– Ну, это уж ты, Лассе, прихвастнул!

– Да, брат! Это уж ты привираешь! Кабы так, не пришлось бы тебе увечным по жизни маяться!

– Мастер-то тебя отделал, будто своей почитал добычей, а не бесовой!

Они хохотали над собственными шуточками. Злоба зажглась в обращенном к ним пылающем взоре.

– Да мне это тьфу, понял?!

– Так уж и тьфу!

– Они ведь с тобою как с обыкновенной палаческой поживой обошлись, ей-богу!

– Ну и что! Все одно не обломать им Лассе Висельника! – Он выкрикивал слова, яростно сверкая глазами. – Чего захотели! Не так это просто!

– Неужто! Однако начать-то они все же начали!

– Да ничего им у меня не отнять, нету у них такой власти! – крикнул он, вскакивая. – Понял? Нету – и все! Не в человеческой это власти – меня одолеть, сказано тебе, и шабаш!

– Да что ты! Беда, да и только!

– Им до меня нипочем не добраться! Чем я владею, никакая в мире сила не отымет! А от меня потом к мальцу вон перейдет, он мой наследник!

– Ба! Так у тебя и наследство есть, Лассе? Ну и ну, слыхали?

– А ты как думал! Есть, да побольше вашего! Ему от меня и корень, и вся преисподняя в наследство достанутся!

– Выходит, есть у тебя корень-то?!

– Есть! Душу можешь дьяволу прозакладывать, что есть! Показать тебе, что ль!

– Не, не!..

– Вот он где, на груди у меня! По виду будто как человечек, и с ним хоть воруй, хоть чего хочешь делай – все тебе в руку пойдет, пусть даже и рук нету!

Они разинули рты. Воззрились на него со страхом.

– Как же ты раздобыть-то его ухитрился, пропащая твоя душа? Неужто на лобном месте?

– А то где ж! Под самою виселицей, куда они трупы закапывают, как их ветром снесет!

– И ты решился туда пойти! Да ночью!

– То-то и есть, что решился! Это тебе не дома в постельке лежать да «Отче наш» перед сном бубнить! Ты бы сроду не решился!

– Не, не!..

– Они там вздыхали да стонали – жуть...

– Это кто ж?

– Известно кто, мертвецы! Уж они на меня кидались да цеплялись за меня, пока я шарил-то! Так и лезли! Я их колотил почем зря, а они вопили и рыдали, ровно помешанные, когда их лупят, чтоб угомонились! Вой стоял и рев – как в аду, думал, с ума свихнусь, никак от них было не отвязаться! «Прочь, окаянные! – орал я им. – Прочь от меня, нечистые видения! Я-то не помер, я живой, у меня он в дело пойдет!» Ну, напоследок разогнал я их. И тотчас увидел: прямо под самой виселицей и растет, там тогда Петтер Мясник и еще какие-то болтались. Я землицу округ культею разгреб, а потом наземь бросился и давай его зубами выдирать!

– Да ну?! Прямо зубами?

– Ага! Зубами! Которые сами-то не смеют, так они собак заставляют!

Взор его пылал неистовым огнем.

– И тут вдруг в нем как завоет! Как завоет! У-у-у! Кровь в жилах леденела! Но я ушей не затыкал, как иные! Баба я, что ль! Я терпел! И все дергал и дергал за корень! Мертвечиной смердело, и кровью, и порчей! И ревело, и голосило из подземного царства! Но я ушей не затыкал! Я тащил его и тащил! Потому – завладеть им хотел!

Он бесновался как одержимый. Все отшатнулись назад.

– А как вырвал я его – загрохотало все вокруг, затрещало, ходуном заходило! И разверзлась бездна, и всплыли трупы и кровь! И тьма раскололась, и пламень побежал по земле! И ужас, и плач! И все полыхало! Будто ад на землю выплеснулся! А я кричал: «Мой он теперь! Мой!»

Он стоял, потрясая над головой обеими обрубленными руками, как чудовищный, изувеченный фантом, безумные глаза словно взорвались, а голос утратил всякое человеческое выражение.

– Есть у меня наследство, есть! Есть у меня наследство! Душу можете дьяволу прозакладывать, что есть!

Палач сидел недвижимо, его тяжелый, вневременный взгляд был уставлен в темноту.

* * *

Народу прибыло, стало шумно и тесно, в полусумраке слышались голоса, и смех, и звон бокалов, стеклянный шар под потолком медленно вращался, отбрасывая неясные сине-фиолетовые и зеленоватые блики, танцующие пары скользили по полу где-то посредине, и слабо звучала музыка.

Танцы вылились в проходы между столиками, растеклись по всему залу, женщины в светлых туалетах, полузакрыв глаза, висели на мужчинах, музыка отбивала джазовые ритмы.

Пышная красотка проплыла мимо, взглянула через плечо кавалера.

– Смотри-ка, и палач здесь, – сказала она. – Как интересно!

Блики кружились над шумной сумятицей, столы отсвечивали бледным мертвенно-зеленым светом, официанты в испарине метались средь гомона и криков, пробки от шампанского стреляли.

Жирный господин в топырящейся манишке подошел и учтиво поклонился.

– Для нас большая честь видеть среди нас палача, – сказал он, угодливо потирая руки, и поправил пенсне, за которым блестели колючие глазки.

Танец кончился, и пары рассеялись, с улыбками вернулись за столики.

– А вы знаете, что палач здесь?

– Да ну, неужели!

