7

Около полудня, оставив позади еще два села, Анвар и его спутники приближались к Дизаку. Везде царило спокойствие. Анвар знал, что через несколько поворотов ущелье Охугузар расширится и перед ними предстанет Дизак — самое многолюдное село на берегах Кофруна, с великолепными арчовниками, старой, полуразрушенной крепостью и седоголовыми вершинами вытянувшейся поодаль горы Манор, захватывающе прекрасной в ясные солнечные дни.

Всем хорош Дизак — живительной водой, чистым воздухом, а главное, мужественными, честными и гостеприимными людьми.

— Дождь пошел, — произнес Мурод и подоткнул полы чекменя.

Ощутив на лице легкие капли дождя, Анвар взглянул на небо. Скрылось солнце, всего лишь полчаса назад тускло светившее из-за тонких туч. Тучи теперь налились чернотой, взбухли и, от края до края заполонив небо, непрерывно сталкивались и вздымались, будто кипели в огромном котле. Все яростнее бурлил Кофрун. Впереди, на юге, над далекой вершиной горы Хафтсар, изредка прорезал небо огненный излом молнии. Оттуда же доносились слабые раскаты грома. Дул навстречу холодный ветер, и все вокруг пахло зеленью и дождем.

Чуя перемену погоды, кони слегка опустили уши, но все так же неутомимо меряли дорогу вдоль Кофруна. Резвым галопом шел гнедой Анвара — с чуть вздыбленной шерстью на шее и опущенными ушами.

— Вымокнем, — донесся голос Саида.

— Весна! — обернувшись, с улыбкой прокричал в ответ Анвар. — Хотим не хотим — непременно вымокнем. До Дизака доберемся — обсушимся! С Шокиром поговорим, перекусим и в Нилу отправимся.

— Не глиняные, не размокнем, — заметил Санджар.

И они дружно рассмеялись нехитрой шутке Санджара — так смеются молодые, с чистой совестью люди, втайне гордящиеся опасностью дела, которое они взялись выполнить. Анвар двинул поводьями и пришпорил гнедого. По каменистой дороге громче застучали копыта. Усиливался дождь, устрашающе ревел Кофрун, в берегах которого билась и кипела прибывающая вода.

— Ну-у, божья тварь! — воскликнул Саид.

Вслед за ним и другие легонько стегнули плетками по мокрым конским крупам.

Миг спустя над их головами словно раскололось небо. Гром еще не утих, как сверкнула молния, и в ее голубоватом свете еще более черными показались сгрудившиеся на небе тучи. Заржали испуганные кони. Снова прогремел гром, и снова упала сверху молния, слепя глаза всадникам и коням. Хлынул ливень.

Не имело смысла пережидать его, укрывшись под какой-нибудь горкой. Кто знает, когда он прекратится. Время подгоняло Анвара и его товарищей, они, в свою очередь, подгоняли коней: надо было быстрее добраться до Дизака, а оттуда, немного передохнув, двинуться в Нилу.

— При таком ливне даже собака на улицу не выйдет! — крикнул Мурод.

— А басмачи? — отозвался Хасан, чей черный сатиновый халат можно было выжимать. — Они с горы на гору бегают, вот и мы за ними…

— Верно, Хасан, — сказал Мурод. — Какая бы ни была погода, бешеную собаку надо поймать.

— А то как же! Укусит — несчастье принесет! — Хасан вытер ладонью мокрое лицо.

Гроза — к удаче, думал Анвар, хотя и поеживался от стекающих за воротник холодных струек. Через полчаса будем в Дизаке… Он с благодарностью подумал о Шокире, который с двадцать шестого года был там председателем сельсовета, о Шокире, первым вложившем в его руки карандаш и тетрадку, чтобы он выучился читать и писать и научился понимать суть происходящих событий. Неграмотному, глотающему пыль дехканину так трудно отличить черное от белого! Потому-то и завлекают таких на свою сторону басмачи.

Между тем все так же раскалывал небо гром, и, казалось, не собирался прекращаться дождь — дождь радостной весенней поры хамал. Они миновали еще один поворот Кофруна, с особенной яростью грохотавшего здесь камнями, и постепенно приближались к Дизаку. Конь Анвара шел впереди, остальные чуть поотстали.

Мысли Анвара перенеслись теперь в Нилу — село, в каждом проулке которого, на холмах и склонах вокруг остались следы его ног. Полгода он не был там, и сейчас в шуме дождя он как бы различал укоризненный шепот: «Почему ты меня забыл? Я жду тебя…» И он улыбался в ответ, качал головой и шептал, что не забыл и никогда не забудет. А что не был полгода, то нет в том его вины. Дела и заботы отняли у него не только свободное время, но и право распоряжаться собой по собственному усмотрению. И, право, можно даже сказать «спасибо» жестокой необходимости искать басмачей — необходимости, которая ныне ведет его в Нилу.

Ведет к Таманно.

Он вспомнил прекрасное, словно цветок граната, ее лицо, и сердце его восхищенно дрогнуло. Не забыл и никогда не забудет. Но она — знает ли она, как он ее любит? И какие надежды связывает с ней?

