Так он проехал почти четверть пути, как вдруг увидел грузовую машину, застрявшую задними колесами в яме. Около машины стояли двое. В кузове из-под краев брезента виднелся домашний скарб.

Туран остановил трактор, подошел к машине.

— Что случилось? — спросил он человека в замасленной телогрейке, по-видимому шофера.

— Да вот застряли. Час уже без толку бьемся, — ответил вместо шофера его спутник, высокий мужчина в кожаном пальто.

— Сейчас вытащим, — засмеялся Туран.

— Вот спасибо. Мы так обрадовались, увидев вас, — тоже улыбнулся мужчина.

В кабине Туран заметил женщину с ребенком. Сколько бы еще проторчали они здесь в такой холод!

— Семья? — спросил он у мужчины в кожаном пальто.

— Да.

— Ну, тогда уж обязательно вытащим.

Туран привязал к трактору трос, шофер залез в кабину и завел мотор. А Туран, прошептав: «О Али!» тронул с места. Машина дрогнула и выползла из ямы.

Мужчина подбежал к Турану и, расспросив, кто он и откуда, сказал приветливо:

— Надеюсь, еще увидимся. Я обязательно вас найду. — Потом повернул назад, проворно залез в кузов и поднял воротник пальто.

Грузовик обогнал трактор. Мужчина долго махал Турану рукой.

Месяца через два, однажды вечером, к нему неожиданно вместе с Назаром пришел этот человек в кожаном пальто.

— Если помните, я обещал разыскать вас. Вот и нашел, — сказал он, крепко пожимая его руку.

— Добро пожаловать! — Туран повел их в дом.

Он издавна недолюбливал Назара и, хотя его присутствие было не очень приятно, виду не подал и велел накрывать дастархан. Гость оказался добрым человеком и хорошим собеседником. В тот вечер Туран узнал, что это новый секретарь райкома.

Вот так и получилось, что тракторист Туран и секретарь райкома постепенно стали близкими друзьями.

А тот странный случай, когда тракторист от стыда готов был сквозь землю провалиться, произошел в доме Турана летом, примерно за месяц до назначения Олимова на работу в Душанбе. Тогда Олимов задержался по делам в селении и, поскольку было поздно, заночевал у Турана во дворе на деревянном топчане. Туран проснулся рано и косил на приусадебном участке клевер. Вдруг Олимов прямо с постели тихо позвал его. Отложив косу в сторону, Туран подошел к другу.

— Моей одежды нет на месте, — сказал Олимов.

— Что?!

— Не вижу…

— Вы шутите?

Олимов усмехнулся:

— Посмотрите сами…

Туран обошел вокруг топчана и, не обнаружив одежды, обомлел. Ему казалось, что земля уходит из-под ног. Он побледнел, присел на край постели.

— Господи! — прошептал Туран и вдруг вскочил с места. — Может, кто-то из домашних отнес на всякий случай в комнату…

Он поспешил в дом и вернулся с пустыми руками.

— Не огорчайтесь, — сказал Олимов. — Вы-то в чем виноваты? Сдается, это дело рук какого-то негодяя. Наверное, рассчитывал испортить наши добрые отношения. А ладно, черт с ним! Кто бы он ни был, зря старался.

— Да покарает его гнев божий, — тихо сказал Туран.

Внешне он оставался спокойным, но на самом деле был оскорблен до глубины души.

Олимов, видно, понял его состояние и только махнул рукой:

— Бог с ней, с одеждой, не терзайтесь. Стоит ли так расстраиваться? Напротив, радуйтесь, что, оказывается, есть человек, который вас ненавидит, и вы знаете об этом.

Туран не понял смысла его последних слов, но тон друга немного успокоил.

— Документов в карманах не было?

— Не было, — ответил Олимов. — Не было. Принесите-ка мне лучше какой-нибудь халат, пора подниматься.

Туран принес чистые штаны, халат и галоши.

— Гадать, кто украл да куда спрятал, бесполезно. Время дорого. Садитесь на моего коня и быстренько ко мне домой. Объясните все жене и привезите мою одежду. Но будьте осторожны, чтобы никто в селении об этом не пронюхал.

Олимов набросил на плечи халат и пошел умываться.

Когда Туран возвращался из райцентра, около правления его встретил Назар:

— А, Туранбек, на коне Олимова разъезжаете?

Глаза Назара беспокойно бегали. Рукояткой кнута он то и дело постукивал по голенищу сапога.

Сейчас Туран уже и не помнит, что ответил тогда Назару. Знает только, что очень спешил, даже коня не придержал…

— Во-ды, — простонал старик.

Вахид осторожно приподнял голову отца и поднес к его губам край пиалы, но старик с трудом сделал один глоток.

— Сосед, — снова заговорил он.

— Слушаю вас, — ответил тракторист Туран и мельком глянул на часы, время перевалило за полночь.

— Знаете, зачем я позвал вас? — спросил старик, и тут приступ боли словно ожег его, он надолго замолчал. Потом, еле ворочая заплетающимся языком, продолжил: — Нет, сос-с-сед, не-не зна-е-те… Я п-пе-ред вами… еще… — Широко открыв полные страха глаза, старик беспомощно шевелил руками и жужжал, как оса, попавшая в пустую тыкву. Что он говорил, разобрать было невозможно.

Вахид, побледнев, вскочил с места, положил руку на острое плечо отца.

— Отец, что с вами, отец? — голос Вахида дрожал, — Отец, что с вами?..

«Бедняга лишился речи», — понял тракторист Туран и взял Вахида за руку:

— Подожди, сынок, присядь. — Потом повернулся к старухе, которая застыла на месте: — Дайте немного чистой ваты.

