Рассказ об отрубленной руке

ервую молодость свою я провел в Константинополе. Отец мой драгоман Порты, торговал духами и шелковыми тканями. Он был человек зажиточный и дал мне хорошее воспитание, частью учил меня сам, а частью я учился у священника нашего. Сначала меня прочили в купцы: отец желал, чтобы я со временем заменил его в торговле, но впоследствии, заметив во мне довольно порядочные способности, отец, по совету друзей, желал, чтобы я был врачом, а врачу в Царьграде дорога открыта. Один из французов, бывавших у нас в доме, предложил отцу моему взять меня в Париж, где бы я мог учиться медицине. Он обещал привезти меня с собою, когда сам вернется в Константинополь. Отец сам в молодости много ездил и охотно согласился отпустить меня. Я был вне себя от радости. Француз наш стал готовиться в путь и велел и мне собираться. Я не мог дождаться дня отъезда; наконец, покончив дела свои, мой спутник назначил день выезда. Накануне того дня, отец позвал меня к себе в кабинет. Там на столе лежали платья, богатое оружие и груда золота, какой я прежде не видывал. «Вот платье, которое я приготовил тебе в путь, вот оружие, доставшееся мне от деда твоего. Ты уже довольно велик, чтобы уметь употреблять его; не трогай его никогда без надобности, прибегай к нему только в случае защиты, для обороны. А вот тебе деньги, я небогат, но я разделил все что у меня было на три части, одну отдаю тебе, на другую сам буду жить, а третью спрячу тебе про черный день».

Так говорил отец со слезами на глазах: он будто предчувствовал, что мы больше не увидимся.

Мы ехали благополучно и, высадившись на берег, прибыли в Париж на шестой день. Там, спутник мой нанял мне квартиру и дал добрый совет поосторожнее тратить деньги, которых всего было около трех тысяч рублей. В Париже я прожил три года, занимался прилежно и прошел все что нужно знать порядочному врачу. Но не могу сказать, чтобы я проводил там приятно время: я скучал по родине, французы мне были не по душе, я не мог свыкнуться с их жизнью. Наконец тоска по родине меня до того одолела, что я решился бросить все и вернуться к отцу, о котором я ничего не знал с самого отъезда. Вскоре мне представился удобный случай: в Турцию ехало целое посольство из Франции, и я в качестве посольского врача отправился с ним. Дом отца я нашел пустым и запертым на замок. Соседи удивились моему приезду и рассказали что и как было: отец умер за два месяца до меня. Бывший учитель мой, священник передал мне ключ от дома, где я нашел по-видимому все в том же порядке, как отец оставил; но денег, о которых он мне прежде говорил, не было. Тогда я спросил о них священника; он отвечал, что отец мой умер как истинно святой человек, оставя все имущество свое церкви. Делать было нечего; доказательств у меня никаких не было; надо было покориться судьбе. Практики у меня вовсе не было, никто меня не знал, отец не умел меня ввести в люди; будь он жив, тогда бы другое было, у него было большое знакомство. Приняться же за его дела — было не легко, приходилось начинать снова, торговля его была прекращена.

Однажды я сидел в глубоком раздумье; тяжело мне было на душе, я не знал за что приняться и на что решиться; мне вдруг пришло в голову продать все что осталось после отца и ехать во Францию торговать нашими восточными товарами; там я часто видал своих земляков, переезжавших с места на место и торговавших шелковыми тканями, духами и пр., которые во Франции дорого ценятся. Я продал дом отца, отдал часть денег на сохранение другу моему, на остальные же накупил шали, шелковые ткани и душистые масла, взял на пароходе место и простясь с родиной покинул берега ее.

Счастье везло мне на чужбине; я едва успевал выискивать товар, так быстро у меня он сходил с рук. Когда я выручил достаточно денег для более крупного предприятия, то с новым товаром я поехал в Италию. Должно сознаться, что во всех моих поездках мне много помогали мои медицинские познания. В каждом городе я рассылал объявление, что приехал греческий врач, излечивший уже многих труднобольных. Так добрался я до Флоренции, где рассчитывал оставаться довольно долго. Мне нравился этот город да и к тому же хотелось отдохнуть от бродячей жизни. Тут, как и везде, едва я успел разослать объявления, как лавочка моя уже наполнилась посетителями. Так прошло четыре дня; когда к вечеру на четвертый день я уже хотел запирать дверь свою, как вдруг увидал какую-то записочку от неизвестного лица, назначавшего мне свидание ровно в полночь на мосту. Я был в раздумье что делать. Наконец решился идти думая, что может быть больной желает меня тайно видеть, что уже не раз со мною случалось. Я пошел, но из предосторожности надел саблю, подаренную мне отцом моим. В назначенное время я был на мосту. Кругом все было тихо и пусто. Месяц освещал город, разливаясь в реке серебристым светом. На городских стенах пробило двенадцать; я оглянулся: передо мною стоял незнакомец, закутанный в красном плаще; лица его не было видно. Я вздрогнул. «Что вам угодно?», — спросил я его, — «Иди за мною», — отвечал он.

