Расспрашивая прохожих, они дошли до северо-восточной окраины монастыря. Там особняком, на широкой террасе стоял большой дощатый хашан, из-за которого выглядывали кумирни с изящными гнутыми крышами. Гэрэл окинула взглядом золоченые украшения на крыше миниатюрного белого храма, развевающиеся на высоких шестах желтые и синие флажки, рассмотрела среди стоящих на деревянном помосте белых с красными хольтроками юрт двойную юрту с золотым навершием-ганжиром — видимо, ханская ставка — и низко поклонилась. Меж юртами деловито сновал служивый люд — у каждого на поясе чашка в кожаном мешочке, все в хурэмтах и головных уборах с разноцветными жинсами.

«Может, уже и вернулся?» — подумала Гэрэл и, ведя за собой лошадь, двинулась вокруг хашана. Путники остановились возле широких коричневых ворот и согнулись в поклоне. Мимо проходили ламы, миряне самых разных званий и чернь, но никто не удосужился обратить внимание на женщину с мальчиком. Они стояли уже довольно долго, когда к воротам подошел большеголовый, средних лет мужчина в мешковатом дэле тибетского сукна и расшитых найманским орнаментом гутулах. Мужчина уже протянул руку к калитке и вдруг застыл на месте, заметив привязанного к хашану гнедого.

— Эй, вам чего здесь надо? — окликнул мать и сына выглянувший в это время из ворот стражник. — Если поклониться хану, так он еще не прибыл.

— Смилуйся, почтенный, выслушай. Господин сам повелел нам явиться к нему, — кланяясь, сказала Гэрэл.

— Это вам-то? Неужели так самолично и повелел? — недоверчиво переспросил стражник.

— Именно так и повелел. Сто лет ему жизни.

— Когда же это могло быть-то? Он уже давненько сюда не показывался.

— Похоже, что так оно и есть. Мы-то ему в долине Батган попались. Вот, коня пожаловал, — показала на гнедого Гэрэл.

Застывший возле гнедого большеголовый мужчина резко обернулся:

— А что, вполне может быть. Гнедой-то — сынка моего! Тот самый, что мы поднесли в дар хозяину.

— Ой, и правда, это же ваш жеребчик, бойда-гуай, — расплылся в улыбке стражник.

«Узнал хозяин лошадь-то, не отобрал бы теперь», — заволновалась Гэрэл.

Стражник пошептался о чем-то с большеголовым бойдой и с неприступным лицом прошел мимо матери и сына во двор, громко хлопнул калиткой, давая понять, что на ханском подворье делать им нечего.

— Подите-ка сюда, — кивнул Гэрэл и Батбаяру большеголовый мужчина. — Чьи будете, откуда, почему хотите попасть на прием к хану? — расспрашивал он.

Выяснив все, что его интересовало, помолчал, задумчиво переводя взгляд с Батбаяра на коня и обратно.

— Чего еще из вещей привезли?

— Больше ничего, мы же сюда на моленье, — ответила Гэрэл.

— Так это все, что у вас есть? — переспросил ошарашенный казначей, тыча пальцем в потник и свернутые дэлы.

— Ага, — кивнула Гэрэл.

— М-да, — протянул казначей и посмотрел на мальчика.

— Ну-у, а ты что думаешь делать? Сможешь ли пасти овец или, скажем, коней?

— И сделать петлю для укрюка, и заарканить ею коня, и верблюдов напоить из колодца, — блеснув глазами, выпалил Батбаяр.

— Чем-то ты приглянулся нашему хану, если он коня для тебя не пожалел, — поглаживая жеребца по крупу, задумчиво сказал большеголовый и неторопливо прошелся взад-вперед. — Ну вот что, езжайте в мой аил. Он сейчас на Орхоне, в Хоргой хурмын хормой. А уж там я позабочусь, чтоб вы не ложились спать на пустое брюхо. Как? Договорились?

— Ой, конечно. Сто лет вам жизни, — выдохнула Гэрэл и повалилась ему в ноги.

— А как же быть с велением хана? Он же сказал, чтобы мы осенью пришли к нему! — набычившись, спросил Батбаяр.

— Экий ты, право, настырный, — улыбнулся бойда. — Доложу хану, как вернется, а пока, значит, ступайте на северную дорогу. Это та, что проходит по берегу реки, — там и ждите. Мой обоз, как сгрузит шерсть для Ширвэ огорской фирмы, сразу пойдет назад. Передадите Дашдамбе — будет там такой, — что я велел ехать вместе с ним.

— Слушаюсь, — сказала Гэрэл и низко, до самой земли поклонилась, как кланялась, бывало, хозяину Гомбо.

Величественный Онон с грозным шумом нес свои зеленовато-синие, яркими бликами играющие на солнце воды. Полдня просидели на его берегу Гэрэл с Батбаяром, рассмотрели каждый храм монастыря, а обоз все не показывался. С утра не было у скитальцев во рту и маковой росинки, но это ли забота для людей, привыкших к постоянному ощущению голода! Лишь после полудня показалась на дороге медленно ползущая вереница телег.

…Неторопливо идут длиннорогие волы, но вскоре позади остались и перевал Улан даваа, и долина реки Орхон. Шагая за обозом, гобийцы поднялись на Хангайский перевал — под самые, казалось, облака, — и перед их изумленными взорами открылся бескрайний простор поросших лесом хребтов. Они жадно вдыхали живительный горный воздух, как глотает родниковую воду истомленный жаждой человек, и никак не могли надышаться.

— Мам! Чем это здесь так хорошо пахнет?