Она вздрогнула и беззвучно, как тень, прошла в передний угол комнаты.

Тракторист Туран смочил в воде вату и провел ею по губам больного.

— Успокойтесь, сосед, сейчас все пройдет. Потерпите немного.

Старик бросил взгляд на сына и зашевелил губами. Но Вахид ничего не понял. Тогда он с трудом повернулся на бок, сунул руку под подушку и вытащил часы. Потом, многозначительно посмотрев на тракториста Турана, положил их перед собой и минут двадцать что-то неразборчиво бормотал, временами кивком головы привлекая внимание к часам.

«Огромная вина перед вами камнем лежит у меня на сердце, сосед, — хотел сказать ему старик. — Причиной тому был ваш друг… Олимов. Я никогда не понимал, почему он дружит с вами, простым трактористом, а со мной, председателем, — нет. Несколько раз я резал барана, приглашал его к себе, а он всегда под каким-нибудь предлогом отказывался… Презирал меня… — Старик неотрывно глядел в спокойное лицо тракториста Турана и сознавал, что тот не понимает его. Но продолжал бормотать, в надежде, что, может, сосед узнает часы и обо всем вспомнит. Откуда ему было знать, что Туран никогда не видел у Олимова этих часов, а если бы и видел, то не обратил бы на них внимания. — И в тот день, в тот злосчастный вечер, — продолжал старик, — я пригласил его к себе. Но как я ни просил его, он отказался: «Спасибо, не беспокойтесь» — и прямо на моих глазах вошел к вам во двор. Лучше бы тогда меня палкой ударили… Всю ночь я не мог глаз сомкнуть, казалось, постель стала для меня саваном. «Неужели у тебя, председателя колхоза, достоинства меньше, чем у этого чумазого тракториста? Неужели твои хлеб-соль отравлены? Встань, если у тебя есть самолюбие и если ты мужчина, сделай что-нибудь», — нашептывал мне проклятый шайтан. Вот так и получилось, сосед, что я согрешил. Еще не рассвело, как через дальний забор вашего сада проник к вам во двор и украл одежду Олимова. В карманах оказались вот эти золотые часы и немного денег. Я надеялся, что после этого случая ваша дружба рухнет, позор падет на голову хозяина — на вашу голову, сосед… Но я всегда был дураком и полагал, что и все вокруг похожи на меня. Обманулся: вы по-прежнему остались добрыми друзьями… На другой день я даже науськал одного разносчика слухов, чтобы все селение узнало, что у секретаря райкома в доме тракториста украли одежду. Да и я (однажды в разговоре с Олимовым, как бы к слову, обронил: «Нехорошо получилось. У Турана есть такая привычка, сам, наверное, припрятал». Но Олимов только поморщился, недовольно махнул рукой: «Такие слова не к лицу мужчине». Ладно, теперь уже поздно сожалеть… Возьмите их, часы, сосед. Это те самые. Если придется побывать в Душанбе, отдайте семье Олимова, детям. Очень жаль, что одежду вернуть не могу. Нет его одежды… Через год после этого случая отнес я ее в город, продал за бесценок. — Он снова показал на часы: — Возьмите, сосед, и простите меня. Не могу уйти из этого мира непрощенным…»

Тракторист Туран смотрел вопросительно то на старика, то на его сына и жену и никак не мог понять, почему Назар то и дело нетерпеливо показывает на часы.

Вдруг старик взял в руки часы и протянул их Турану, но они выпали из его длинной худой ладони на палас. Старик крепко зажмурил глаза и больше уже рта не открывал.

Тракторист Туран еще раз смочил ватой его губы, потом поднял часы и отдал их Вахиду. Тот, не глядя, положил часы на подоконник.

Примерно часа через два старик, словно чего-то испугавшись, открыл глаза и с удивлением посмотрел на потолок. Затем издал тихий печальный звук, который не был похож ни на вздох, ни на стон, и затих.

«Скончался, да будет его место в раю», — сказал про себя тракторист Туран.

Старуха молча протянула ему кусок белой бязи. Он взял материю, осторожно подвязал старику подбородок и положил руку на его открытые глаза, в которых застыло удивление. Но опустить веки не смог.

«Господи, — подумал тракторист Туран, — недаром говорят, что, если у покойника глаза открыты, это признак того, что он был недоволен жизнью. А еще говорят, что глаза бесчестных людей… Неужели это правда?»

Старуха куда-то исчезла.

— Отец, отец, — всхлипывал Вахид.

— Не надо убиваться, сынок, мужайся, — сказал ему тракторист Туран. — Займись необходимыми приготовлениями, а я пойду за посыльным…

На улице было прохладно. На восточной стороне темного неба блестела огромная звезда, казавшаяся очень близкой.

«Утренняя звезда, — отметил тракторист Туран, — скоро рассвет». Однако тут же потянул ветерок, звезда ярко вспыхнула и сразу погасла, и вокруг будто стало темнее. «Проклятье, да ведь это Корвонкуш, до утра еще далеко». И Туран вспомнил старика. Какая-то смутная мысль пришла ему в голову, и он снова посмотрел на небо. Жизнь старика была чем-то схожа с обманчивым сиянием этой звезды. Но чем? — тракторист Туран не стал об этом думать, не хотел он об этом думать и быстро свернул в переулок, который вел к дому посыльного. Шагал он и чувствовал, что ему жаль старика, очень жаль… Потом перед глазами возник Олимов. «Кто бы это ни был, зря старался», — сказал друг. «Зря…» — невольно прошептал тракторист Туран.