В ГОСТЯХ У СВИНХУВУДА

Высокие бронзовые сосны тянут мохнатые, отвисающие под тяжестью снега лапы к окнам уютного деревянного дома, из которых видны и гладь Кивиярви, и разбросанные на нем островки, где сгрудились такие же высоченные сосны с нахлобученными снежными башлыками.

Хорошо смотреть из широких изузоренных морозцем окон на это уже почти целиком затянутое льдом озеро, на закат над лесами, неестественно расцвеченный всеми оттенками красного и голубого; хорошо впитывать в себя всю красоту декабрьского дня, полного искрящихся от солнца снежинок, придорожных березок в праздничном кружеве изморози. «Чайка» перенесла нас из Хельсинки сюда, за двести с чем-то километров, на восток, к местам, где проходит трасса Сайменского канала, в Луумяки, в это имение на мысе Котканиеми.

— Отсюда, из дома, отец поехал в ссылку в Сибирь за противодействие указам царя… В Колывань. Мать несколько раз ездила туда к нему. Однажды и меня с собой взяла. Так что я еще в детстве, при царе, успел побывать у вас в Сибири, — улыбаясь, рассказывает хозяин дома. — А пансионат, который в те годы содержала мать, дал возможность там, в Сибири, опальному финскому судье жить без особой нужды.

И сейчас, столько лет спустя, нынешние хозяева в этом доме весною и летом держат пансионат!

Впрочем, кроме пансионата у нынешнего владельца имения, который называет себя не то шутя, не то всерьез «простым крестьянином», восемь дойных коров (ими занимается жена и один из сыновей, посвятивший себя сельскому хозяйству), двадцать гектаров посевов и восемьдесят гектаров леса. Каждый год зимою вместе с сыновьями хозяин сам вырубает на продажу, выборочно, несколько гектаров, и на месте сведенного леса той же весной высаживаются полученные из питомника саженцы.

Все, что я вижу, и то, что рассказывает высокий, широкоплечий, некогда стройный, а сейчас уже грузноватый хозяин, и вкусный обед, приготовленный радушной хозяйкой, и стаканы с молоком от собственных коров на столе, и веселый смышленый малец, сын хозяина, который, придя из школы, бросился топить для гостей баню, — все это так вещественно и осязаемо. И все же меня не покидает ощущение какого-то неправдоподобия, нереальности происходящего сейчас. Если бы в то время, когда я писал повесть «Падение Кимас-озера» или роман о финской революции «Клятва», кто-нибудь напророчествовал, что я буду гостем в Луумяки, в том доме, разве не усомнился бы я, в здравом ли он уме? Ведь имя владельца Луумяки — Свинхувуд — звучало чуть ли не как нарицательное: наш ярый противник, лидер белой гвардии.

Душа шюцкора (не случайно здесь был так распространен его портрет в полной форме шюцкоровца с винтовкой за плечом), вдохновитель фашиствующего лапуаского движения, которое помогло ему занять президентское кресло, консерватор до мозга костей — Свинхувуд стал символом финской реакции. Стремясь видеть свою родину независимой и самостоятельной, он всей своей близорукой политикой на деле приковал ее к колеснице германского империализма.

Справедливости ради надо сказать, что он был не из трусливого десятка. Об этом свидетельствует хотя бы история его побега из Хельсинки, когда зимой восемнадцатого года там восторжествовала рабочая революция. На русский ледокол «Тармо» ночью проникло восемь шюцкоровцев. Свинхувуд под видом русского инженера, с фальшивым паспортом, уже находился на борту. В открытом море шюцкоровцы неожиданно напали на безоружную команду и завладели судном.

— Занятный сюжет для приключенческого фильма, — сказал я при первом знакомстве с Вейкко, сыном Свинхувуда. — Интересно только, почему такой фильм здесь не создан?..

— Да, это был бы хороший бизнес, — отвечал Вейкко. — Не знаю, почему этим сюжетом не воспользовались? Наверное, потому, что тогда пришлось бы сказать, куда и зачем направился отец. В Берлин… В Германию. Просить у кайзера, у немцев военную помощь.

Линия Свинхувуда превращала Финляндию в средостение между, как теперь говорят, Западом и Востоком, в вооруженный до зубов форпост, выдвинутый против Советского Союза, — замедляла экономическое развитие страны и принесла финскому народу неисчислимые беды…

— Главная цель борьбы, которую мы сейчас ведем за торжество линии Паасикиви — Кекконена, — рассказывал Вейкко Свинхувуд, а он активный деятель Аграрного союза (ныне партии центра), — исправить ошибки двадцатых и тридцатых годов…

Истоки же ошибок заключались в том, что старик Свинхувуд, несмотря на урок, преподанный ему пятьдесят лет назад, в ночь под новый, восемнадцатый год, не уяснил разницы между Россией царской и Советской. Для него восточный сосед раз и навсегда оставался неизбывным врагом.

— Наши же задачи: быть мостом между Западом и Востоком, — продолжал Вейкко.

