11

— Ну как, ты нашел, сынок?

— Да, мама, у мастера есть хороший камень, сказал, что через неделю все будет готово.

Тетушка Шарофат видела, что сын невесел, но не стала спрашивать отчего. Убирая дастархан, добавила:

— Чтобы жизнь твоя была счастливой, сынок… Это твой долг — обрадуешь их души.

Фируз ничего не ответил, накинул на плечи халат и вышел во двор. Быстро темнело: дни стали заметно короче. Конец осени… Холодный ветер, что налетел сегодня с гор, достигнув селения, будто заблудился и сейчас, вечером, все еще скитался среди улиц и садов, беспомощно завывая. Воздух был весь день пыльный, небо закрыли облака.

Прислонившись плечом к подпорке айвана, Фируз задумчиво смотрел на старые карагачи во дворе — ветви их словно исполняли какой-то хмельной танец. Резкий ветер рвал пожелтевшие листья и уносил неизвестно куда…

«Назокат… Ей уже двадцать два года… Бог ты мой! Как будто только вчера сидели в одном классе…»

Сегодня весь день, куда бы ни пошел и что бы ни делал, все он думал о Назокат. Дважды ему показалось, что видит ее на улице, и оба раза с горечью убеждался, что ошибся. После работы он хотел было зайти к ней, поздравить с днем рождения — и все не мог решиться. Думал, как Назокат встретит его, если он придет незваным… Это вдруг сделалось чрезвычайно важным. Хочет ли она видеть его? Обрадуется ли ему? Когда верх брали сомнения, он начинал убеждать себя, что идти не стоит: Назокат живет без мужа, и любой гость в ее доме — повод для сплетен и пересудов.

Днем, когда Фируз отправился к каменотесу, чтобы выбрать и заказать надгробную плиту для могилы отца и родной матери, он загадал, что если удача будет сопутствовать ему и он найдет нужный камень, то пересилит свою неуверенность и пойдет к Назокат. Однако пошел все же не к ней, а домой. Сейчас он не находил себе места. Куда только девалась его всегдашняя решимость…

— Что-то холодно стало, сынок. Затоплю-ка я печь.

Обернувшись, он увидел в дверях тетушку Шарофат с ведерком угля и щепками в руках.

«Пойду! — вдруг решился Фируз. — Если не пойду сейчас, то уж никогда не смогу и не прощу себе, что не смог…»

Переодевшись и предупредив мать, что может задержаться, он вышел на улицу.

Прыгая с камня на камень, перебрался через ручей, отделяющий село от райцентра. С противоположной стороны к ручью спускался мужчина на осле, и Фируз, приглядевшись, узнал Шариф-шабкура, однако тот отвернулся и проехал мимо. Фируз улыбнулся, вспомнив стычку из-за пшеницы, и постороннее это воспоминание странно успокоило его. Он даже остановился, достал сигарету, закурил и потом продолжал свой путь уже не так торопливо.

Однако у дома Назокат волнение снова овладело им, и он, подавляя нервную дрожь, минут двадцать ходил взад-вперед, пытаясь успокоиться. Ему казалось, что стук его сердца слышен за много шагов на этой тихой темной улице.

Наконец он взял себя в руки, подошел к двери Назокат и только коснулся ручки, как дверь сама распахнулась, глаза ослепил яркий свет лампы, а на ноги плеснулась вода.

Прямо перед ним, расширив от испуга глаза, стояла Назокат с тазиком в руках.

— Фируз… — сказала она, тазик грохнулся о порог.

Фируз быстро наклонился и поднял его.

— Извини, вода — это свет… — Назокат виновато улыбнулась.

«Если окажется доброй приметой, тогда действительно свет…» — успел подумать Фируз. Он глянул в лицо Назокат и увидел, что глаза у нее заплаканные.

— Входи, Фируз, пожалуйста, входи, — позвала Назокат, делая шаг от двери.

Он не чувствовал ни рук, ни ног, все вокруг как бы расплывалось в тумане, ясно он видел одну Назокат: она торопливо убрала со стола свои книги и тетради, придвинула к столу еще один стул.

Из другой комнаты важно прошествовал маленький Рустам, за ним с грохотом ехал деревянный грузовик. Увидев незнакомого, Рустам удивленно округлил черные, как сливы, глаза и застыл на месте. Потом еще и рот раскрыл, словно вдруг углядел что-то очень интересное. Фируз подумал, что малыш мог видеть его за рулем настоящего грузовика.

Назокат засмеялась и ласково погладила курчавую голову сына.

— Это дядя Фируз, сынок. Ну-ка поздоровайся!

Все так же удивленно блестя глазенками, малыш степенно приложил руку к груди и поклонился. Фируз расхохотался, подошел к малышу, присел, обнял его за плечи.

— Ну давай знакомиться. Я дядя Фируз, а тебя как зовут?

— Юстам, — шепотом ответил мальчик.

— Расти большим джигитом, Рустам! Хорошее у тебя имя… А знаешь, что такое лук Рустама?[61] Видел? Или рассказать?

Он осторожно поднял мальчика на руки, покружился с ним и опустил на пол.

Рустам тут же вцепился в подол матери.

Назокат сказала:

— Проходи, Фируз, садись. Я сейчас… — и исчезла в кухоньке.

Рустам подобрал свою машину и повез ее вслед за мамой.

Оставшись на время один, Фируз с удивлением обнаружил, что волнение и беспокойство, мучившие его весь этот день, бесследно прошли. Сейчас он не понимал даже, как это он не мог решиться прийти к Назокат, такой ласковой и доброй… Ведь все, оказывается, так легко. И малыш у нее чудесный…

А Назокат уже накрыла на стол.