— О да, сынок. Именно таким бывает запах влаги, слившийся воедино с ароматом духовитых полевых трав. Тара — родительница всего живущего, и чистилище твое, наверное, выглядит так же, — воскликнула Гэрэл, любуясь остроконечными зубцами вершин и склонами гор, покрытых сине-зелеными одеждами лесов.

— Посмотри вон туда! Будто ковер в хойморе у нашего Гомбо бэйсэ, — воскликнул Батбаяр, зачарованно глядя на пестревшую желтыми, голубыми, белыми, красными цветами полянку.

«Не та ли это райская страна, о которой рассказывали ламы-багши», — задумалась Гэрэл, а Батбаяр, заметивший под беличьим дуплом скорлупки, задрал голову и снова закричал:

— Мама! Посмотри! Их же здесь на каждом дереве… Вон на верхушках полным-полно! В Гоби за котел орехов целого ишака дают. А я тут за один день сколько их собрать могу!..

На гребне перевала сделали привал. Дашдамба — пожилой, узкоглазый, широкоскулый арат, готовя обоз к спуску, проверил втулки колес и, утерев пот рукавом своего синего обтрепанного дэла, подошел к попутчикам.

— Ну вот, это и есть знаменитый Хангайский перевал. Вам, похоже, раньше тут бывать не доводилось, — сказал он, опускаясь на траву. — Да вы садитесь. Отдохнем немного и тронемся вниз. Теперь-то уж до наших юрт недалече. Еще до темноты доберемся.

Дашдамба помолчал, поглядывая на изможденное, до черноты загоревшее лицо женщины, усеянное бисеринками пота, на жидкие пряди ее рыжевато-бурых волос, заплетенные в косицу. Пощипывая сивую бороденку, спросил:

— Надо полагать, решили у нас обосноваться?

— Выходит, что так. Пожаловал нам хан коня, а его возьми да опознай хозяин, большеголовый такой мужчина, и говорит: «Поезжайте ко мне». Согласилась я, а теперь вот все думаю — прокормиться-то сумеем ли? — посетовала Гэрэл.

«Что же за жизнь у нее была, коли пошла скитаться, да еще и с парнишкой. С другой стороны не так, чтобы уж совсем заморенные были. Ну, и не бесовское отродье… По всему видать, люди смирные, послушные. А я-то хорош: впервые их вижу, знать о них ничего не знаю, а уж судить взялся. Чего молчанием душу-то ей бередить…» — встрепенулся Дашдамба.

— В наших краях не пропадешь. Ежели, конечно, голова на плечах имеется. А ежели ты, скажем, по дереву или по камню работать мастер, так и вовсе житье не худо. Понятное дело, бедноту на все готовое никто не ждет, но уж коли бойда зазвал к себе, надо полагать, позаботится.

— А что за аил у вашего бойды? Я же о нем ну ничегошеньки не знаю.

— Это у Аюура-то?

— Ну да. Только это он промолвил «поезжайте», так меня будто кто за язык дернул. «Ладно», говорю. А теперь иду и не знаю — к кому, зачем.

— Аюур-гуай в казначеях у сайн-нойон-хана. С большими людьми знается. За последнее время хозяйство поднял, имуществом изрядным обзавелся. Как пожертвуют хану чего получше, казначей примет, ну и себя не обидит. Напоказ достатки свои не выставляет, однако мошну набил туго. Делец!.. Иной раз и домой не показывается, все, видать, недосуг. Я вот у него в работниках живу.

— Семья-то большая?

— Трое. Он да жена с ребенком. Мальчонка у него в тех же годах, что и ваш. Гнедой-то с любой стороны подпускает? Во-во, он-то как раз и приучил. А прошлой зимой мальчишка чем-то приболел, да так сильно, что пришлось казначею жеребца в пожертвование отдать. Еще бы Аюуру его не признать: он и сам гнедого любил, и паренек его души в нем не чаял. Смирный коняга, покладистый…

Заревели быки, и Дашдамба, прервав рассказ, поспешил к ним.

«Что там за люди, как они нас встретят? Ну да что теперь раздумывать… Будь что будет. Лишь бы сыну не пришлось голодать снова. А уж я-то приложу все силы, чтобы там прижиться. Чуть где потребуется моя помощь — рассиживаться да глазеть по сторонам не буду».

— Пошли, ха-а, хо-оч, — кричал, метаясь от упряжки к упряжке, Дашдамба. А Гэрэл и восхищалась его сноровкой, и жалела одновременно. Батбаяр не утерпел и кинулся на подмогу. Мокрый от пота, он носился от телеги к телеге и следил, чтобы кольца не рвали волам ноздри.

Обоз спустился по северному склону и выехал в долину. Уплывали назад рощи и скалы с бьющими в расселинах родниками, аилы с рассыпанным для просушки арулом на крышах юрт и брошенными во дворах телегами. Хотоны здесь были совсем маленькие, не сравнить с гобийскими. И юрты победнее, посерее. Там и сям паслись табунки лошадей, но аилы, где держали дойных кобылиц, попадались не часто. Из скотины — больше яков, хайнаков. Батбаяр был в восторге от новых мест. Он непрестанно крутил головой и тут же высказывал свое мнение обо всем, что попадалось на глаза.

Звенели быстрые горные речушки, тянувший с севера ветерок холодил лицо. Навстречу попадались ребятишки и девушки с вязанками хвороста, груженные кряжистыми стволами воловьи упряжки. Тут и там на обочинах валялись лопнувшие ободья.

Лишь в сумерках у подножья огромной, поросшей хвойным лесом скалы заметили они небольшой хотон из двух юрт.