— Ой, беда! — вскрикнул бойда. «Значит, не одолел он того, кого подстерегал на Хангайском перевале», — мелькнула мысль. Батраки растерянно смотрели на хозяина, не понимая, о какой беде он говорит.
Лама, который вместе с Аюуром только что возвратился с гор, оседлал коня и поскакал в сторону перевала. Дашдамбы все не было, и Лхама, Гэрэл и Ханда стали расспрашивать Аюура и Дуламхорло, куда он мог деться, но те молчали.
Вернулся Дашдамба лишь к вечеру. Он ехал с ургой на плече, будто с пастбища, где присматривал за яловым скотом.
— Я поскакал за Донровом, стараясь не упустить его из виду, — рассказывал старик. — За Хангайским перевалом попал под проливной дождь с градом. Пришлось укрыться под скалой. Тут-то я его и потерял. Видно, этот вислоносый лама и в самом деле привез из монастыря плохие вести, раз они так забегали.
Дашдамба догадался, что произошло, но по опыту знал, что не стоит лишний раз тревожить дочь и ее свекровь. У каждого в тот вечер в голове роились тысячи мыслей, догадок, предположений, печаль сменяла радость, надежда — отчаянье. Весь вечер и ночь в аиле стояла тишина, батраки молча делали свое дело.
Но в юрте Аюура все было по-другому.
— Может, он укрылся от дождя под деревом и упустил коня? — пробормотал старик и стал вытаскивать из сундука вещи, которые намеревался спрятать в горах.
— Ох, не знаю, что и думать, — ответила Дуламхорло. — Донров у нас неповоротливый. Пока он развернулся со своим кнутом, Батбаяр мог его пристрелить, он наверняка с оружием.
— Тогда этот голодранец был бы уже здесь.
— Ты же говорил, что его казнили. Как же он вдруг живым оказался?
— Я дал вдвое-втрое больше того, что обычно дают этим законникам. Рябой коротышка из Управления делами шанзотбы, мастер отправлять на тот свет, сказал мне: «Не знаю, как вы встретитесь после следующего перерождения. Но в этой жизни ты его никогда не увидишь, поверь мне, клянусь перед бурханом». Он вынул из-за пазухи амулет — фигурку Манжушри, показал мне и взял за клятву еще рулон чесучи. Не может быть, чтобы Жаворонок вернулся. Наш гэцул, видно, обознался, — пробормотал Аюур, поворачивая молитвенный барабан.
На следующее утро Лхама выгнала овец на пастбище. День выдался ясный, припекало солнце. Женщина по привычке гнала отару к огромному утесу Байц-хада, хотя он был далеко от аила. Как только закончилась утренняя дойка, к хашану бойды примчался на взмыленном коне лама-сторож. В руках он держал какой-то бесформенный комок, похожий на кусок базальта.
— О, боже. Впервые я собственными глазами видел, как небо карает человека, — закричал лама, соскочив с коня.
— Что случилось? Да говори же ты, — в один голос закричали Аюур и Дуламхорло, выбежав из юрты.
— Донрова громом поразило на южном склоне перевала Хамран-даваа. О, небо! — запричитал лама и сделал несколько шагов им навстречу. — Только это и осталось… Посмотрите! Нож свернуло в кольцо. Пуговицы от дэла, подвеска для огнива, чашечка трубки, шпилька для ее чистки — все сплавилось в один кусок, — и он протянул бойде кусок металла. Аюур отпрянул, закричал.
— Не может быть, — и застыл на месте, не в силах шевельнуться.
— Эх!.. Я как предчувствовала, что добром это не кончится, — заголосила Дуламхорло и, чтобы не упасть, ухватилась за буслюр. «Осиротели, бедняжки! Как же мне их утешить, чем помочь горю?» — сокрушалась старая Гэрэл и кинулась к хозяйке.
— Вчера над Хангаем прошла сильная гроза, — рассказывал лама. — Молнии то и дело сверкали. Какой-то арат пас там скот и видел, как по склону во весь опор скачет всадник, и вдруг возле него вспыхнуло синее пламя… И сразу же грянул гром, задрожала земля, всадник исчез, а от того места, где он был, вверх поднялся черный дым. Лошадь уцелела, вскочила и галопом помчалась в сторону перевала…
Лхама не знала, что случилось в доме Аюура, но на душе у нее было тревожно. Она не заметила, как подъехала к утесу. Пустила коня пастись, а сама села в тени скалы.
— Почему я пригоняю отару именно сюда? — Лхама посмотрела на вершину утеса, над которой порхали синицы. — А куда же мне ее пригонять? Здесь Жаворонок впервые обнял меня. Кажется, будто это было вчера, — прошептала Лхама и тяжело вздохнула. — Скажи, утес. Неужели Батбаяр больше никогда не обнимет, не приласкает меня? Это правда, скажи?
