После переговоров он был принят генеральным секретарем и хранителем тайн Учителя, Гербером Кимбеллом.

— Видеть президента Брайама — это невозможно, — сказал тот. — Он сейчас в Собрании старшин.

— До которого часа?

— По меньшей мере часов до семи. И к его возвращению назначены уже аудиенции.

— Что касается аудиенций, — сказал д’Экзиль, — так я не боюсь их. Меня он примет прежде всех. Но семь часов, это слишком поздно для меня.

— Может быть, вы хотите, чтобы я пошел и сейчас позвал сюда президента? — нагло спросил Кимбелл.

— Этого именно я и хочу, — ответил иезуит.

— Вы хотите!.. — вскричал ошеломленный Кимбелл. — И вы воображаете, может быть, что он покинет Собрание старшин, собрание, построенное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению...

— Он покинет его, — пообещал отец д’Экзиль.

— Я бы хотел это видеть, — усомнился Кимбелл.

— Вы это увидите. Вам стоит только шепнуть ему, что его ждут в кабинете и что получены плохие новости о банке Кроссби в Нью-Йорке — и он придет.

— Но...

— Прибавлю еще, брат Кимбелл, что с президентом Брайамом не всегда легко ладить, так что в ваших интересах не откладывать надолго мое поручение.

Сказав это, отец д’Экзиль удобно устроился в одном из больших кожаных кресел кабинета президента.

Четверть часа спустя в зал собрания вышел Кимбелл. Сорок глиняных ламп, привешенных к потолку, освещали восемнадцать присутствующих своим мерцающим светом.

Наступило молчание. Кимбелл пробрался к эстраде президента и шепнул что-то на ухо Брайаму.

Тот важно приподнялся. На его огромном бритом лице не отразилось никакой торопливости.

— Братья, — сказал он, — простите меня. Брат Гербер сейчас сказал мне, что Всевышний требует моего присутствия в другом месте. До моего возвращения я попрошу брата Орсона Пратта взять на себя председательствование в церемонии.

Когда они вышли на улицу, он все с тем же спокойствием спросил Кимбелла:

— Он тебе ничего больше не сказал?

— Ничего.

— Хорошо, — сказал Брайам.

И этот тучный великан зашагал с таким проворством, какого никак нельзя было ожидать от него.

Отец д’Экзиль рассматривал сделанную сепией модель будущего храма в Соленом Озере; модель эта висела на стене в кабинете президента Церкви.

Гость и хозяин обменялись несколькими любезностями.

— Прекрасный памятник, — похвалил иезуит.

— Архитектор его, — сказал Брайам, — брат Труман Анжел. Мы надеемся, что его произведение оставит далеко за собою все памятники мира. Так, например, если память не изменяет мне, обе башни Амьенского собора имеют по 66 метров высоты.

— 66 метров имеет Южная башня, — сказал отец д’Экзиль, — и 65 — Северная.

— Хорошо-с! А шесть многогранных колоколен, которые будут служить украшением нашего храма, будут иметь по 74 метра высоты. Прошу вас взглянуть на это вот. Эта глыба голубоватого гранита — образчик камня, из которого будет выстроен Дом Божий. Мы за большие деньги привезли его с соседней горы.

— Нет ничего, что было бы слишком прекрасно для Бога, — сказал иезуит.

— Ничего, — согласился Брайам.

Еще в течение нескольких минут обменивались они различными соображениями о постройке религиозных зданий. Отец д’Экзиль цитировал Роберта де Люзарка и Виоле де Дюка. Брайам не уступал ему. Он играл крошечным компасом, украшавшим цепочку его часов; в общем, он был доволен, что встретил достойного соперника.

Как нельзя более спокойным голосом решился он наконец спросить:

— А что же это за плохие новости о банке Кроссби?

— Я сейчас из пустыни, — ответил, не переставая исследовать план храма, отец Филипп, — и поэтому не могу вам сказать ничего, касающегося дел этого банка, — ничего достоверного, во всяком случае. Думаю, впрочем, что никогда дела его не были в лучшем положении.

— А! — сказал, не выказывая удивления, Брайам.

Улыбаясь, взглянули они друг на друга.