— Извини, я уложу спать Рустама, а потом мы посидим вдвоем… Ладно? Ешь пока виноград.

С легкой улыбкой она взяла за руку сына и увела его в другую комнату.

Фируз уперся взглядом в темноту за окном и ни о чем не думал… Приходили и уходили обрывки воспоминаний… Он даже не услышал, как в комнату тихо вернулась Назокат, присела к столу.

Назокат почувствовала, что он где-то далеко, и позвала шепотом:

— Фируз!

Он обернулся — она быстро глянула ему в лицо.

— Ты грустный? Почему? — по-прежнему тихо спросила Назокат.

— А у тебя почему глаза заплаканные?

Назокат в замешательстве опустила взгляд.

— Так… Дядя приходил…

Фируз тут же вспомнил, что встретил Шариф-шабкура по дороге сюда и тот был явно чем-то разозлен.

— …Поговорили с ним.

Его, похоже, подослал Наимов. «Ты помиришься с мужем или нет?! До каких пор будешь позорить нас, живя без присмотра?!» — сказал он, а когда она ответила, что не вернется к Наимову, пришел в ярость и обругал ее. Но больнее всего обидело другое. Указывая на маленького Рустама, он кричал: «С этаким хвостом какому достойному мужчине ты будешь нужна?!»

Когда дядя ушел, она вспомнила эти слова и горько расплакалась.

— Ничего, Фируз… Как хорошо, что ты пришел. Да я уже и забыла обо всем.

— Вот не думал, что в такой день увижу тебя с мокрыми глазами.

Назокат улыбнулась.

— Так, значит, ты не забыл?

— Нет, Назокат. Даже в армии помнил об этом дне и сердцем был с тобой.

— А помнишь, в последний год в школе…

— Конечно… Мы тогда собрались у тебя дома — твой отец сам был во главе стола и даже разрешил нам выпить по рюмке вина. Я ведь и вкус его до сих пор помню — сладкое, будто лимонад.

— Правда, правда… и я помню, а называлось оно «Ганчи». Отец строгий был, а тогда впервые сказал: «Если хочешь, пригласи ребят из своего класса…» Подумать только, уже три года, как нет отца. И за это время меня поздравили один только раз… — По щеке Назокат покатилась слезинка. — Сегодня… Соседка поздравила. Ты ее не знаешь, наверное, года два как она перешла в нашу школу… Тоже русский язык преподает. Мы с Рустам-джоном одно время жили у нее.

Фируз вспомнил слова Сафара, когда тот вез его в селение с полустанка: «Она не вернулась к Наимову. Месяца три жила у одной русской учительницы, а потом школа дала ей квартирку…»

Назокат поднялась и принесла из кухоньки бутылку шампанского, два бокала и коробку шоколадных конфет. Коробка была открыта, и бутылка откупорена, хотя оставалась почти полной.

— Приходила моя подруга, та учительница, поздравить меня…

Фируз только сейчас сообразил, что явился с пустыми руками, и покраснел.

— Посидели с ней полчаса, выпили понемножку. Оказывается, для тебя оставили… — Назокат улыбнулась, хотя на ресницах застыли слезинки. — Если не жалко, поделись со мной, ладно?

Фируз смотрел на нее, и в глазах его она видела доброту и сострадание.

— Что же ты не наливаешь? — спросила Назокат. — Или думаешь, раз ты гость, я сама должна ухаживать за тобой?

«Назокат, милая, я же все вижу. Я вижу, как ты стараешься казаться беспечной! Вижу твое смущение, понимаю твою боль и ложность твоего положения — ведь это больше всего тяготит тебя, правда? Перестань терзать себя. Поставь крест на прошлом, что миновало, то не вернется…»

Он налил шампанское в бокалы.

— За твое счастье! Будь всегда такой же гордой…

— Спасибо, Фируз.

За окнами метался и гудел холодный ветер, иногда под его напором начинали вздрагивать стекла. Но в этой небольшой уютной комнате в мягком свете лампы Фируз сидел лицом к лицу с Назокат, и ему казалось, что комната несется куда-то сквозь тьму ночи и ледяное дыхание приближающейся зимы. Щеки его пылали, по спине пробегал холодок — сладкий озноб волнения.

— Фируз? А как… как твоя мама?..

В последний раз она видела тетушку Шарофат зимой прошлого года. Пожилая женщина осторожно ступала по скользкому тротуару — в руках держала фанерный ящик с написанным чернилами адресом. Назокат поздоровалась, расспросила ее и узнала, что та несет на почту посылку Фирузу. Она взяла из рук тетушки Шарофат ящичек, вместе с ней зашла в здание почты и сама отправила посылку. Тетушка Шарофат, помолившись за нее, вернулась в село. А Назокат, узнав адрес Фируза, возвратилась домой, и такое родилось в ней желание написать ему, рассказать о невеселой своей жизни, что она тут же достала листок бумаги и села за стол.

Но когда уже запечатала конверт и написала адрес, что-то вдруг будто толкнуло ее в грудь. Она заплакала и сожгла письмо. Нет, не могла она ему жаловаться, да и Фируз, ведь он уже не прежний, как и она…

— …Хорошо себя чувствует? — спрашивала Назокат.

— Похоже, мое возвращение пошло ей на пользу.

— Что же ты тогда такой невеселый?

Назокат задумчиво глядела на него, потом принужденно улыбнулась. Взяла бутылку, стоявшую перед Фирузом, и сама налила ему и себе. На этот раз выпили молча, как очень близкие люди, которые думают об одном.