Богатые товары у боярина. Ватажники мякнут. Чего еще, пора с боярином бить в руки, там разберемся. Сами пальцы, как крючки, цепляются за хорошие вещи и не хотят расставаться. Товарищи незаметно подталкивали Доброгу, шипели:

— Соглашайся.

Ставр приговаривал:

— Я не поскуплюсь, дам все, что нужно. И коней дам, и молодых коров, и двух бычков для приплода.

И все же Ставр не уговорил. Ватажный староста молча пошел со двора. Ватажники потащились за Доброгой. Повесили они носы: ведь иные первый в жизни раз вволю подержали в руках то, что до сего дня лишь глазами щупали.

Ставр налетел на Доброгу с поднятым дубцом:

— Эй! Чтоб тебя Перун рассек молнией, забил в землю громом! Ты упрям и неподатлив, как дубовый корень. Моя половина в мехе, а ты говори срок.

Уступил-таки боярин и согласился иметь половину в добыче не вечно, а на время. Но и на это Доброга не пошел. Староста грозился, что пойдет к Колту, к Пелгу или к Чагоду. В Новгороде найдутся и другие богачи, кроме Ставра. Торг закончили уже при свечах. Договорились, что ватага за все, что заберет, заплатит четвертую цену против обычного торга. И пока ватага не выплатит долга, все добытые меха пойдут Ставру без всякой утайки. Когда же расчет закончится, то ватага свою добычу пять лет не будет никому продавать, кроме Ставра.

Боярин сам написал на коже договор. Под ним подписались Доброга и еще один ватажник, Отеня. А остальные закоптили на свече большие пальцы и поставили печати.

Ставр не сумел навечно закабалить ватагу, но все же остался доволен. Были довольны и ватажники. Боярин желал им удачи и счастья и поил медом досыта. А Доброге вдруг взгрустнулось. Он вспомнил товарищей, которые погибли в лесах, вспомнил, как достаются нехоженые места. Он пил пьяный мед, чтобы забыть прежние труды и думать только о новых.

У Доброги побаливали и грудь и бока. Осенью ему случилось кашлять кровью. Зима сразу принесла облегченье.

Кто привык искать новые места и топтать нехоженую лесную землю, тот дома не усидит, пока его носят ноги и дышит в груди душа. Доброга знал, что за зиму ватага уйдет далеко и ему полегчает в лесном раздолье.

Ставр отпустил повольников и в сопровождении старшего приказчика Василько прошел в обширный спальный покой своего дома.

Боярин был озабочен и как будто недоволен. Чем же? Не уступкой против запроса, на которую его вынудил упорный охотник Доброга. Ставр был не жаден. Торгуясь, он играл уменьем победить человека в трудном состязании ума и воли, напряженных желанием выгоды. Повольники не сердили боярина, и его раздражение было напускным. Ставру нравился умный и напористый Доброга.

Повольники и вправду могли погибнуть, безвестно исчезнуть в неведомом Черном лесу. Это не заботило боярина. Богатство не должно лежать под спудом, его доля — бегать по белому свету. Сегодня убыток, завтра — прибыль, в торговых делах они родные братья.

Ставру стало скучно. Не отобрать ли из своих приказчиков и захребетников сотни две с половиной лихих молодцов и не погулять ли с ними по нехоженым лесам да по безымянным рекам? А?

— Что скажешь, Василько? Пойду-ка и я с доброй дружиной то ли на полуночник, то ли на восход, покажу нашим мужикам, как берут новые земли. Что?

— Князь шутит, князь играет словами, — полувопросительно ответил старший приказчик и любимый наперсник боярина.

Родом из Фессалии, Василько лет шесть тому назад пристал ко двору Ставра. Грек был года на четыре старше своего тридцатипятилетнего хозяина, силен телом, ловок умом, грамотен по-гречески и по-русски. Забравшись в Новгород из Херсонеса Таврического, Василько начал дело на свои и на заемные деньги. Он вложил все серебро в хлеб и разбогател бы с одного удара, но перегруженные зерном лодьи в бурю затонули на Ильмене. Васильку за долги грозила вечная кабала. Ставр выкупил у заимодавцев ранее приглянувшегося неудачника-грека. Боярин ценил ум и способности Василько и не имел от него тайн.

— А ежели не шучу? — продолжал боярин.

Василько зажег последнюю свечу в пятигнездном шандале, и покой ярко осветился. Следуя правилам греческих софистов, которые советуют уклоняться от прямых ответов, пока собеседник не откроет полностью свою мысль, старший приказчик ответил вопросом на вопрос.

— К чему же князю искать счастья в далеких лесах? Разве мой князь отчаялся быть счастливым в своем Городе?

Ставр был не слабее грека в игре словами. Он сказал:

— Тебе так нравится Город? В нашем Городе слишком легко горят дворы и дома, когда их хозяин не умеет ладить с соседями.

Это был жестокий намек. Одновременно с гибелью хлебных лодей в Новгороде сгорел нанятый греком двор с последним имуществом. С основанием или без основания, но Василько обвинял соседей в поджоге.

— Князь, князь, — укоризненно молвил грек, — к чему так говорить, к чему? Ах, если бы мой князь захотел, тогда в этом Городе ему было бы не тесно, а широко-широко…

— Ты опять за свое!

