Добравшись до базарной площади, он издали завидел мать и порадовался, что стало быть не слишком долго проспал, если мать его не успела еще распродать весь товар свой.

По дороге, он стал придумывать как подойти к матери и что ей сказать; он видел, что мать сидит грустная, не зазывает прохожих покупателей, а подперши голову рукою, молча смотрит в землю. Яша сзади подошел к ней и, положив ей руку на плечо, ласково проговорил:

— Что с тобою, мама? Ты на меня сердишься?

Женщина оглянулась.

— Пошел прочь от меня! Урод ты эдакий! — к с испугом закричала она — терпеть не могу таких глупых шуток!

— Что ты, мама? Что с тобою? Затем ты меня гонишь? — в изумлении говорил мальчик.

— Сказала я тебе, пошел прочь, так и убирайся, — с досадою продолжала Анна, — не дам я тебе ничего, ступай.

— Она помешалась! Что я теперь с ней стану делать? — тихонько проговорил Яша, — домой-бы ее как-нибудь отвести. Мамочка, послушай, взгляни только на меня, отчего ты меня не хочешь признать? Ведь я сын твой Яша.

— Это невыносимо! — закричала она, обращаясь к торговкам — смотрите пожалуйста, привязался ко мне урод этот, да еще насмехается надо мною, над моим несчастием, говорит: я сын твой Яша.

Тут все соседки поднялись с шумом, бранью и накинулись на Яшу. Они бранили его как умели (а торговки в этом деле мастерицы); они укоряли его, что стыдно насмехаться над бедною Анною, у которой уже семь лет как пропал сын, и грозили ему, что в клочки разорвут его, если он не уйдет тотчас и не оставит в покое бедную женщину.

Яша вовсе с толку сбился. Ведь он вышел на базар сегодня утром, помог матери расставить корзины, с нею торговал, понес старухе капусту, правда, закусил и вздремнул у нее, но все-таки не долго, тотчас же вернулся назад, а его не признают, говорят, что он пропадал семь лет и что это вовсе не он; бранят, называют его уродом. Слезы навернулись у него на глазах. Он решился идти к отцу и от него узнать правду.

Дойдя до угла, где отец чинил башмаки, Яша увидал его работавшим в лавке; робко подошел он к двери и остановился. Сначала сапожник работал прилежно, не замечая мальчика; затем оторвавшись на минуту от работы и взглянув в дверь, он выронил от удивления работу из рук и воскликнул:

— Что это такое?

— Здравствуй, хозяин, — сказал мальчик, входя в лавку, — как поживаешь?

— Плохо, — отвечал Яшин отец, осматривая мальчика с головы до ног, — не спорится у меня дело; работаю один, становлюсь стар, а помощника держать дорого, несходно будет.

— А сынишка — что же разве не может? Пора бы и ему приучаться ж делу! — допрашивал Яша.

— Да, сынишка! То-то вот и беда, что сынишки-то нет! — вздохнул сапожник. Будь он со мною, так мы не только что чинить, а и вновь стали бы работать, тогда бы разжились! Ему уж теперь шестнадцатый год пошел бы.

— А где он? — спросил Яша дрожащим голосом.

— Бог весть где! Семь лет тому назад его у нас украли с базару.

— «Семь лет тому назад!» — с недоверием повторил Яша.

— Да, семь лет. Я как сейчас помню: жена вернулась с криком и плачем, говоря, что мальчишку у нее увели, что она везде искала и спрашивала его; но никто его не видал. Яша был хорошенький мальчик; я всегда за него боялся; мать рассылала его с чужим народом в незнакомые места, мне было за него страшно: город велик, мало ли какие есть люди! Так и случилось: понес он раз чужой старухе целую корзину капусты, да так с тех пор мы его и не видали.

— И с тех пор прошло семь лет?

— Да, весною будет семь. Мы печатали о нем объявления, искали его, обошли весь город, спрашивали в каждом доме. Многие знали, любили его, приняли в нас участие, помогали разыскивать его, но ничего не могли сделать — как в воду канул! Пропал да и только! Даже старухи той никто после не видал. Говорила какая-то старая, престарая старушонка, что это была, должно быть, злая колдунья, которая приходит в город в пятьдесят лет раз. Должно быть она и увела нашего Яшу.

Теперь только понял Яша в чем дело: стало быть он не во сне провел семь лет у старухи-волшебницы, она в самом деле обратила его в белку; отняла у него целых семь лет жизни его, — и как же он их провел? Чему научился за все это время? Он жил в обществе морских свинок да белок и научился натирать полы да готовить кушанье. Горько стало бедному Яше, он готов был расплакаться.

— Заказов каких не будет ли? — спросил его сапожник, — туфлей, а может чехольчик на нос? — добавил он смеясь.

— Это зачем? — спросил Яша, — не слыхивал я, чтобы на носы надевались чахлы.

— Ну ведь это смотря по носу; будь я на вашем месте, я бы конечно сделал себе чехол; по крайней мере уж спокойно бы было, заденешь носом, так не больно! — И сапожник рассмеялся.

Яша хватился за нос. О ужас! У него был толстый нос, длиною по крайней мере в четверть! Вот почему и мать не признала его! Вот почему его называли уродом.

— Нет ли здесь зеркала? — жалобно спросил Яша.

— Зеркала? Нет. Да тебе бы кажись лучше и не смотреться вовсе.

— Нет, мне надо, мне непременно надо посмотреться, — настаивал Яша.

