2 глава

2 глава

8 мая

В Дебоче Быстров дышал так глубоко, словно у него отросло третье лёгкое. Он мог пробежать десять километров и не сбить дыхание. Сладкий смолистый воздух непальского предгорья вливался в него, как полноводная река в обмелевшее море. Кровь, насыщенная кислородом, дарила ощущение мистической неуязвимости и телесного могущества. Ипохондрик Дунаевский жаловался, что у него от избытка кислорода кружится голова, но Быстров ему не сочувствовал. Здесь, в пяти километрах по вертикали от вершины Эвереста, он был свободен и счастлив, как солдат, чью роту перебросили с линии фронта в тыл.

Маленькая лесная гостиница гудела от альпинистов и прочих любителей приключений. Назойливые журналисты приставали с интервью и украдкой фотографировали потемневшие от солнечной радиации лица. Быстров делал вид, что не понимает английский, чтобы не отвечать на вопрос: «А вы знаете, что каждый десятый восходитель не вернётся с Эвереста?» Глупый вопрос. Статистику смертей знали все.

Пятьдесят три жизни унесли лавины, сорок девять человек упали в пропасть, двадцать шесть замерзли насмерть. Многие погибли от отёка мозга и сердечных приступов. О некоторых было известно мало: только то, что они ушли наверх и не вернулись. Иногда новые экспедиции находили трупы и доставляли родственникам личные вещи, чаще всего фото- или видеокамеру, но такое случалось редко. Опасно тратить драгоценные силы и время на заботу о чём-то, кроме собственного выживания. И, хотя отдельных погибших удалось опознать спустя семьдесят лет, большинство в зоне смерти так и оставались безымянными. Эверест — не только свалка, но и морг под открытым небом.

Подруги и жёны, рискнувшие приехать в Непал, вливали в себя крепкий «Эверест», словно пили не пиво, а жидкий гранит — отчаянно и мрачно. Всем было страшно. В новом сезоне счёт открыли двое несчастных: молодой индонезиец не надел кошки, и его сдуло в пропасть. Забыл, что лёд скользкий, он и снега-то раньше не видел. Второй — американец, которого убила горняшка на Южном седле: стремительный отёк мозга. Два дня его спускали в Базовый лагерь, оттуда вертолётом отправили в Катманду, но не успели. Когда Быстров услышал о беде в американской команде, он поспешил к Паше Стрельникову и потребовал назвать имя погибшего. Паша сразу всё понял. Он вызвал американского гида по рации, тихонько поговорил с ним. Потом успокоил Федю:

— Это не Мика Хаст. Это Стивен... стоматолог из Колорадо. Тридцать два года, недавно женился... Земля ему пухом.

Выдохнув, Быстров поблагодарил Пашу, удивляясь его чуткости. Несмотря на разумную осторожность, которая с годами стала чертой характера, Быстров всё больше доверял Стрельникову.

Мика тоже поселился в «Ама Даблам». Другой гостиницы в Дебоче не было, не считая маленьких гестхаусов. Быстров видел его на завтраке, но в переполненном зале решил не подходить, всё равно не дадут спокойно пообщаться.

Мика сам догнал Быстрова на пробежке, пристроился рядом. Он двигался легко и бесшумно, даже когда Быстров свернул на тропинку, ведущую вверх. Они бежали по влажному сумрачному лесу, перепрыгивая через корявые окаменелости старых корней. Густо пахло смолой, сырой землёй и соснами. Хвойный запах напомнил родные места:

— Пахнет, как у нас на Карельском перешейке.

— Точно! Как на Сайме. — Мика обогнал Быстрова и побежал спиной вперёд, рискуя споткнуться. — Ты живёшь в Санкт-Петербурге?

— Да.

— Супер! Мы соседи, я из Иматры, это рядом с русской границей. А почему ты сразу не сказал, что ты из Петербурга? Я думал, ты москвич... Признавайся, на финском языке говоришь? Ну хоть немного?

— Хуёмента.

— Ха-ха, тебе тоже доброе утро! — засмеялся Мика.

Наверняка он знал русские ругательства, созвучные финскому «доброму утру».

Они выбежали на пригорок, где сосны расступались, открывая фантастический вид на Гималаи. Оба застыли, не в силах отвести взгляд от зубчатой гряды, взмывающей в поднебесье. Белые перья облаков плавали у подножия каменных гигантов. У Быстрова ёкнуло сердце, когда он осознал, что впервые после ссоры с братом общается с кем-то настолько тепло. Он смотрел на финна и чувствовал близость, которую мог бы назвать братской или дружеской, если бы верил в братство и дружбу чуть больше.

Лицо Мики горело. Он уже не выглядел задыхающимся заморышем, каким казался на высоте. Его дыхание оставалось ровным даже при беге в гору — акклиматизация прошла успешно, Мика готов к восхождению. В себе Быстров таил такую же радостно-напряжённую готовность идти вверх. Только бы сохранить силы к моменту штурма.

