АРБУЗНИКИ

Городок улыбался. Улыбаются городки утром. Солнце выглядывает, делает вид, что оно очень хитрое, подмигивает, подыгрывает, кокетничает с холодной водой в реке, с сочной зеленью, с небольшими каменными и деревянными домиками.

Центр городка в такой час начинает пробуждаться. Сладостно позевывают и потягиваются отяжелевшие от неподвижной жизни коты. Домашние хозяйки хлопотливо суетятся и поддерживают правильные рейсы между дворовыми строениями с курами, кухней и столовой, где глава дома беседует сам с собой, просматривая вчерашние газеты, и готовится идти на службу, в канцелярию какого-нибудь УО[1].

Из дверей на асфальтовые тротуары — гордость городка — вылезают всевозможные детишки — светловолосые, темноволосые, толстые, худенькие, в штанишках и без штанишек.

Каждый по своему просыпается и, в зависимости от общественного положения, начинает трудовой день.

Солнце встречало всех одинаково и равняло курносого веснушчатого мальчугана с ворчуньей-теткой и председателем уездного совета физической культуры.

Председатель совета, как и полагалось по традиции, установленной центром, председательствовал по совместительству в ряде других организаций уездного и городского масштаба, а также руководил отделом здравоохранения и покровительствовал местным физкультурным ячейкам.

Племянник тетушки — сорванец с веснушками и задором шестнадцатилетней опытности, рассматривал пальцы на левой ноге. По количеству налипшей и ссохшейся на пальцах и между ними грязи нога эта свободно могла соперничать с ногами туземцев Меланезийских островов, где грязь — священный, достойный почитанья, символ.

Рыжий дюк — так звали сорванца — с удовлетворением отметил, что порез от стекла затянулся и кровь запеклась и затвердела. Его в свое время окрестили каким-то именем, взятым из святцев, — не то Миколой, не то Евгением, — но даже тетка называла его не иначе, как Дюк.

Местные старожилы не запомнили истории происхождения клички сорванца q веснушками. Если бы кому пришло в голову порыться в своей и чужой памяти, то выяснилось бы все точно, с подробностями. Но в том-то и дело, что такая идея никому не пришла в голову.

Кроме пореза от стекла, имелся здоровый синяк на левом плече. Под правой коленкой красовалась двухдюймовая ссадина. От уха к подбородку шли ровным следом три бровки-царапины — результат близкой дружбы с котом.

Но сами по себе шрамы — эти почетные следы сражений и указатели человеческой доблести — не интересовали Рыжего Дюка.

Планы, один великолепнее другого, нетерпеливо возникали в голове, и, когда тетка попыталась найти этого несносного мальчишку, а его родная старшая сестра — тоже «горе» тетки и «позор семьи», комсомолка и вожатая пионерского отряда, — понеслась на работу в уком, Рыжий Дюк, сопровождаемый лихой бледнолицей и грязноногой гвардией, двигался по направлению к товарной пристани.

Ветка железной дороги доходила до пристани. Отсюда переправляли в губернский город и столицу фрукты, ягоды, яблоки и главным образом арбузы. На все был свой сезон, и каждый сезон имел хорошие и плохие стороны.

Ягоды и яблоки, которые упаковывались в большие ящики, неподсильные ребятам, признавались взрослыми грузчиками как самый солидный груз. А арбузы оставались несменяемыми любимцами шпаны.

Как только прибывала первая баржа или пароход с арбузами, на пристани появлялся Рыжий Дюк со своей босоногой командой. Они честно зарабатывали деньги, честно лопали разбитые во время погрузки арбузы и так же честно радовали домашних приработанными рублями, полезными для скромного бюджета рабочей семьи.

Отец Дюка, железнодорожник, работал вместе с матерью Дюка на линии.

Банда Рыжего работала чисто, скоро, не щадя сил. Взрослые грузчики не выдерживали конкуренции с ловкими дьяволятами, но относились к ним беззлобно. Работы и арбузов хватало на всех.

Банда с первых шагов вытеснила систему переноса фруктов. Они соединили выгружающийся водный транспорт с нагружающимся железнодорожным живой цепью.

Воздух наполнялся едкими замечаниями по поводу работы и ритмичным хлопаньем рук.

Подхваченный арбуз, подброшенный уверенной рукой, безошибочно подхватывался теми, кому он предназначался, и путешествовал дальше, спокойно добираясь до цели.

По соседству грузили взрослые и приправляли свою работу сочной бранью. У них часто бились арбузы и истекали черными спелыми зернышками. Арбузы летели через головы грузчиков, — зеленые, темно-зеленые, пестрые, круглые, продолговатые. И каждый из грузчиков механически передавал их; знал, хороший или плохой арбуз перекинут в вагон.

Со стороны казалось, что непрерывная нить фантастических огромных бус тянется над головами и исчезает в пасти товарных вагонов. Поворот руки — один ничтожный поворот — изменял направление арбуза. Даже не поворот, а чуть заметное искривление ладони в ту или другую сторону.

