ДОМ НА БЕРЕГУ ХАУКИЯРВИ
И все же летом мне удалось встретить на поле крестьянина, владеющего тремя гектарами земли. Правда, я пришел в гости не к нему, а к его соседу, которому принадлежала часть берега того небольшого озера вблизи от дома отдыха Лаутсиа, где я с друзьями Аско Сало и Эса Хейккиля ловил рыбу.
Сидя на камнях, свесив ноги в воду, мы закинули в озеро лески удочек. Но наживку почему-то все время объедали раки, ловить которых можно только с первого августа.
К нам подошел человек. Как затем выяснилось, он был хозяином этого берега.
— На соседнем озере был такой случай, — рассказал он нам. — К одному удильщику подошел человек и спросил: «Как идет лов?» — «Никогда еще мне так не везло, как вчера на этом месте. Девяносто семь окуней, лещей и щук поймал я. Весь улов потянет не меньше чем центнер». — «А вам известно, что мне принадлежит и этот берег, и рыба в озере?» — спросил подошедший. «А вам известно, что я самый большой лгун и хвастун во всей губернии?» — отвечал удильщик.
Нам же похвастать было нечем, и мы приняли приглашение хозяина берега заглянуть к нему домой. Ему принадлежали восемь гектаров пашни и двадцать га леса, подступающего прямо к берегу. У него было пять дойных коров, сто кур и одна лошадь. Три теленка-бычка откармливались для продажи осенью. Зимой им бы уже не хватило корма. Из-за этого он не мог держать больше коров, хотя за ними есть кому ухаживать — кроме жены, в доме уже взрослая, окончившая в этом году школу дочь.
На хуторе работы еще хватало младшему сыну хозяина. Для старшего ее уже недоставало, но ему удалось устроиться полицейским в Хельсинки.
— С пятью коровами здесь, если работать не по восемь часов в сутки, как в городе, а полные шестнадцать, можно свести концы с концами и даже немного отложить на черный день, — самодовольно говорит хозяин, показывая свой чистенький и уютный дом.
— Нет, мы обходимся без помощи батрака, — отвечает он на мой вопрос…
— Но как же два человека и одна лошадь могут обрабатывать восемь гектаров?
И тут выясняется, что на время пахоты и сева хуторяне нанимают трактор с трактористом. Стоит это 60 марок в час. А всего в год обходится три тысячи, так как трактору здесь хватает работы лишь на пятьдесят часов. Потом тракторист отправляется на другой хутор.
— Он со своей машиной работает на окрестных фермах, вроде как таксист на такси, — замечает хозяйка. — Каждый заранее заказывает себе…
— А если поломка? Если машина выйдет из строя? А если один трактор не управится со всеми этими заказами?
— Так Пекка не один. Есть и другой парень с трактором. Ну, конечно, они работают себя не жалея. От восхода до захода солнца, по двадцать часов в сутки в горячее время. Благо у нас ночи белые, солнце лишь на полчаса — на час с неба сходит, — отвечает на мои расспросы хозяйка.
Парень, о котором говорили хозяева, оказался («так только в романах бывает») нашим старым знакомым. Это был тот самый возчик с трактором, которого мы встретили зимой на лесной дороге, у него три гектара пашни.
С весны он дома — от четырех часов утра до двенадцати трудится на своем участке, а потом, с полудня до полудня, не слезая с трактора, работает у соседей, таких же малоземельных бедняков, как он сам. И у тех, кто позажиточнее.
Так он, пожалуй, если не надорвется, на год раньше выкупит свой трактор.
Но стрекот мотора трактора, на котором на поле работал этот молодой лесоруб-крестьянин, мне на этот раз напоминал безнадежное жужжание мухи, запутавшейся в паутине.
Простившись с хозяином берега, мы возвращаемся в Лаутсиа, в дом отдыха Союза мелких земледельцев на берегу Хаукиярви.
Пять с половиной миллионов марок, требовавшихся для покупки имения с одним домом, собрали по подписным листам женщины из Союза мелких земледельцев. Два других дома и банька были построены своими руками: ведь в союзе состоят люди, умеющие и пахать, и лес валить, и дома строить. На материал пошли доходы дома отдыха.
— Как? Неужели у вас доходы есть? А я думал, что при такой низкой оплате путевок (семьсот пятьдесят марок в сутки) вы получаете дотацию.
— Что вы! Мы самоокупаемся! — возразила мне энергичная, молодая и не по финским стандартам полная женщина, Каарина, директор этого дома.
Впрочем, она не только директор дома отдыха, она еще одновременно и кассир, и бухгалтер, и кладовщик. А также дважды в день, на полчаса, она становится продавцом в ларьке, где продаются мыло, папиросы, конфеты, фруктовая вода, сувениры и т. д. Просто диву даешься, как она только все это успевает делать! Кроме перечисленных обязанностей, у нее есть еще одна — она заведующая курсами домоводства Союза мелких земледельцев, потому что дом отдыха одновременно и школа домоводства.