Но утес молчал. Вокруг было тихо, лишь щебетали синицы. Лхама снова вздохнула и с тоской в глазах запела любимую песню своих земляков:
Нет, не замерз мой Торой-банди
В горах холодных, в высях снежных…
Батбаяр, скакавший в это время по живописной зеленой долине, прислушался.
— Содном-гуай! Да это же Лхама поет! — крикнул он и галопом помчался в ту сторону, откуда доносилась песня.
Лхама, заметив Батбаяра, вскрикнула и побежала ему навстречу.
— Недаром говорят, что любовь сильнее всех испытаний, — прошептал Содном, и на глаза навернулись слезы радости и умиления.
Батбаяр повернулся к нему.
— Ох! Как же это прекрасно… Содном-гуай! Мы с Лхамой всегда пригоняли скот к этому утесу. И сейчас встретились здесь. Здорово, да? — не веря своему счастью, Батбаяр крепко сжимал руки Лхамы.
— Ну что, Лхама? Успокоилось наконец твое сердечко? А здесь и в самом деле очень красиво! Так это и есть та самая священная скала, которая покровительствует вам? — Содном засмеялся. Лхаму душили слезы, она не могла вымолвить ни слова, лишь судорожно обнимала Батбаяра, словно боялась снова его потерять.
Старая Гэрэл наломала хвороста, чтобы сварить чай для Аюура и Дуламхорло, и, набрав охапку сучьев, уже собралась идти в юрту, когда вдруг заметила троих всадников, которые гнали к аилу отару овец.
— Мама! Батбаяр вернулся! — крикнула Лхама, подъезжая к хотону. Гэрэл выронила хворост из рук и бросилась к сыну. Батбаяр соскочил с седла, опустился на колени и обнял ноги матери. В это мгновение, казалось, весь мир для них исчез.
— Сыночек! Значит, не зря я верила, что ты вернешься, — приговаривала Гэрэл, обнимая и целуя сына.
Вокруг них собрались все жители аила.
— Смилуйся над нами, у нас и так большое горе, — всхлипнула Дуламхорло, упав в ноги Батбаяру.
«Ничто нам не поможет — ни мольбы, ни поклоны», — думал Аюур бойда. Его била дрожь, от страха и отчаяния он ничего не видел.
Батбаяр поднял Дуламхорло.
— Успокойтесь. В том, что с нами случилось, виноваты не вы одни…
— А по чьей же вине ты живой испытал муки ада? — гневно спросил Содном, пылая ненавистью к бойде.
— Содном-аха! Главным источником зла была старая власть. Но мы свергли ее и установили нашу, подлинно народную, — спокойно ответил Батбаяр и пошел к юрте.
Ханда, утирая рукавом рот, сказала:
— Счастье-то какое! Сынок наш приехал. Сейчас сварим в большом котле чай!
Все собрались в маленькой юрте. Старая Гэрэл ласково смотрела на сына и улыбалась.
— Косу остриг, совсем другой стал, — сказала она Лхаме и обратилась к Батбаяру: — Кто же тебя спас?
— Наверняка та самая революция, которой нас вечно пугал Аюур бойда, — ответил Дашдамба.
— Верно, отец, — подтвердил Батбаяр.
— Как думаешь рассчитаться с Аюуром за свои страдания? — спросил Содном.
Жаворонок задумался.
— Не стану я ему мстить. Его сама природа уже покарала.
— Верно, сынок. Ничего нет для мужчины позорнее, чем толкнуть ближнего, когда он на краю пропасти, — сказал Дашдамба.
Ханда авгай разлила по пиалам чай, поставила тарелку с пенками.
— А верно говорят, будто вы хватаете каждого встречного за руку, говорите «таван-орос», и после этого судьба от него отворачивается?
Все дружно рассмеялись.
— Нет, мама! Мы не вредим людям. Да и красные из России тоже. Наоборот, они всегда готовы защитить слабого, помочь ему. Они единственные наши друзья, — ответил Батбаяр.
— Это ты от чистого сердца говоришь? Или по долгу службы? — спросил Содном.
— От чистого сердца. Я сам убедился в этом.
Раскрасневшаяся от смущения и радости Лхама готовила чай, еду, рассеянно прислушиваясь к разговору. Наконец она не утерпела:
— Батбаяр! Ты не уедешь сегодня?
«Милая моя, сколько пришлось тебе пережить, как долго страдала ты в одиночестве».
— Мне нужно вернуться на службу. Но я возьму вас с собой.
В маленькой юрте Батбаяра было многолюдно, шумно и весело, а большая белоснежная восьмистенка бойды всего в нескольких шагах от нее казалась заброшенной, нежилой, будто ее выставили на продажу. «Вот она расплата за содеянные грехи, за то, что хотел невинного загубить», — дрожа от страха, думал Аюур, прислушиваясь, не идут ли за ним. Он сидел, не двигаясь, мертвенно-бледный, будто и его поразило громом.