12

В сторожку при гараже автобазы, весело гогоча, ввалились двое — Насир и его закадычный дружок Салим, работавший здесь же слесарем.

Дядя Хидоят протянул пиалу с чаем Фирузу — тот заглянул сюда погреться, — потом накрыл чайник плотным, на вате, колпаком и спросил:

— Небось замерзли, за чаем пришли? Или дело какое?

Насир и Салим ухмылялись и выжидательно посматривали друг на друга.

— Ну что же, садитесь, выпейте по пиалке горячего чаю, — пригласил дядя Хидоят, указывая на покрытый старым паласом деревянный кат, занимавший половину сторожки.

Глаза у приятелей пьяно поблескивали.

Насир сделал вид, что не замечает Фируза.

Приняв из рук старика пиалу с чаем, Салим отпил глоток, потом локтем пихнул Насира в бок и сказал, как бы продолжая прерванный спор:

— Ну вот, не верил мне, теперь спроси сам!

— А что, и спрошу! — Насир с трудом сдерживал смех. Наконец, овладев собой, он с серьезной миной обратился к дяде Хидояту.

— Этот недоросток, — он кивнул на Салима, — рассказал о вас удивительную историю. Такую удивительную, что я ему не поверил. «Нет, — говорю я ему, — врешь!» А он отвечает: «Спорим, что я прав! Проиграешь — выставишь угощение на всех, а если вру — угощаю я». Ребята в гараже слышали… «Пойдем, — говорит, — к самому дяде Хидояту — спросим у него». Вот мы и пришли к вам, чтобы узнать истину.

— А тот, кто проиграет, тот и выставляет угощение на всех ребят, — пояснил Салим, пьяно улыбаясь, — и на вас, дядя, тоже. Так что не откажите в просьбе, расскажите, как было.

— И что же это за история? — спросил старик, как обычно, попавшись на удочку тех, кто желал повеселиться, выставив его, седобородого, на всеобщее осмеяние.

Салим, предвкушая удовольствие, прыснул от смеха, но тут же прикрыл рот рукой.

— Это когда вы решили привезти уголь и собрали всех соседских ослов…

— А, да, да, было, — от души рассмеялся дядя Хидоят.

— Ну, что я вам говорил? — Салим хлопнул в ладоши. — Проиграл — плати!

— Э, нет! Пока сам не услышу, не поверю.

Салим притворно-умоляюще посмотрел на старика.

— Расскажите, пожалуйста, вытряхнем как следует карман этого неверующего. Подумаешь — брат директора!

— Ну, ладно, если за моим рассказом последует угощение для всех — быть по-вашему. Посмеюсь с вами вместе — время пролетит незаметно, а мудрые люди говорят, что время, которое смеешься, не засчитывается, наоборот, прибавляется к жизни. — Он подвинулся ближе к печке, устроился поудобнее. — Что за наслаждение, эта печка! Согревает мои старые кости, согревает эту комнату, пусть согреет и вас…

«Удивительный старик дядя Хидоят, — думал Фируз, — не могу понять его. Они разыгрывают, желают посмеяться над ним, а он не видит, что ли? Или, будто поддаваясь, сам разыгрывает их?»

Все же Фируз не хотел быть свидетелем того, как двое пьяных веселятся, слушая рассказ старика. Он поднялся.

— Я, пожалуй, пойду.

— Ты ведь сказал — у тебя дело ко мне?

— Завтра у вас выходной? Я зайду к вам домой.

— Видать, дядя, разговор у него секретный, — съязвил на прощание Салим.

Фируз сделал вид, что не расслышал, и не торопясь направился к двери.

К вечеру подморозило. С гор спустился холодный туман, окутал мутным покрывалом дома и деревья. Днем выглянуло солнце и быстро согнало выпавший вчера снег, но все же зима брала свое, Фируз поежился, спрятал руки в карманы куртки. Разбитой, в выбоинах дорогой он не спеша направился в сторону райцентра. Промерзшая грязь скрипела и рассыпалась под сапогами.

«Когда же здесь наведут порядок, на этой проклятой дороге? Зимой грязь, летом пыль… Черт бы побрал этого директора! Перед конторой все заасфальтировал, возле гостиницы, где бывает начальство, тоже… А гараж в стороне, приезжим не виден, значит, пусть дорога остается в колдобинах, здание — развалюха. В дождливый день грязи по колено, того и гляди завязнешь… Да и Наимову что, имущество государственное, не его. Из-за того и машин у нас столько простаивает…»

Фируз почувствовал, что злится не только на директора и на этих нагловатых подвыпивших парней — Насира и Салима, но и на самого себя. Конечно, кому приятно смотреть, как унижают старого человека… Но что он мог сделать, чем помешать? И откуда только берутся такие — вроде Насира и Салима? Ведь пока не обсмеют, не обхамят, не унизят кого-нибудь, словно чувствуют себя обиженными жизнью, будто день прожит зря, и сон им будет не в сон… Почему так? Ведь оба они, как и он сам, и Сафар, и Назокат, и другие, выросли здесь, у подножия этих голубых гор, дышали тем же воздухом, пили воду из одного ручья. Тогда почему же выходит так, что один необуздан, а другой скромен, один умерен, а другой жаден до денег и барахла — на все пойдет, лишь бы его добыть… один приносит людям несчастья, другой предотвращает их? Неужели все это переходит от родителей к детям? Если так, то человека, сбившегося с пути, можно вернуть на дорогу добра?.. Наверное, можно. Только для этого нужно хотя бы немножко человеческого тепла, внимания и отзывчивости. В армии Фируз не раз и не два видел, как некоторые парни, пришедшие с «гражданки» даже с судимостями, постепенно выправлялись. Все зависит от самих людей, от коллектива, от общества. Потому и обидно, когда люди не находят времени друг для друга, когда видят, что кто-то ведет себя нагло, оскорбительно, и отходят в сторону, не хотят связываться — мол, черт с ним, к чему портить себе настроение? Да, бывает и так. И сам он тоже хорош…

Он вышел на главную улицу райцентра, освещенную и людную. Прохожие торопились добраться до теплых своих домов, укрыться от жгучего дыхания ночи. Однако Фируз, не замечая знакомых лиц, тихонько брел без цели, наедине со своими мыслями.

