10

Ночь… По черно-синему небосводу, кое-где подернутому легкими облаками, словно по мягкому шелку, скользил золотистый диск полной луны, посылая свой свет затерянному посреди холмов древнему выгону.

Над спящей землей застыла тишина, в которой особенно ясно раздавалось иногда фырканье коней и слышен был внезапный громкий треск горевших в костре ветвей арчи.

В полуразрушенной кибитке, где Гуломхусайн час назад разжег огонь в очаге, в одиночестве сидел Усмон Азиз. В углу лежала охапка дров, и, глядя на нее, он лениво думал, что нашелся добрый человек и позаботился о неведомых ему путниках, оставив для них здесь дрова и немного соли, бережно завернутой в тряпицу.

— Что прикажете, брат? — появившись на пороге, спросил Курбан.

В отблесках огня видна была его начинающая седеть борода и осунувшееся смуглое лицо. Протянув руку к медному чайнику, Усмон Азиз ласково спросил:

— Чай будешь пить?

— Не-ет, не просит душа.

— Плечо как? Болит?

— Немного… Перевязал.

— Т е х… похоронили?

— Да, позади загона. Могила, правда, неглубокая. Маленькой лопаткой, что у нас нашлась, глубже не вырыть.

— И х  оружие собрали?

— Собрали. Нелишним будет.

— Как он?

— Кто?

— Анвар… Рана тяжелая?

— Кость руки цела. Нога похуже… правая. Колено задето.

— А кричал почему?

— Из-за друзей… Переживал сильно, когда их закапывали.

— Приведи его.

Дымил и угасал костер, изредка вспыхивая сильным, ярким языком пламени, который тут же опадал и красновато-синими огоньками полз по черной, обугленной ветке. Неотрывно глядя в огонь, Усмон Азиз с горечью думал, что не далее как сегодняшним утром давал себе нерушимое слово не проливать больше кровь — и едва ли не сразу вынужден был его переступить. Он не хочет убивать! Он устал от смерти и крови! Так почему же в его руках снова оказалось оружие и почему кровавый след опять оставляет он на родной земле? Поистине в заколдованный круг попал он, принужденный убивать, чтобы не погибнуть самому и чтобы в последний раз поклониться родимым могилам и невредимым вернуться назад, к жене и детям. И, глядя в огонь, Усмон Азиз спросил безмолвно: чем провинился он перед всевышним? За что выпала ему такая кара?

Он спрашивал и знал, что ответа не будет.

Голос Курбана услышал он и, с усилием оторвав взгляд от костра, повернул голову. Анвар стоял перед ним — со связанными за спиной руками, расстегнутым воротом гимнастерки и с пробившейся на подбородке и щеках черной щетиной. Правая штанина выше сапога была в темных подтеках. С неприметной усмешкой отметив стремление Анвара держаться с гордым достоинством, Усмон Азиз сказал Курбану:

— Развяжи.

Развязав Анвару руки, Курбан ушел.

— Садись, — сказал Усмон Азиз.

Анвар стоял, прислонившись к стене кибитки.

— Садись, — повторил Усмон Азиз. — Из-за чего ты так переживаешь? Даже оплакивая отца, человек позволяет себе передохнуть. А кто они были тебе — те четверо? Чужие люди! Садись…

— Я постою. Хочешь что сказать — говори.

— «Тыкаешь» мне?

— Оказываю уважение убийце.

— А ты не убивал?

— Пока нет. Жалею, что промахнулся сегодня! Впредь буду точнее… Убивать буду таких, как ты! — выкрикнул Анвар и тут же закусил нижнюю губу от сильной боли в правой ноге.

Усмон Азиз рассмеялся и, протянув руку, взял несколько сухих веток, переломил их и бросил в огонь. Костер задымил, веселое пламя пробилось сквозь дым.