Итак, отныне не форпост, а мост…

И, словно боясь, что его слова могут быть истолкованы как отступничество от отца, памятью о котором так дорожат в этом доме, Вейкко сказал:

— По сути дела, я продолжаю борьбу отца за независимость и самостоятельность Суоми, но по-настоящему. Потому что только дружба и хорошие отношения с Советским Союзом и мир на наших границах могут обеспечить и независимость и самостоятельность Суоми. И это не преходящая конъюнктура, а самая суть нашего национального существования, нашей жизни. Правильно говорит финская пословица: «Прислушивайся к той ели, у подножия которой построил свой дом». К сожалению, еще не все у нас прониклись таким сознанием.

Многое изменяется и уже изменилось в образе жизни и образе мыслей финнов и даже за те несколько лет, что я здесь не был. Число университетов удвоилось (открылся самый северный в мире — в Оулу), а студенчество в массе, кичившееся своей аполитичностью, сейчас деятельно включилось в политическую жизнь страны, и особо активно выступают его наиболее радикальные левые группы.

Правая рука Таннера — Вяйне Лескинен, раньше поносивший коммунистов за то, что на президентских выборах они поддерживали Кекконена, а не кандидата социал-демократов, сам ныне, со всей социал-демократической партией, входит в избирательный блок, выдвинувший на предстоящих президентских выборах Урхо Кекконена. В долгой беседе со мной он объяснял причины такого крутого поворота.

В дни недавнего празднования пятидесятилетия независимости Суоми правительственная делегация возложила венки на братской могиле красногвардейцев, павших в гражданской войне 1918 года в Хельсинки, — акт недавно еще немыслимый.

В ряду этих и других изменений фамилия Свинхувуд ныне звучит как призыв к искренней нерасторжимой дружбе с Советским Союзом, к миру, потому что нынешний ее носитель, Вейкко Свинхувуд, — руководитель финского движения сторонников мира.

Перемены эти происходят, конечно, не сами по себе, а в напряженной, непрерывной, часто подспудной борьбе…

Как бы подтверждая это, Вейкко Свинхувуд говорит:

— Финский крестьянин консервативен. И у нас в партии борются два крыла: консервативное и радикальное. Я представлял в парламенте радикальное крыло… Но консерваторы боятся и Народного фронта. Они считают излишними открытое выражение симпатии к России и повседневную (как бы не обидеть американцев) борьбу за мир, за Вьетнам. И вот на последних выборах из-за всего этого мне не хватило четырех голосов, чтобы снова пройти в парламент…

Вьетнам! Я был свидетелем того, как несколько тысяч человек с пылающими факелами на днях прошли по улицам вечернего зимнего Хельсинки от Сенатской площади до Мессухалле. Факельный марш протеста против американской интервенции во Вьетнаме, организованный Комитетом сторонников мира, завершился многолюдным митингом в Мессухалле.

— Сейчас мы хлопочем, — говорит Свинхувуд, — о том, чтобы дали визы на въезд в Суоми четырем американцам, покинувшим армию, тем, кто не захотел участвовать в войне во Вьетнаме…

После десерта — янтарной кисловатой морошки — Свинхувуд на самое сладкое вытаскивает из кармана сложенную вчетверо бумажку. Это договор с расположенным по соседству заводом облицовочных плит. «Акционерное общество «Формалити» обязуется пять процентов прибыли от экспорта своей продукции в Советский Союз отчислять в недавно созданный здесь Фонд мира».

Свинхувуд — председатель этого фонда.

— Это первый такой договор, — с удовлетворением говорит он, — хорошее начало. Но вы должны сами посмотреть эти облицовочные плиты.

И по заснеженной дороге «Чайка» через несколько минут доставляет нас на виллу директора, где потолки облицованы формалитом под мореный дуб, стены и двери — под клен, совсем не отличимый от натурального, но превосходящий его тем, что не воспламеняется, легко моется, не пылится.

— Наши плиты, — говорит степенный директор, — годятся и для обивки внутренних помещений судов, и для облицовки кухонь, детских садов, школ, магазинов, больниц, мебели… Всего не перечислишь.

И мы тут же попутно узнаем, что сорок пять работниц завода производят в год полмиллиона квадратных метров плит формалита. Из них в этом году двести тысяч квадратных метров формалита были закуплены Советским Союзом. Формалит пошел, между прочим, на облицовку интерьеров московской гостиницы «Россия»… Наш собеседник надеется не только продолжать, но и увеличить его поставку в Советский Союз.

— Это так важно сейчас для Суоми, когда тут растет безработица. Кстати, химическое сырье для этих плит идет в Луумяки от вас…

— Вы понимаете, что я заинтересован в процветании этого предприятия, — говорит по дороге домой Свинхувуд… — Вы уже знаете наш договор. Да, конечно, это добавочная реклама формалиту, который сам, как говорится, не нуждается в рекламе; но она взывает не к низменным чувствам, а к высоким… И пусть прибыли идут на самое чистое из всех дел — на борьбу за мир!