— Да, да. Но я стою не за свое, я — за тебя, мой князь. — И Василько горячо продолжал: — Прошедший час не убыток в делах, его не воротишь и не покроешь никакой прибылью. Страшно терять время. А храбрость потерять — всего лишиться. Мой князь теряет время. Мой князь никогда не лишится храбрости, я знаю его львиное сердце. Увы, у моего князя великие мысли, но он не хочет решиться. Мой князь говорит с нурманнами и с другими людьми окольными словами, а сам…

Василько замолчал. Глядя на него, каждый сказал бы, что грек смущен собственной смелостью. Но он лишь испытывал своего господина.

— Продолжай, — разрешил Ставр.

— О, мой князь, к чему? Мудрые египтяне утверждают, что пояс богини Изиды, которая оплодотворяет страну Кеми, может развязать только рука мужчины. Ты мужчина, но ты не хочешь. Ты испытываешь себя и других. К чему?

— Чтоб знать.

— Что знать, что? В Новгороде есть один общий закон для всех людей, лучших и худших. Это бессмысленно. Должны быть два закона. Лучшие должны давать законы худшим.

— Продолжай.

— В Новгороде худые мужики-вечники своими голосами перевешивают волю и голоса лучших людей, как камень перевешивает золотые монеты. Это бессмысленно. Новгородские старшины зависят от прихоти темного веча. Это бессмысленно.

— Да, — подтвердил Ставр. — И в Новгороде не так будет. Будет один князь. Не Город им, а он будет править Городом.

Василько метнулся к боярину:

— Наконец-то мой князь захотел!

— Да. И не сегодня лишь.

Грек опустился на колени, и Ставр положил ему руку на плечо:

— Я буду с терпением ковать будущее, как те цесари и кесари, которые год за годом в безвестном молчании тянули лямку воина-наемника. Слушай, Василько, отныне день за днем, лето за летом я буду пропускать через мои пальцы новгородцев, я буду цедить мелкой сетью мутное людское море. Знай, я не поспешу. Я выберу день, который я сам подготовлю…

— Да, да, да…

— Я не желаю зла новгородским людям. Я отсеку лишние вольности Города, как для пользы больного у него отнимают часть тела. Я найму, я позову нурманнов. Да, я начну подниматься и на их спинах. Я буду в Новгороде как Марий и Сулла, я соединю их в одном моем лице. Я буду первым новгородским кесарем…

— Итак, мой князь… — подсказал Василько.

— Итак, я разделю старшин, я разделю бояр и купцов, я разделю мастеров и прикормлю простых худых людинов, я разобью мысли городских бойцов-ротников…

— Да, да… — кивал Василько, — да. Мой князь мудр, он прав. Годы труда — века власти.

После договора со Ставром ватага спешила кончить последние сборы. За всем наблюдали ватажные старшины. Внутреннее устройство каждой новгородской ватаги следовало привычному образцу городского уклада. Избирали главного старосту и нескольких походных.

Ватажный староста получал большую власть, все были обязаны слушаться его приказов без споров и оговоров. Если спустить одному, другому дать потачку и третьего помиловать, то ватага может пропасть. Слабость ватажного старшины приводила к тому, что ватага рассыпалась, как разлетался по ветру стог, сложенный дуром. На Доброгу полагались и ему верили.

В ватаге разный народ. Прибились и несколько женатых мужиков. Есть опытные охотники, на которых возлагается общая надежда. А больше всего идет молодых парней — младших людей, как их зовут в Новгороде. Им наскучило слушаться старших в больших семьях, им хочется на волю, а отец не дает выдела: «Ты еще мало поработал на род». С отцом нельзя спорить и некому на отца жаловаться. В большой семье и сила большая. По старому новгородскому обычаю отцы не препятствуют сыновьям уходить повольничать.

Полагаясь на бывалого и честного Доброгу, даже строгий Изяслав без шума отпустил одного из младших сыновей и племянника. В Изяславовом хозяйстве хватало рук, пусть молодые повидают дальние земли.

Еще до света ватага спустилась на волховский лед. Старшины в последний раз оглядели обоз и сочли возы и людей. Забрезжил день. Ватажники начали класть земные поклоны Городу, родным и друзьям, которые вышли проводить. Кто смеялся, а кто и поплакал.

— Э-гой! Пошли! — зашумел Доброга. Лошадушки влегли в хомуты и качнулись влево, вправо, чтобы оторвать примерзшие полозья. Обоз заскрипел, полозья заныли.

Вслед махали и кричали:

— Возвращайтеся!

— Родных углов не забывайте!

Ватажники откликались:

— А вы к нам!

— На хорошее житье!

— На богатые ловли!

Вот и голосов не стало слышно. Ватага большая. Уже не видно передних, а задние все оглядываются и оглядываются. Придется ли еще увидеть родных людей и Город?..

Всех ватажников набралось около двухсот, а возов — до пяти десятков. Впереди бегут лыжники, чтобы осматривать дорогу по запорошенному льду и прокладывать путь саням. В хвосте другие лыжники следят за обозом, который идет в середине ватаги.

Так и пойдут все время, каждый на своем месте, охраняя и сторожа себя и всех. Хотя сейчас ватага идет своей землей и никто ее на обидит, но где же и учиться походному ремеслу, как не дома. Малая ватажка может и спрятаться и убежать, а у большой ватаги вся сила в порядке.