2

Уже накануне стало известно, что «королевское заседание» Генеральных штатов, назначенное на понедельник 22 июня, отложено на один день.

На рассвете 23 июня дорога из Парижа в Версаль представляла невиданное зрелище. Непрерывным потоком двигались извозчичьи кареты, коляски, кабриолеты, телеги, всадники, пешеходы. Версаль был битком набит войсками. У Парижской аллеи стоял отряд швейцарской гвардии. Глазные улицы были загорожены рогатками. Помещение, а котором должно было состояться заседание, оцеплено пехотой…

Толпа парижан опрокинула загородки, хлынула на площадь. Опять, как третьего дня, пошел дождь. Двери отворились. Главный церемониймейстер, господин де Брезе, ввел в здание только депутатов от дворянства и духовенства. Третье сословие осталось ожидать под дождем. Это было новое, намеренное унижение. Среди депутатов начался ропот, некоторые предлагали уйти и собраться отдельно. Другие, более осторожные, советовали повременить.

Егору удалось протиснуться в первые ряды толпы, сдерживаемой цепью гвардейцев. Рядом с ним стояли стройный юноша, почти подросток, и уродливый сухощавый человечек лет около сорока. Старший походил на провинциального нотариуса или врача, а юноша, несмотря на строгое черное платье, выглядел как истый аристократ.

«Отец с сыном?» — подумал Егор, глядя на них.

Снова появился церемониймейстер и пригласил депутатов третьего сословия следовать за ним. Толпа ринулась вперед. Гвардейцы сдерживали ее, но в нескольких местах их цепь была прорвана. Парижане отталкивали солдат, осыпали их бранью и проклятиями. Вскоре порядок был восстановлен, толпа оттеснена. Нескольким посторонним все же удалось просочиться сквозь цепь, смешаться с последними рядами депутатов и проникнуть в здание. Среди них был Егор. Он не отличался проворством и находчивостью, просто мощный людской поток вынес его с собой, как волна выносит на отмель щепку.

Депутаты проходили в зал по трое. Среди них шли пожилой господин с юношей, которых Егор заметил еще на площади. Преодолев застенчивость, он примкнул к ним. Юноша приветливо улыбнулся, его спутник слегка нахмурился, но промолчал. Очевидно, этот хмурый господин был здесь известен. Егор видел, как он обменялся поклонами с некоторыми депутатами.

Пройдя по галерее, они наконец очутились в зале заседаний.

В глубине зала, на помосте, возвышался трон, внизу — кресла для министров. Министры уже заняли места, трон еще пустовал. По правую сторону от трона расположилось дворянство, по левую — духовенство, третьему сословию были отведены места от середины зала до входных дверей, прямо против трона.

Егор отыскал местечко в задних рядах. Юноша стоял у стены, его отец уже успел присесть. Егор помахал рукой, приглашая юношу разделить с ним стул. Тот с радостью поспешил на зов.

Около одиннадцати часов королевский кортеж выехал из дворца. Впереди скакали две роты конной гвардии, за ними следовали, тоже верхами, королевские сокольничьи егеря, пажи и шталмейстеры; далее восьмерка белых лошадей везла белую, легкую, как облако, королевскую карету; шествие замыкали еще две конные гвардейские роты. Толпа, стоявшая перед цепью солдат, встретила блестящую процессию гробовым молчанием. Это нисколько не походило на тот восторженный прием, который оказал народ своему государю полтора месяца назад, в памятный день открытия Генеральных штатов.

Король вышел из кареты и направился в зал, сопровождаемый принцами крови и пэрами Франции. Депутаты почтительно встали, но приветственных возгласов не было слышно. Людовик поклонился — величественно и небрежно, — уселся на трон. Депутаты опустились на стулья. Эта привилегия была предоставлена только дворянству и духовенству; депутатам третьего сословия полагалось стоять в присутствии монарха. Но они сели наравне с другими, еще раз утверждая этим свое равноправие. Со стороны помоста, где сгруппировались светская и церковная знать, послышался негодующий ропот; король сделал вид, что ничего не заметил.

Людовик принялся читать заранее заготовленную речь. Егор с трудом разбирал слова, король говорил невнятно, голос его заметно дрожал.

— Уже почти два месяца прошло со дня открытия Генеральных штатов, — говорил он. — А между тем депутаты все еще не смогли сговориться о порядке своих работ. Мы ожидали, что любовь к отечеству приведет к всеобщему согласию, в действительности же начались пагубные раздоры, вызывающие беспокойство всей страны…

Понемногу голос короля окреп, в нем появились повелительные нотки.

— Основой государственного устройства французской монархии является раздельность трех сословий. С незапамятных времен служители церкви и дворянство обладали особыми привилегиями. Принцип этот разумен и основан на заслугах и государственном значении двух высших сословий. Не может быть и речи о его изменении.

Король перечислил основные реформы, которые надлежит принять Генеральным штатам.

— Что ж это? — шепнул Егор соседу. — Тот же деспотизм?

Юноша кивнул в знак согласия.

— А заметили вы, — тоже прошептал он, — что Неккера здесь нет? Все министры в сборе, он один отсутствует.