Когда случалось, что значительная часть ребят отсутствовала, банда Дюка не смущалась. Редкая цепь была для них пустяковым делом, и тогда арбузы напоминали метательное орудие, и попадать под него не рекомендовалось. Паренек, кидавший арбуз, делал это, отводя руки в сторону и книзу и выбрасывал вперед полуоборотом, вместе с корпусом.

Принимали такой посыл, прочно установив локти на бедрах и чуть пригнувшись. Так принимает штрафной мяч в воротах хороший кипер[2] от не менее хорошего форварда[3].

Работали в одних штанах, и то приходилось бегать к реке и нырять для свежести. Ловкость молодых арбузников Рыжего Дюка укреплялась, к возможности при погрузке увеличивались.

Податчики на борту работали в четыре пары рук, и сразу по цепи продвигалось по четыре арбуза. Четвертый передавал девятому, первый пятому, и так по порядку.

Когда взрослые пробовали подражать банде, то результаты получались неприятные, а если называть вещи своими именами и показывать их в настоящем свете, то можно было увидеть разбитые арбузы и поврежденные головы, которых они коснулись.

Вполне понятно, что потерпевшие ругались и недовольно потирали затылки, с завистью глядя на ловкость мальцов.

В двенадцать часов транспортная арбузная команда — Рыжий Дюк и К⁰ — смывались в реке. Полчаса ребята топили друг друга, хватали за ноги, ныряли, прыгали, делали сальто, кульбиты[4], брызгались, бесились…

Затем они покупали свежего ситного в лавочке у пристани и, забравшись под вагоны в прохладную тень, уплетали кровяные сладкие арбузные куски с кисловатым, вкусным белым хлебом. В час опять принимались за работу.

Команды пароходников и водители барж относились к босоногой команде радушно и любили ее.

«Наши ребятишки», говорили они и ласково звали их: «Рыженькие»… Угощали фруктой, чайком, обедами. Были, конечно, и такие — учили курить, предлагали выпить.

— Какие из вас мужики, — говорили они, — ни пить, ни курить.

Но Дюк и остальные не поддавались на такие уловочки.

— Какие есть, — отвечали они и обрывали разговор.

Вино ребята ненавидели; косо смотрели они и на тех, кто его пьет.

Насчет табачку мнение у них было иное, и частенько после дневных работ, где-нибудь в заповедном местечке, они собирались, крутили огромные «козьи ножки», набивали их — когда табаком, а чаще сухими листьями, — и дымили. Морщились, прятали друг от друга в клубах дыма недовольные лица и делали небрежный, независимый вид.

Одно время участились в городке, в тихих улицах и на пристани неприятные истории, нарушившие его мирный быт. Появились маскированные хулиганы. Они били стекла в окнах, кидали в прохожих гнилыми овощами, выливали на головы помои, разбрасывали арбузные корки, тушили фонари и устраивали заграждения.

На первых порах их выходки ограничивались уличными безобразиями; но постепенно хулиганы начали наглеть. Пошло мелкое воровство: взламывали кладовки, таскали кур, гусей, травили собак. В милиции с утра устанавливались очереди, и дежурный помощник изнывал от усталости, составляя протоколы возмущенных граждан.

Шайка работала осторожно и тщательно. На каждом «деле» хулиганы оставляли свое клеймо: жирное черное пятно на клочке бумаги.

Весь неспокойный и сколько-нибудь подозрительный элемент городская милиция взяла на учет и под негласный надзор.

Комсомольцы первые предложили организовать комитет охраны и борьбы с хулиганами. Комитет энергично принялся за расследование, но хулиганы продолжали безнаказанно, воровать, и к членам комитета через окна влетали камни, обернутые бумагой с жирным клеймом шайки.

Под самым большим подозрением общественное мнение городка держало Рыжего Дюка и его компанию. Ну, разве не Рыжие были самыми организованными? Разве не они горой стояли один за другого? Кто чаще всего подбивал друг другу носы? Кто принимал горячее участие в драках? Кому доставалось дома? У кого водились деньги?..

Над Дюком и его ребятами нависала мрачная тень — недоверие. Ребята с барж охладели. Администрация на пристани заговорила холодным официальным тоном, а грузчики говорили между собой, что ребята плохо, кончат, и если они не кончат сами, то им помогут.

Хулиганство не прекращалось. Комитет охраны надрывался, но безрезультатно. Шайка имела отличную информацию и работала или там, где не было постов комитета, или нагло устраивала какую-нибудь гадость под самым носом охраны.

В один из обеденных перерывов, после работы на пристани, Дюк не выдержал:

— Ребята, — сказал он, — так дальше нельзя. Весь город уверен, что шайка с пятном — мы. Хотя, конечно, мы никого не боимся и плюем на всю эту чертовщину, но терпеть напраслину нам никакого смысла нету…

— И то правда… Ни смыслу, ничего, — поддакнул кто-то.