, крепко, до одури, поцеловала.

— Ух ты-ы-ы, ягода-малина! Чисто, чисто! — загрохотало застолье. — Ну бабец-сахарец! Аж завидки берут, ей-богу! С такой не соскучишься…

— Шли бы вы на полати, деды! — отрезала темнобровая и стукнула чаркой о чарку. — Будь здрав, младень, остальное само придет!

Савоська молчал, продираясь в чащобе растрепанных дум. «Где я? С кем? Для чего? Надо… что, что надо? Сызмала вскок, и все на том же месте, рогами вниз… Нет, прав дорогомиловский: колготись или стоя спи — одинаково… А та с майором теперь! — взметнулось непрошеное. — Домок, замок, слюнявенький чмок… Л-ладно, забыто!»

…Пришел в себя под вечер, на сеновале, рядом с новой знакомкой. Последний солнечный блик скользил по матово-смуглой груди, в упор слепили вишенные глаза, струился шепот:

— Никому не отдам, слышишь? Ты мой, мой! А маркитантку встрену — выцарапаю шары!

Там, в полутьме, и отыскал их Филатыч: испуганно взвизгнула темнобровая, прикрываясь руками, страшный удар отбросил артиллера к лестнице.

— Лежишь-полеживаешь? Выступаем, черт!