Сюда в зимнее время приезжают со всех губерний Суоми семнадцати-восемнадцатилетние девушки — дочери членов Союза мелких земледельцев. Их обучают тут кулинарному искусству, домоводству, огородничеству, уходу за маленькими детьми и т. д., а летом они плату за учебу отрабатывают — «практика» — своей работой в доме отдыха. Впрочем, это делают они и зимой, потому что здесь часто проходят семинары и совещания общественных деятелей организаций, входящих в ДСНФ. Кулинарии обучает девушек повар дома отдыха, огородному делу (при доме большой, доходный огород и ягодники) — садовник, вождению трактора — дворник, он же слесарь и токарь. Ему и принадлежит единственный в доме отдыха автомобиль.
В большом зале — столовой, примыкающей к кухне, — на длинном столе выстроились котелки с супами, кастрюль с кашами и другими вторыми блюдами, высятся горки нарезанного хлеба, кувшины с молоком, чайники и кофейники. Самообслуживание. И каждый отдыхающий сам себе накладывает в тарелку и несет к столику, за которым размещаются четверо. Выбор блюд небольшой, но приготовлено очень вкусно, и берешь, сколько душа требует. Приезжают сюда и в одиночку, и семьями, с детишками, которыми, также в порядке практики, занимаются девушки-курсантки.
Все удобно, просто, по-семейному. Причем вечером и на волейбольной площадке, и на танцах под радиолу, и в катании на лодках уже невозможно отличить, кто отдыхающий, а кто курсант… Пожилые люди с утра пропадают на рыбалке. А в леске, начинающемся сразу за строениями дома отдыха, мелькают красные галстуки. Вечером разводится пионерский костер. Здесь, на берегу озера, лагерь юных пионеров, прибывших из Хельсинки.
Дом отдыха построен на земле, купленной у промотавшегося помещика.
От шоссе к самому берегу озера, бессмысленно пересекая из конца в конец все имение, протянулась зеленой стеной стрельчатая шеренга высоких елей. Когда имение после войны стало собственностью Союза мелких земледельцев, сюда пришли два старика, бывшие батраки, — они хотели срубить ели.
— Это памятник нашего позора! — сказали они.
Выяснилось, что Первого мая в семнадцатом году, не желая, чтобы его торпари отправились в город и вместе с рабочими участвовали в демонстрации, помещик решил задать им работу. И лучшего придумать не мог, чем высаживать шеренгой поперек всего имения малолетние елочки.
Работа бессмысленная и потому вдвойне обидная.
— Надо срубить эти ели, чтобы и духу не осталось, — сказал старик.
— Нет, — ответила Каарина, — пусть они останутся памятником того, как всеми силами и уловками враги крестьян и рабочих хотят помешать их союзу.
Историю этой зеленой стены, вдоль которой мы шли к озеру, рассказывают каждому приезжему в Лаутсиа.
Мне рассказали ее на высоком скалистом островке. На вершине его, между соснами, мы разложили костер, на котором закипал медный чайник; рядом, на камнях, разложена была снедь, захваченная из дома отдыха. Две лодки, на которых мы прибыли сюда, я завел в тихую бухточку внизу, между прибрежными валунами с гладкими, облизанными водой спинами. Над миром стояла такая тишина, что за несколько километров слышен был скрип уключин и голоса с лодки, которую скрывали от наших глаз поросшие ольхой и сосняком другие островки. Солнце садилось за дальними лесами, и от огня заката зажглась и вода с одной стороны нашего островка. Она светилась багряным пламенем, словно на дне бушевал пожар. А к другому берегу островка подходила и ластилась вода темная, иссиня-сизая. С вершины, от камней, у которых, полулежа, полусидя вокруг костра, мы вели беседу, была видна и пламенеющая и темная вода. Я не мог оторвать глаз от озерной глади, вдыхал влажный, смолистый воздух. Сучья потрескивали в костре.
Хозяйка дома Каарина, так же как и мои друзья Аско Сало и Эса Хейккиля, в свое время прошла курс рабочей школы общественных знаний имени Юрьё Сирола, созданной прогрессивными организациями Финляндии. И сейчас они вспоминали о месяцах, проведенных в этой школе-интернате, находящейся на берегу соседнего озера Ванаяселька, в старом имении вблизи от Хямеенлинна.
Владелица его, финка, овдовела и во второй раз вышла замуж за немца Швальбе. Это случилось сразу после гражданской войны в Суоми, когда собственность, принадлежащая подданным германского императора, освобождена была от налогов. Спасаясь от обложения, владелица перевела поместье на имя своего нового мужа. После второй мировой войны, когда Советская Армия разбила гитлеровцев вкупе с их союзниками, имение, как немецкая собственность, было конфисковано и по условиям мирного договора перешло в советское владение. Советская администрация передала бывшее поместье Швальбе со всеми его угодьями школе имени Юрьё Сирола.
— Помнишь Гренлунда? — спросил Эса у Каарины.
Да, они помнили этого старика, который раньше был батраком у помещика и остался работать в имении и тогда, когда оно стало школой молодых активистов ДСНФ. Однажды, когда Гренлунд еще батрачил у помещика, он увидел в хозяйском саду гадюку, выползшую погреться на солнце. Он ловко наступил каблуком на ее голову и, взяв с собой еще извивающуюся, но уже безвредную змею, потащил как трофей господину Швальбе.