Они не помолвлены; они даже не объяснились ни разу, но так много говорил иногда Анвару взгляд Таманно! И он надеялся, что чувство его не безответно и что придет время — и они будут вместе. Никому на свете не открывал он своего сердца. Но, казалось, мама сама прочла в нем его сокровенную тайну и потому не упускала случая лишний раз напомнить о Таманно, а напомнив, прибавить: «Соглашайся, сынок, поженим тебя… Лучше ее жены не найти». И смеялась. Быть может, думал Анвар, она уже все обговорила и нужен лишь подходящий случай? И недаром, наверное, в прошлом году, осенью, мать Таманно была так ласкова с ним…

Гроза уходила. Гром гремел уже где-то позади, но ливень поливал и без того вымокших до нитки всадников и скорбно поникшую придорожную траву. Анвар рассеянно смотрел на неровную, каменистую, сплошь покрытую лужами дорогу, которая, будто лента, ложилась под копыта гнедого. Какое страшное горе, думал он, обрушилось на Таманно и ее мать…

В ту ночь — пять лет назад — Анвар был в Дизаке. В конторе сельсовета четверо комсомольцев во главе с Шокиром приняли его в комсомол. Анвар словно обрел крылья от радости. Сбылась мечта! Он хотел немедленно возвратиться в Нилу, но Шокир удержал его:

— Дорога дальняя, да и ослик твой не очень силен. Завтра поедешь.

Он увел его к себе домой, где, всласть наговорившись, они крепко заснули.

На рассвете Анвар отправился в Нилу. Счастливую пору переживал он тогда! Он был полон ощущения безграничной свободы и какой-то веселой дерзости, придававшей ему уверенность в собственных силах и убеждавшей, что нет дела, с которым он не смог бы совладать. Усмон Азиз бежал, исчез из селения — и вместе с ним исчезла последняя преграда для новой жизни. Выучившись читать и писать, Анвар приобщал к своим знаниям других; на клочке земли своего небольшого дворика посеял кукурузу; рассчитал, что его небольшие сбережения дадут ему возможность осенью купить козу, и, таким образом, им с мамой зимой не так трудно будет прокормиться; теперь вот стал комсомольцем и радостно сознает свою ответственность перед односельчанами за то, чтобы в Нилу раз и навсегда прекратилась всякая несправедливость. И, обучая людей грамоте, сея на  с в о е й  земле кукурузу, вступая в комсомол, он твердо знал, что помогает революции.

С такими мыслями он въехал в Нилу, но почти сразу же остановился. Острая тревога мгновенно охватила его. С кладбища шли люди; им навстречу с погребальными носилками двигались другие; из проулка, где по соседству стояли дома Анвара и Таманно, слышались громкие стенания и плач… Он понял, что какое-то тяжкое несчастье обрушилось на селение, и ему стало трудно дышать. Он спешился. Босоногий мальчуган подхватил поводья его осла и проговорил, заикаясь от сильного волнения:

— Отец сказал, ночью напали басмачи, убили трех человек, а двоих захватили с собой…

Пристроившись к толпе, медленно двигавшейся за погребальными носилками, Анвар пошел на кладбище. Из разговоров он понял, что сейчас хоронят второго из тех, кто погиб нынче ночью, а для третьего копают могилу.

На обратном пути рядом с Анваром оказался зять Усмон Азиза, Саидназар. С платком в руках, тяжело вздыхая, он говорил будто бы сам с собой:

— Таков уж этот мир! Не дано знать человеку, убьет ли его какой-нибудь выродок, либо он скончается в кругу родных, которые проводят его с молитвой и слезами. В самом деле: кто мог подумать… Все трое были покорными слугами бога. Но непредсказуемы дела божьи: в одну ночь, без всякой вины… И брат моей жены, покойный мулло Сулаймон, — он ведь тоже безвинным был. По дороге в Дехнав убили его неверные — безгрешного человека! Ты басмач, ты враг Советской власти — так ему сказали и убили.

Анвар не выдержал его ноющего голоса.

— Неправда разве, что басмачом он был?

— Конечно, неправда, — тотчас откликнулся Саидназар. — А кто видел?

— Если неправда, то где он был почти два года? И сюда приезжал — с винтовкой и саблей…

— Был там, где хотел! — недовольно прервал Анвара Саидназар. — Человек он был ученый, много друзей и знакомых имел. Что бы он делал здесь, в этом богом проклятом селе? С кем бы сидел тут за одним дастарханом?

— Вот он и нашел достойных — среди басмачей!

— Нехорошо говоришь, брат…

Анвар махнул рукой:

— Ладно…

— …Никто не может доказать, что покойный был басмачом или был с ними связан. В противном случае брата его схватили бы и повесили за ноги.

— Придет время, докажут. Мулло Сулаймона люди видели с басмачами. И брат его… Он все про него знал. Потому и бежал из селения темной ночью! Испугался! Если совесть чиста — чего бояться?

— Произноси слово, вспомнив бога! Все твои предки ели хлеб-соль с их дастархана, благодаря им светлый день видели… А покойный отец твой? Да и ты сам с матерью и сестрой служили Усмон Азизу и отцу его. Не в их ли доме находил ты себе пропитание?

Стиснув зубы, Анвар молчал. Обидно было слышать эти слова, но что поделаешь — прав был Саидназар! Действительно, и отец, и дед, и прадед Анвара были издольщиками на землях Ходжы Азиз Матина и его предков. И сам он, оставшись сиротой, крутился у дверей дома Усмон Азиза. Был слугой, и худо ли, хорошо, но и он, и мать, и сестра — все они ели хлеб с хозяйского дастархана. Но будь у него другой выход — разве стал бы он прислуживать Усмон Азизу? С нескрываемой насмешкой глядел на него Саидназар. Усилием воли подавив вспыхнувший гнев, Анвар повернулся и с поникшей головой вместе со всеми направился к дому, где оплакивали третью жертву минувшей страшной ночи.