Другая боль терзала теперь Анвара, с необыкновенной ясностью увидевшего перед собой погибших друзей: мужественно сдержанного Мурода, мечтательного Саида, веселого Хасана и застенчивого Санджара… Их нет уже — а он жив, он, за которым они пошли! Он простонал сквозь стиснутые зубы и с ненавистью взглянул на Усмон Азиза.

— Я прощаю тебе твою дерзость, — сказал Усмон Азиз. — Поговорим о другом. Ты вырос, стал сильным мужчиной. Но какая-то странная на тебе одежда… Она тебе нравится? Или, может быть, ты получил должность, а вместе с ней и этот наряд?

— Пустые вопросы, — с презрением ответил Анвар.

Усмон Азиз расхохотался. И, еще смеясь, спросил:

— Мать жива-здорова?

— Какой заботливый! О себе подумай… Сколько зла людям причинил!

Но Усмон Азиз, казалось, не слышал, что именно говорил ему Анвар.

— А чем же так тебя привлекли неверные, — продолжал расспрашивать он, — что ты без устали преследуешь нас, мусульман? Должно быть, коровой тебя наградила твоя власть? Землей? Овцами?

— Хочешь знать, чем меня наградила Советская власть? Я скажу. Она меня грамоте обучила, глаза открыла, вернула достоинство, похищенное такими, как ты!

Усмон Азиз насмешливо поднял брови.

— В самом деле? Далеко же теперь, должно быть, ты видишь? Подальше, наверное, собственного носа, а?

— Вижу твой бесславный конец и твою могилу! — отрезал Анвар.

— Неумен ты, — терпеливо сказал Усмон Азиз. — Продал веру, стал рабом неверных… Но у тебя еще есть возможность сойти с этого пути.

— Басмачом стать?

— Не говори так: я не люблю этого слова. И не спеши. Подумай. О том, что тебя ждет, подумай. О н и  задурили голову тебе и простакам вроде тебя… И вы пошли против братьев. А потом? Вы не нужны будете  и м  потом, и  о н и, словно мусор, выбросят вас всех!

— Чушь!

— Это не чушь, — покачал головой Усмон Азиз. — Это — жизнь. Сильный слабого всегда сожрет. Так было и так будет всегда. А  о н и  сильны, и х  много. И как только добьются своего, вы, нынешние их приспешники, станете их бессловесными рабами, рабочим скотом, навозом для удобрения… О н и  высосут все соки из этой земли!

— Чушь, — упрямо и дерзко повторил Анвар. — Они, которыми ты пугаешь, — это  м ы! Мы вместе, и Советская власть — наша власть. Но тебе не понять…

Усмон Азиз вытащил из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги.

— Здесь написано, что, если мы сдадимся по доброй воле, власть простит нас. Это правда?

— Советская власть никогда никого не обманывала. Невинно заблудших она прощает. Но ты — ты враг! На тебе кровь, и ты получишь свое!

— Вы, даст бог, и пыли из-под копыт моего коня догнать не сможете, — сказал Усмон Азиз и, разорвав листовку, бросил ее в огонь. — А тебе еще раз говорю — подумай! Ты — человек смышленый, с любым делом мог бы справиться… Молодым людям вроде тебя на той стороне цены нет.

— Надо же, какая забота, — с насмешкой перебил Усмон Азиза Анвар.

— Я всегда был добр к тебе. Но я не хотел походить на обезьяну, которая задушила любимое дитя в своих объятиях, — не улыбался тебе при каждой встрече, не гладил по головке, не умилялся. Однако летом мы с тобой трясли шелковицу, осенью собирали фисташки и — помнишь?! — любили вдвоем скакать на конях по горам и долинам. Я относился к тебе как к сыну, ты мне нравился с детских лет…

Усмон Азиз умолк.

— Что еще? — грубо спросил Анвар.

Подавив вспыхнувшую ярость, с прежней мягкостью проговорил Усмон Азиз:

— Потом ты испортился немного. О н и  тебя испортили. Но эта беда поправимая. Главное — послушайся моего совета. Что здесь сегодня случилось — выбрось из сердца, забудь. Пойдем со мной, я назову тебя своим сыном.

