Инари вышел, хлопнув дверью.

Звезды толпились на просторном, низком, черном небе.

«Отличный будет путь, — подумал он, — только бы Хильда в дороге не замерзла».

Лундстрем очнулся от того, что его кто-то тряс за плечо. Он с трудом открыл глаза и долго не мог прийти в себя и понять, где он и что с ним происходит. Одно ясно — он сидит на табурете и лампа коптит. Потом он понял, что трясет его Олави. От Олави пахнет морозом.

— Проснись! Обоз готов, время идти!

Откуда-то издалека долетал до него знакомый голос. Он вскочил и почувствовал, что ноги не хотят его держать, как будто волна качнула его.

— Время выходить!

Он подошел к столу. На венском стуле, уронив голову на стол, сидел Коскинен.

«Я не должен был засыпать», — подумал Лундстрем и толкнул слегка Коскинена.

— Пора!

— Что? — вскочил Коскинен, как будто он и не спал, а только все время настороженно ждал этого прикосновения. Он вытащил из бокового кармана часы на толстой, массивной серебряной цепочке и щелкнул крышкой. — Да, времени два часа. Я спал на десять минут больше, чем назначил себе.

Он спал сорок минут, впервые за сорок три часа.

Чтобы прогнать сонливость, они умылись снегом. Для этого пришлось отойти подальше от крыльца: у крыльца снег обледенел. Было отчаянно холодно, и кончики пальцев сразу же начало покалывать.

Площадку за домом обступал непроглядно-темный лес. Отдельные стволы были неразличимы в этой сплошной мгле. И только около потухающих костров ночь отступила.

Лундстрем услышал хруст пережевываемого лошадьми овса и почувствовал запах лошадиного пота; его обдал теплый пар дыхания животных.

— Уже пошел обоз, — с удовлетворением сказал Коскинен. — Живем, парень, отлично живем! Отлично! Вот бы на панко-реги теплую полость, тогда и на ходу часок можно было бы поспать, — радостно сказал Коскинен и опустил свою руку на плечо Лундстрему.

— Отлично живем, товарищ Коскинен! — почти крикнул он и побежал обратно в дом господ.

Он пробежал неприбранную большую комнату и повернул ключ в замке.

В комнате на огромной медвежьей полости спал управляющий со своей молодой женой. В углу у печи дремал, поблескивая широкой лысиной, Ялмарсон и храпел кассир, положив под голову опустошенные портфели.

— Вставайте, полость нужна нам, — разбудил их Лундстрем.

Сквозь черноту небес булавочными головками блестели звезды, и от снега ночь казалась еще темнее и от густой темноты холоднее. И в этой холодной тьме слышался скрип полозьев, приглушенный разговор людей, сопенье лошадей, двигались угольки трубок, — проходил мимо обоз.

— Ну, едем, что ли? — спросил Коскинен.

К ним в темноте подъехали розвальни. Лошадью правил незнакомый мужчина.

— Я кучер управляющего. Он приказал мне не оставлять нигде лошадь, — пробасил он.

— Ну и ладно, — весело крикнул Лундстрем. — Лошадь управляющего, кучер управляющего, пусть будут матрац и одеяло тоже управляющего. — И он взвалил на розвальни теплую полость и оленьи шкуры.

Коскинен сел в розвальни, и уже на ходу вскочил в них Лундстрем. Покрываясь шкурами и сразу впадая в глубокий сон, он успел еще пробормотать:

— Отлично живем, товарищ Коскинен, лучше нельзя!