«Объясните мне, куда, зачем, и откройтесь кто вы такой? — сказал я, — иначе я не пойду». — «Как знаете», — отвечал он не только спокойно, даже несколько презрительно. — «Что же это значит, дурачить вы меня хотите что ли? Я не позволю над собой насмехаться, если вы меня заставили придти сюда и прождать вас среди глухой ночи, то неугодно ли вам по крайней мере объяснить зачем?»

Он хотел бежать, я бросился за ним и, ухватил его за плащ, но незнакомец вырвался, а плащ остался у меня в руках. Я стал кричать, но напрасно, он скрылся за углом. Тогда накинув плащ, я пошел, раздумывая, что только он один может служить разгадкой этой таинственной встречи.

Едва я отошел шагов сто, как мимо меня быстро проскользнул кто-то, шепнув на ухо: «Остерегитесь, граф, сегодня уже поздно». Я понял, что это относилось не ко мне, а к неизвестному, за которого меня приняли. Я решил вывесить плащ этот в продажные вещи, назначив за него высокую цену, чтобы не всякий мог купить его и выжидать самого владельца, который вероятно за ним явится. Многие смотрели, приценялись, любуясь на бархат и на золотое шитье, но никто не покупал.

Однажды вечером пришел ко мне молодой человек, мой постоянный покупатель, и увидя плащ, бросил на стол свой кошелек с деньгами, сказав: «Последнее отдам, а плащ этот куплю!» Я вовсе не желал разорять этого сумасшедшего и хотел отговорить его, но не тут то было! Он меня не слушал и я принужден быль взять его 200 рублей. Он тотчас же надел его и пошел было вон, но вернулся, отколов от плаща какую-то записочку, и подал ее мне. «Что это за записка, Зулейко, посмотрите». Я взял ее и ужаснулся. На ней была написано: «Принеси сегодня ночью плащ на то же место, и ты получишь за него 400 рублей». А я его уже продал и этим стало быть сам по своей оплошности упустил случай разгадать эту тайну. Не долго думая, я достал 200 рублей, бросился за покупателем и просил его вернуть мне плащ мой. Он не соглашался, я настаивал, тогда он назвал меня дураком, я не вытерпел, ударил его; он закричал, на помощь вмешалась полиция, меня потащили в суд, и судья присудил плащ моему противнику. Тогда я предлагал доплатить ему еще 20, 50, 80, наконец 100 р., лишь бы получить обратно мой плащ. Чего не сделали мои просьбы, то сделали деньги: плащ был снова моим. Все смеялись, называли меня сумасшедшим, но мне было все равно, я знал что буду в барышах.

С нетерпением ожидал я ночи. К двенадцати часам я был уже на мосту. Едва пробила полночь как явился мой незнакомец. — «А плащ мой?», — спросил он. — «Я принес его, но он мне уже стоил 100 руб.», — отвечал я. — «Знаю, вот тебе 400». — И он высыпал на ладонь золото, блестевшее при лунном свете. Весело мне стало глядя на него, и не знал я тогда, что это будет моя последняя радость. Сунув деньги в карман, я пристально посмотрел на незнакомца: он был в маске, но черные, страшные глаза блестели из под нее. «Благодарю вас, вам ничего более не нужно?» — «Нет, нужно, ты мне нужен как врач, но не к больному, а к мертвому». — «Мертвому? — спросил я в удивлении — мы не воскрешаем мертвых» — «Знаю: иди за мною», — коротко отвечал он. Мы пошли; дорогою он мне рассказал, что приехал из чужих стран с сестрою и жил тут по близости у друзей; вчера внезапно сестра его заболела и к ночи умерла; завтра ее хотят хоронить. «Родственники спешат, — добавил он, тогда как наше семейство иначе не хоронится как набальзамированным, а потому я желаю сохранить хотя голову ее». Я удивился. — «Зачем же делать это непременно ночью, тайком?» — спросил я. На это он мне отвечал, что родственники противятся и потому он хочет сделать это потихоньку. Между тем мы дошли до большого великолепного дома; пройдя главный подъезд, мы завернули за угол и вошли в маленькую дверь, которую спутник мой осторожно притворил. Мы стали подниматься вверх по тесной лесенке и наконец вошли в небольшую комнату, освещенную висячею лампою. Умершая лежала на кровати. Незнакомец отвернулся, чтобы скрыть слезы; он просил меня поспешить, а сам вышел вон. Взглянув на красивую голову, обвитую черными как смоль косами, я содрогнулся. Мне стало как то жутко. Я схватил нож, перерезал ей горло — и руки у меня опустились и в глазах потемнело: кровь струею брызнула из-под ножа! Я убил ее! Я был убийцею этой женщины! С умыслом ли подвел меня мой тайный враг, или он сам был обманут? Со страха я не знал куда деваться и что делать? Я бросился вон из комнаты: кругом все было темно; ощупью я нашел лестницу, мигом сбежал с нее. Внизу также было темно, но дверь была слегка притворена; я толкнул ее — и выбрался наружу. Там я свободно вздохнул. Без оглядки бежал я до своего жилья и опомнился, только когда лежал уже в постели. Но спать я не мог. Бесконечная ночь тянулась; я едва дождался утра; но и оно не успокоило меня: я с ужасом заметил, что потерял саблю, нож и пояс. По всей вероятности, я забыл все это у умершей в комнате. Этим я себя выдал, меня могли разыскать и признать за убийцу.