Сегодня утром в гараже был такой разговор.

Один из молодых водителей с уважением отозвался о дяде Хидояте: мол, на него можно положиться и, когда гараж сторожит он, можно быть спокойным за свою машину.

Салим, помогавший Насиру менять колесо на его грузовике, поднял голову:

— Э, приятель, что говоришь? У твоего дяди Хидоята мозги набекрень съехали — клоун он!

— Я не про мозги, а про глаза, глаза у него зоркие — вот тебе и не нравится, — засмеялся парень. — Когда он сидит у ворот, ты отсюда ничего не можешь вынести. Вот и обижаешься.

— Кажется, ты меня плохо знаешь, приятель, — не уступал Салим. — Да я, если захочу, зрачок у него из глаза украду! Зоркий, а, надо же! Я же говорю, у него мозги не на месте — чего ж тогда называют его Хидоят-афанди? Клоун он, точно…

— А потому афанди, коротыш, что он, открытый, простодушный человек, одинаков что со старыми, что с малыми.

— Это кто тебе тут коротыш, а? Да я тебе за неделю машину по винтику разберу, ничего не оставлю! — пригрозил Салим.

— Ладно, не злись, это я так, в шутку… — Парень поспешил замять разговор.

Все в гараже знали, что Салим нечист на руку. А если имел на кого зуб — способен был свинтить кое-что с совершенно исправной машины и, помучив всласть ее хозяина, продать за тройную цену ему украденные у него же детали. И никому пока не удавалось его поймать. Поэтому водители Салима побаивались.

Фируз в это время копался в моторе своей машины и в разговор не вмешивался.

Насир с Салимом укрепили колесо на оси, убрали из-под машины домкрат и, присев на подножку, вытащили сигареты, хотя курить в гараже запрещалось.

— Ну, ну, — начал Насир, — давай, что ты там хотел про этого чудака? В тот раз я чуть не помер со смеху.

Салим оглядел всех, кто был в гараже, — готовы ли слушать?

— Так чего про него рассказывать?

— Да чего хочешь, хоть старенькое, хоть новенькое, лишь бы смешно…

— Ну, тогда слушайте… Однажды решил наш старик привезти себе уголь. Ехать думал утром, а накануне вечером собрал у соседей девять ослов и привязал в своем хлеву рядом с собственным, который, стало быть, оказался десятым. Лег старик спать, а утром пораньше трогается в путь, ослов же гонит перед собой. К восходу добрался до Тобазора, и вдруг пришло ему в голову, что нужно на всякий случай пересчитать ослов, все ли на месте. Ведь когда выезжал из села, было еще темно — вдруг какой-нибудь осел свернул к дому хозяина. «Раз, два, три… пять… семь… девять…» — считает старик. «Э, да ведь их девять! — думает он. — Наверное, ошибся», — и давай считать снова: «…три… пять… семь… девять…» Удивился старик: «Вот беда! Чей же осел пропал? …Пять… семь… девять… Э, да этих проклятых и в самом деле девять! Чей же осел пропал?» Крутится старик на месте, за голову хватается: кажется, все соседские ослы тут. «Если кто узнает, что я выпросил ослов у людей, а своего оставил прохлаждаться в хлеву — ох, пойдет нехороший разговор по селению, обязательно пойдет, некрасиво выйдет». Расстроился совсем старый — возвращается, бедняга, в свой двор. Входит мрачный и говорит старухе: «Наш осел дома остался, выведи его скорей из хлева да поторопись, уже поздно…» Идет жена к хлеву, смотрит: нет там никакого осла. «Чтоб его волк уволок — и куда он, проклятый, подевался!» — сокрушается старик. — Салим, будто и сам не понимал, куда пропал осел, растерянно наморщил лоб. — Что это я все «старик» да «старик»? «Хидоят-афанди» — так надо! «Не иначе, проклятый сбежал куда-нибудь, — причитает Хидоят-афанди. — Вот, старуха, посчитай сама: всего девять ослов, нашего нет…» Жена считает, получается десять. «Что я тебе, афанди?» — сердится Хидоят-афанди и снова пересчитывает ослов сам: девять. «Протри свои глаза, не видишь разве — девять! — кричит он жене. — Или ты издеваешься надо мной?» «Зачем я стану издеваться?» — обижается жена и снова считает: десять. Что за крик, что за шум, что за скандал! Хидоят-афанди ругает жену, жена плачет и вдруг говорит ему, вытирая слезы: «Но ведь наш осел под вами, вы на нем сидите», — «Ах, дьявол, а я-то его и не посчитал, оказывается…» И поворачивает он головы ослов в сторону ворот. «Стойте, куда теперь ехать! Поздно уже — пока доберетесь, солнце сядет», — кричит ему жена. «Ты права, старуха, видно, сегодня встал я не с той ноги, и дела мои неудачны», — соглашается Хидоят-афанди… Дал он тут хорошего пинка своему ослу, а соседских вернул хозяевам. Так вот и съездил за углем наш почтенный афанди, — заключил Салим и призывно захохотал.