– Ага, вон он сидит.

– Ну шикарно, а!

Молодой человек с энергичным мальчишеским лицом приблизился к нему и, чеканно приставив ногу, вскинул прямую руку.

– Хайль! – воскликнул он и на мгновение замер. Повернулся кругом и, щелкнув еще раз каблуками, пошел обратно на свое место.

Все галдели и хохотали, человек в лохмотьях проник в зал и ходил от стола к столу, что-то шепча и протягивая тощую руку, пока его не выдворили.

Уличная шваль сидела, попивая из бокалов.

– Ну здорово, до чего он шикарный в своем красном костюме, а!

– Ага, здорово!

– И вид такой зверский – вот это мужик!

– По виду он, по-моему, настоящий кот.

– Ничего подобного, с ума ты сошла! Такой шикарный мужчина.

– А чего это он сидит и все время рукой за лоб держится?

– Я-то откуда знаю.

– Но он шикарный.

– Ага!

– Как ты думаешь, если бы с палачом, а?

– О, пальчики оближешь, можешь не сомневаться.

Снова зазвучала музыка, на этот раз томно, играл другой оркестр. Пары заскользили в блуждающем синем свете, тонкие руки свисали через плечи, глаза полусонно смежались.

– Разве завтра что-нибудь такое ожидается?

– Не знаю, но вообще-то у них полно людей, которых намечено прикончить. По мне, так пожалуйста.

– Да, это совсем не вредно. Людей на свете предостаточно, причем настоящих, полноценных людей. Во всяком случае, жить остаются, как правило, лучшие, уж за этим-то, безусловно, следят.

– Конечно.

Пожилой господин с военной выправкой, жуя губами, прошел твердым пружинистым шагом мимо столика палача.

– Отлично, что будет порядок, господин палач! Народ разболтался, пора, черт возьми, приструнить его!

– Нет, да что ж это! Мы вам заказывали сухое, а вы приносите полусухое! Безобразие!

– О, извините, пожалуйста...

– Вот именно, больше вам нечего сказать. Ну и обслуживание! Да еще сидели ждали целую вечность.

– Он уже и бутылку откупорил!

– Нет уж, придется вам поменять. Мы не пьем ничего, кроме сухого.

Раскормленная бюргерша шла вперевалку из дамского туалета; увидев палача, она всплеснула руками:

– Нет, вы только поглядите! И палач здесь! Я обязательно должна сказать об этом Герберту!

Она подошла и доверительно положила руку палачу на плечо.

– Мой сын наверняка будет ужасно рад с вами познакомиться. Милый мальчик, он так обожает кровопролития.

Она подняла голову и с материнской улыбкой огляделась, высматривая своих.

Музыка звучала томно, ласкала гибкие, скользящие женские тела, чумазый малыш прошмыгнул в зал через двустворчатые двери и, обходя столы один за другим, распахивал свои жалкие лохмотья, показывая, что под ними он голый, пока официанты не схватили его и не выставили.

– Напротив, сударь мой! Насилие является наивысшим проявлением не только физических, но и духовных сил человечества! Это факт, который благодаря нам стал наконец совершенно очевидным. А тех, кто думает иначе, мы будем переубеждать именно путем применения насилия, и уж тогда-то они, безусловно, в это поверят, или вы так не думаете?

– Ну что вы, конечно, безусловно.

– Да! Мы тоже на это надеемся.

– Так вот. Мы выдвинем категорическое требование: все инакомыслящие должны подвергаться кастрации! Это диктуется элементарной необходимостью, если мы хотим закрепить победу своих идей! Не станете же вы требовать, чтобы мы позволили этой заразе распространиться на будущие поколения. Нет, сударь мой! Мы сознаем свою ответственность!

– Да, разумеется.

– Право же, милейший сударь, вы все еще – смешно сказать – находитесь в плену привычных представлений прошлого! Поймите, никакое иное мировоззрение, кроме нашего, никогда больше не будет существовать! С этим покончено, понимаете, раз и навсегда!

– Ах вот как, ага! Да, вот теперь я вас понял. Конечно! Да, разумеется!

– Не правда ли, стоит лишь отказаться от привычного образа мыслей, как сразу начинаешь постигать этот наш совершенно новый взгляд на вещи. Только в самом начале чуточку трудновато. А в сущности, это же очень просто.

– Да, конечно.

– Вам не доводилось присутствовать при основательном избиении непокорных, каким мы пользуемся в нашей практике? Вот уж действительно самое воодушевляющее зрелище из всех, какие только могут быть, уверяю вас. Ощущение такое, будто ты участвуешь в воспитании человечества для новой, более высокой жизни, в его совершенствовании.

– О да, я бы действительно с удовольствием на это посмотрел!

– Бывали случаи, когда нам удавалось обращать стариков лет под восемьдесят, если только мы не жалели времени.

– Просто невероятно. Особенно если вспомнить, как трудно вообще распространять истинные убеждения среди людей.

– Да! Мы действительно добиваемся совершенно исключительных успехов, уверяю вас.

– Но мы сознаем свою ответственность за все грядущие поколения, понимаете? Мы знаем, нельзя терять ни минуты! Будут люди думать правильно сейчас – значит, и потом никогда уже не будут думать неправильно. Мы не должны забывать, что живем в великое время! Время, которое имеет решающее значение для всего человечества и для дальнейшего развития жизни на земле.

– Да, конечно.

– И мы знаем, что мы за него в ответе.