— Могу ли я узнать в таком случае, — спросил президент, — почему вы думаете, что банк Кроссби может интересовать меня?

— Должно быть, все-таки может, — возразил отец Филипп, — если судить по быстроте, с которой вы оставили Собрание старшин, Собрание, учрежденное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению.

Брайам повернулся в своем кресле.

— Вы хотите просить меня о чем-нибудь?

— Да, — сказал иезуит.

— О чем же?

— О расторжении брака, соединившего миссис Ли и мистера Джемини Гуинетта.

— Невозможно, — сказал Брайам.

— Невозможно, говорите вы?

— У меня нет ни причин, ни власти объявить подобное распоряжение.

— Знаете ли вы по крайней мере, о ком речь идет? — спросил иезуит.

— Пастырь знает свое стадо, — иронически заметил Брайам Юнг. — Миссис Гуинетт номер второй, бывшая миссис Ли.

— Вдова полковника Ли, — точнее определил отец д’Экзиль.

— Что касается брата Джемини, то это человек замечательного ума, настолько замечательного, что...

— Что он может претендовать на пост вашего преемника, — заключил иезуит.

— Вот это именно я и хотел сказать, — Брайам закусил губу.

— Мы говорим с полным знанием дела, — сказал отец д’Экзиль. — Повторяю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?

— Не хочу и не могу.

— Сказать, что вы не можете, было бы против истины, брат Брайам. Все можно, когда имеешь в своем распоряжении откровения Всемогущего и когда сам непогрешим.

— Нельзя смеяться над принципом непогрешимости, — произнес Брайам. — Есть спорные пункты, которые можно разрешить, только бросив на весы абсолютное. И рано или поздно папа ваш, говорю вам это, придет к тому же.

— Я далек от мысли насмехаться над принципом непогрешимости. Наоборот, я говорю, что, опираясь на этот принцип, вы можете, если захотите, объявить о разводе, о котором я вас прошу.

— В этом вы ошибаетесь, — сказал президент. — Чтобы сохранить всю свою ценность, принцип этот должен применяться очень умеренно. Не надо поминутно пускать его в ход: без этого, наверное, можно сказать...

— Наверное, можно сказать, дорогой президент, что мы начинаем даром время терять, — заключил отец д’Экзиль.

Брайам любезно запротестовал.

— Вы, дорогой друг, может быть, но не я. Напротив, ничто не может быть так полезно для меня, как время от времени беседа с ученым представителем чужого вероисповедания.

— В последний раз я ставлю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?

— Я уже вам ответил: не хочу и не могу.

— Это ваше последнее слово?

— В данный момент, да.

— В данный момент, — сказал отец д’Экзиль. — Вот термин который приводит меня в восхищение. Признайтесь, дорогой президент и друг мой: вот уже целый час, как вас мучит желание, чтобы я рассказал вам историю о банке Кроссби.

— Допустим.

Брайам подошел к двери, отпер ее. Коридор был пуст. Он вернулся к столу и сел.

— Можете начать.

— Разве у вас не курят? — спросил иезуит.

— Религия запрещает курение, — сказал Брайам. — Но знаете, — с доброй улыбкой продолжал он, — как говорил в Риме великий преосвященник Аврелий Котта, между людьми интеллигентными религия есть вещь...

И он отпер маленький шкаф черного дерева и достал оттуда ящик с сигарами.

— Выбирайте, — предложил он.

Он сам закурил сигару.

— Я слушаю вас.

Они удобно уселись в своих креслах, откинули головы и устремили глаза в потолок, к которому медленно поднимался дым их сигар.

— Приблизительно в 1848 году, — начал отец д’Экзиль, — был в Нью-Йорке банк с многочисленными клиентами, банк Уильяма Кроссби.

— Так.

— То было время, когда в Соленое Озеро возвращались первые мормоны, нашедшие золото в Калифорнии. Мормонская церковь осудила на основании формального откровения добычу этого металла. «Золото, было там сказано...»

— Избавляю вас от чтения этого откровения, — чуть-чуть нетерпеливо сказал Брайам. — Я сам обнародовал его. Можете себе представить, что я его хорошо знаю.