— А коли надо, так убирайся от меня. Иди вон к тому цирюльнику, там и посмотрись.

Яша пошел.

— Позвольте мне у вас посмотреться в зеркало, — сказал он, входя в цирюльню.

— Сделайте одолжение, — с улыбкою сказал цирюльник, и общий хохот сидельцев раздался в лавке. — Лебединая шейка! Княжеские ручки! А нос!.. Такого другого не завидишь, хоть два века проживешь! — говорил цирюльник.

Между тем Яша подошел к зеркалу.

— Не мудрено, что ты меня не признала, матушка! — подумал он. — Не таков был твой Яша в те счастливые дни, когда ты любила его и гордилась им.

Глаза его съежились, огромный нос висел ниже подбородка; голова сидела на самых плечах и едва ворочалась; ростом же он остался как семилетний мальчик, но в плечах был широк, а выгнутая грудь и спина придавали ему еще более уродливый вид; жиденькие, тоненькие ножки едва сдерживали такое толстое туловище, а длинные сухие руки болтались по самые пятки; он дотрагивался до земли своими черными костлявыми пальцами.

Яша вспомнил то утро, когда старуха подошла к его матери, перерыв у нее все корзины. Он смеялся над ее уродливостью и за то стал теперь сам еще хуже ее.

— Ну что, налюбовались? — спрашивал цирюльник Яшу, все еще в изумлении стоявшего перед зеркалом. — Оно, конечно, трудно наглядеться на такую диковину, да ведь вам, чай, и не впервые. А вот что, брат, ты не вздумаешь ли поступить ко мне в цирюльню? Жил-бы ты на всем на готовом и покойно и весело без всякой работы, стой себе только у двери да поглядывай в нее на прохожих, а зайдет кто — ну дай на себя полюбоваться, прислужи, помоги выбрить, прими и подай, что нужно. А то видишь ли, сосед мой соперник завел у себя великана — все к нему и идут, а я остался без работы, так пусть же у меня будет карлик, может и ко мне пойдут.

Яша был глубоко оскорблен таким предложением. Быть в лавке приманкою для посетителей! Вот до чего унизила его злая старуха волшебница.

Обдумав хорошенько, Яша решился идти снова к матери и объяснить ей все, что с ним было, где он пропадал семь лет и почему так переменился.

Застав мать еще на рынке, он объяснил ей что мог, припоминая мельчайшие подробности из детства своего, желая этим доказать ей, что он в самом деле сын ее Яша. Мать в раздумье повела его к отцу.

— Смотри-ка какого я тебе гостя веду, — сказала она мужу, — он уверяет, будто сын наш Яша, и рассказал мне как семь лет тому назад его увела старуха колдунья.

— Вот как! Это он тебе все рассказал? — с сердцем вскричал сапожник. — Славно! Сначала меня расспросил, а потом и пошел да рассказал тебе. Ловко!

И схватив ремень, он стегнул им карлика так, что тот с визгом убежал и скрылся.

День-деньской прошлялся Яша по городу, и никто над ним не сжалился, не приютил и не накормил его. К вечеру он лег на церковной паперти и уснул.

Первые лучи солнца разбудили его. Опомнившись он вскочил и начал обдумывать, что ему делать и как быть? Отец с матерью отказались от своего Яши; быть цирюльной вывеской ему не хотелось: он был слишком горд, чтобы показываться за деньги; трудиться и работать желал он, но какую работу придумать по силам? Он вспомнил, что жил у старухи в поварах, и ему казалось, что он кухонное искусство знает хорошо, а потому, как только улицы стали оживляться, наш Яша, зайдя наперед в церковь и благословись на работу, пошел в люди искать счастья. Тамошний герцог был известный сластена, он выписывал себе поваров из всех пяти частей света, и Яша отправился ко двору. У ворот часовые спросили его, что ему нужно?

— Главного смотрителя над царскою кухнею, — отвечал Яша.

Над ним смеялись, трунили, однако повели к смотрителю внутренними дворами. Где они ни проходили, везде карлик обращал на себя внимание: лакеи, конюхи, скороходы, половщики — все бросали свое дело и бежали за карликом «Смотрите, смотрите! Карлика ведут! Видели карлика?» — кричали они. Народу прибывало, шум усиливался.

В дверях показался смотритель дворца, с огромною плетью в руках.

— Пресвятые небеса! Что здесь за шум! Не знаете вы, собаки, что герцог еще почивает! — закричал он, выразительно взмахнув плетью, причем порядком поплатились спины некоторых конюхов и привратников.

— Мы привели карлика, — заговорили те, — да еще какого! Посмотрите-ка, диковинный какой!

Увидав карлика, смотритель чуть было не рассмеялся, но вовремя удержался, боясь уронить достоинство свое. А потому он наперед разогнал своею плетью лишний народ, ввел карлика в комнаты, и спросил что ему нужно.

— Ты ошибся, любезный, тебе не смотрителя кухни нужно, а смотрителя дворца, т. е. меня, ты вероятно желаешь быть придворным карликом, не так ли?

— Никак нет-с, — отвечал карлик, — я могу похвалиться и смело говорю, что я отличный повар, а потому желал бы видеть самого смотрителя царской кухни и предложить ему свои услуги.

— Вольному воля! Только странный у тебя вкус: как же предпочесть должность повара должности придворного карла и шута. Тут тебя кормят отлично, хорошо одевают, живешь ты в покое и довольстве, а там… — да еще вопрос, можешь ли ты быть поваром самого герцога?