— Видно, не одобряет поведения короля, — предположил Егор.

— Или умывает руки, как Понтий Пилат, — заметил юноша.

Егор взглянул на него с некоторым удивлением.

«Кажется, не глуп, — подумал он, — а с виду совсем мальчишка».

— …Итак, господа! — продолжал король. — Подача голосов будет производиться, как издавна, по сословиям. Если же… — Он повысил голос, и лицо его приняло суровое выражение: — если вы не сможете достигнуть единства, я обойдусь без вас. И сам позабочусь о благе моего народа!

Шепот пронесся по скамьям третьего сословия.

— А теперь, — сказал Людовик, — прошу вас разойтись и ожидать моего повеления.

Он опять небрежно кивнул головой и удалился. За ним последовала свита и министры.

— Господа! — обратился церемониймейстер де Брезе к депутатам. — Прощу покинуть зал.

Представители дворянства и духовенства направились к выходу. Кресла по правую и левую стороны трона опустели. Некоторые депутаты третьего сословия тоже встали с мест, другие продолжали сидеть в нерешительности. Вдруг послышался мощный голос.

— Господа! — воскликнул поднявшийся в переднем ряду плотный человек с рябым смуглым лицом. — Господа! Что здесь происходит?

— Мирабо! — толкнул Егор своего соседа.

— Против вас выводят войска, — продолжал оратор. — Нарушают святость национального храма. И все это якобы совершается для блага народа… Что за возмутительный произвол! Кто вам приказывает? Ваш уполномоченный! Тот, кто должен получать законы от вас, господа! Ибо вы, и только вы, выражаете волю двадцати пяти миллионов французов… А вам отказывают в свободе прений, вас чуть ли не разгоняют военной силой. Вспомните священную присягу, данную вами на днях. Она не позволяет вам разойтись до тех пор, пока вы не дадите Франции конституцию!..

Раздались шумные рукоплескания. В зале снова появился де Брезе.

— Господа! — обратился он к депутатам. — Вы слышали повеление его величества? Прошу немедленно разойтись!

Мирабо сделал несколько шагов навстречу церемониймейстеру. Глаза его горели, лицо было мертвенно бледно.

— Да, сударь! — сказал он громовым голосом. — Мы слышали! И не вам напоминать нам об этом. Ступайте и скажите вашему господину, что мы здесь по воле народа! И ничто, кроме штыков, не заставит нас уйти!

Восторженные возгласы покрыли последние слова оратора. Де Брезе пытался что-то возразить, но голос его потонул в общем шуме. Он поспешно скрылся.

— Вот это так! — воскликнул Егор.

Сосед его вздрогнул и в изумлении пристально посмотрел ему в лицо. Егор и не заметил этого, так он был увлечен происходившим.

Поднялся небольшого роста человек в сутане католического священника. Это был аббат Сиэйс.

— Господа! — сказал он спокойно. — Вы — депутаты могущественного третьего сословия, истинные представители французской нации. Не смущайтесь! Ничего не случилось. Вы и сегодня то же, чем были вчера. Приступим к прениям!..

Выслушав несколько кратких речей, депутаты постановили: подтвердить свои прежние решения и провозгласить всех членов Национального собрания неприкосновенными. Бальи объявил заседание закрытым.

Депутаты вышли на площадь. Они были встречены бурей приветствий.

— Какой великий день! — сказал Егор.

— О да! — подтвердил неизвестный юноша и вдруг спросил: — Неужели вы русский?

— Да, — сказал Егор недоумевая. — Я русский… Но откуда вы это узнали?

— Вы и сами не заметили, как заговорили по-русски. Когда Мирабо дал отповедь этому придворному, вы сказали, как бы про себя: «Вот это так!»

Последние слова юноша повторил тоже по-русски.

— Так вы знаете русский язык? — еще больше удивился Егор.

Юноша кивнул:

— Мы соотечественники… Хотя по-русски я говорю хуже, чем по-французски.

— А как ваше имя?

Юноша замялся:

— Павел Очер. Но прошу вас… Есть причины, по которым…

— О, пожалуйста, не беспокойтесь! — сказал Егор. — А этот пожилой господин — ваш отец?

— Это мой воспитатель, — сказал Очер. — Француз…

В этот миг человек, о котором они только что говорили, нагнал их.

— Опять! — укоризненно обратился он к своему воспитаннику. — Я же предупреждал тебя…

— Этот молодой человек из России, — оправдывался юноша. — Мы случайно разговорились.

— Извините, мосье, — вмешался Егор. — Если угодно, я тотчас же уйду. Вы, кажется, меня опасаетесь? Я студент, учусь в Париже. Живу в Латинском квартале, улица Сен-Жак, восемь… Обрадовался, повстречав земляка. Поверьте, я не причиню вам худого.

На другой день юноша, назвавший себя Павлом Очером, разыскал Егора в его мансарде.

— Как славно, что вы пришли, — обрадовался Егорушка. — Я и не надеялся… Но что скажет ваш гувернер? Верно, вы сбежали от него тайком?