— Я еще не разлюбил свою родину! — выкрикнул Анвар. Позабыв о раненой ноге, он шагнул вперед — но боль пронзила его, и с коротким стоном он снова привалился к стене. — А потом… Что ты сделал с моим отцом — ты об этом скажи!

— Напрасно ты обвиняешь меня. Мне самому было жаль твоего отца, но так уж распорядился его судьбой рок. Не веришь — спроси у Курбана.

— Я спрашивал! И понял: ты его погубил! Ты! Зачем ты приказал им идти через перевал? Почему сам вернулся в село по Шерабадской дороге?

— У меня тысяча и одно дело было.

— Врешь! Ты испугался… Ты знал, что дорога через перевал опасна, прекрасно знал!

— Хватит! — гневно оборвал его Усмон Азиз. — Об этом завтра поговорим, в Нилу…

И, обернувшись, он громко позвал Курбана.

— Что ты собираешься делать в Нилу? — спросил Анвар.

— Я?! — изумленно спросил Усмон Азиз.

— Да, ты!

— Шкуру с тебя там спущу в назидание всем.

Войдя в кибитку и приложив руку к груди, Курбан спросил:

— Что хотели, брат?

— Так ты желаешь знать, — глухо проговорил Усмон Азиз, не отрывая взгляд от лица Анвара, — какое у  м е н я  дело в Нилу?

— Да!

Помолчав, Усмон Азиз горько рассмеялся и обратился к Курбану:

— Слыхал?

— Слыхал, брат.

Тяжелым взглядом Усмон Азиз с головы до ног окинул Анвара.

— Если забыл, напомню: Нилу — моя родина. Там мой дом, там родственники мои!

— Нет у тебя теперь в Нилу дома. Он стал школой, и в комнатах, где ты жил, учатся дети бедняков.

— Та-ак… — сдавленно протянул Усмон Азиз. — Кто постарался?

— Народ. Я.

— И ты?!

— Да. А твои родственники… Твоего зятя, Саидназара, как врага трудового народа, мы отправили в ссылку.

— Та-ак… — Усмон Азиз как бы с трудом понимал Анвара. — Стало быть, в Нилу теперь колхоз?

— Ты угадал.

— Я угадал не только это, — мрачно проронил Усмон Азиз. — Твоих рук дело, теленок поносный? Ты верховодил? И разрушал — ты?

— Мы новую жизнь строим, бай. И лучше бы ты не мешал нам.

— А ты бы свой дом под школу отдал? Не-ет, ты мой испоганил!

— Разве уместится в моем домике школа? Но успокойся — там, где я жил, сейчас правление колхоза.

— А зять твой, Юнус, тоже сослан? Ведь и он, подобно Саидназару, был дехканином-пахарем…

— Правда, мой зять — пахарь, бедняк. А Саидназар…

— Что Саидназар?!

— Скорпион — вот он кто. Двух своих волов забил и закопал в хлеву — только бы в колхоз не отдавать!

— И правильно сделал!

— Это ты так считаешь. А народ рассудил иначе.

— То есть Саидназар сослан, а твой Юнус гуляет?

— Не гуляет Юнус — трудится. Он председатель колхоза в Нилу.

Усмон Азиз молчал.

— Ты должен понять, бай, — спокойно продолжал Анвар. — Мир стал другим. У тебя был выбор — и ты выбрал свой путь. Но тебе лучше не появляться в селе, на которое однажды ты уже плюнул.

— Я?! Плюнул?! — с тихим бешенством проговорил Усмон Азиз и, вскочив с места, схватил Анвара за воротник кожанки и поднял кулак. Но в тот же миг сумел овладеть собой и, круто повернувшись, сказал: — Ты, бога не ведающий, разве ты достоин хотя бы прикосновения моего кулака? Вяжи! — приказал он Курбану.