9 мая

Ужинали они вдвоём на открытой террасе. Сели за крайний столик, куда не добивал свет уличных фонарей и не долетал пьяный гомон постояльцев. Паша Стрельников, Дунаевский, застенчивая Катя Дудаль, нелюдимый мурманчанин и даже итальянцы — все видели, что Быстров много времени проводит с финном из американской экспедиции, но вопросов не задавали. А спросили, он бы не ответил, потому что и сам не понимал. Он списывал свой интерес на воздействие непривычно большого числа эритроцитов, из-за которых кровь бурлила и приливала то к ушам, то к щекам, но Пурба, — единственный, кто посмел затронуть эту тему, — объяснил на корявом английском: «Ты увидел его не так, как других. Ты смотришь на него особенными глазами. У нас так говорят». Быстров подумал и согласился с Пурбой. Некоторые явления буддисты воспринимают с подкупающей простотой. Ом мани падме хум.

Пили красное вино, потому что грех запивать сочные бифштексы из ячьего мяса кислым непальским пивом. Группа Стрельникова наутро уходила в Базовый лагерь ждать погодного окна, а Мика оставался в Дебоче ещё на один день. Последний их совместный вечер в долине. С того места, где они сидели, сквозь переплетение сосновых веток виднелась великая гора. Внизу стемнело, но Эверест мягко светился в лучах закатного солнца. Казалось, вершина курилась белёсым дымком, но Быстров знал, что там бушует ураган. Этот дымок, такой безобидный издалека, на самом деле — ледяной штормовой ветер. Каждый вечер он сотрясал гору, и люди терпеливо ждали тех нескольких дней в мае, когда он стихнет и позволит кучке безумцев подняться на вершину. Бывало, погодное окно длилось всего два дня.

После захода солнца резко похолодало. Быстров надел куртку и заказал ещё вина. Мика накинул на голову капюшон спортивной толстовки. Время неумолимо таяло, но они не спешили прощаться. Нельзя кинуть равнинное «Увидимся позже!», когда наизусть помнишь страшную статистику. Можно и не увидеться. Позади них громко ссорились немцы, а из ресторана доносился пьяный женский смех. Быстров решился, словно прыгнул в пустоту:

— Если хочешь, приходи ко мне в гости.

Мика внимательно посмотрел на него. Глаза непроницаемо темны — не разобрать, что плещется в их глубине, но губы не сжались в твёрдую линию и не искривились презрительно. Он не сделал то лицо, с каким обычно говорят: «Эй, приятель, ты ошибся, я не такой». Быстрова обожгло безмолвным признанием, бокал качнулся в его руке и на потёртый пластиковый стол выплеснулось несколько ярких капель. Не отводя взгляд, Мика кивнул. Потом неловко встал, чуть не уронив стул, и вышел с террасы. Быстров приложил запотевший бокал вина к щеке. Он был рад, что не ошибся.

Но Мика не пришёл. Сначала Быстров думал, что он просто задерживается, мало ли какие у человека дела, но часы шли, и надежда угасала. Он ждал до часу ночи, ворочаясь с боку на бок. Выходил на балкон и стоял, подолгу всматриваясь в громадные силуэты гор на фоне звёздного неба. Что-то пошло неправильно, он всё-таки допустил ошибку. Спал плохо. Пурба разбудил его в пять часов утра, принёс чашку сладкого чая с молоком.

12 мая

Базовый лагерь жил в тревожном ожидании. Ночью выпал снег и засыпал палатки, согревая спящих альпинистов. Быстров проснулся от того, что стало жарко. Он вылез на свет, поёживаясь и разглядывая заснеженный лагерь. Вдалеке, у кухонной палатки, возились шерпы, растапливая ледяные кубы, отрубленные от Кхумбу. Пурба, который обычно приносил утренний чай, ещё вчера ушёл на Южное Седло с грузом оборудования. Быстров попрыгал на месте, раз десять присел и полез одеваться в палатку.

В кают-компании сидел Данила. Он прихлёбывал кофе и увлечённо переписывался по Интернету. Быстров порадовался, что это утро обойдётся без демонстрации голубых ногтей или чего-нибудь не менее отвратительного. Чем дальше, тем труднее было выносить жалобы Данилы. И без того все нервные. Погода плохая. Когда кухонные мальчики накрыли завтрак и в столовую потянулись сонные альпинисты, пришёл Паша Стрельников, сияющий, воодушевлённый:

— Ну что, ребятки, метеослужба обещает погодное окно пятнадцатого мая. Завтра выходим в Передовой Базовый лагерь. Послезавтра — в лагерь на Южном седле. А в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое пойдём на штурм. Как вам такая идея?

Ребятки одобрительно зашумели. Итальянцам перевели новость на английский язык, и они присоединились к общему ликованию. Дата назначена, изнурительное ожидание завершилось. Один мурманчанин нахмурился непонятно почему. Он никогда и ни с кем не обсуждал свои проблемы, сторонился людей, его плохо знали в команде. Быстров вышел на воздух. Дышалось легко, он давно привык к высоте 5400. Солнце вставало над стеной Лхоцзе, превращая проходы между палатками в хлюпающее месиво из талого снега. Быстров подумал, что метеосводки получили во всех экспедициях, — значит, скоро Базовые лагеря опустеют. Нетерпение, снедавшее всех в последние дни, можно наконец унять, занявшись долгожданными сборами.

После ужина внезапно появился Мика Хаст. Нашёл Быстрова в столовой и отозвал в сторонку. Быстров нарочно не стал отходить далеко, показывая, что ему некогда разговаривать.

— Тед, я хочу извиниться. Я не пришёл тогда...

— Тебе не за что извиняться, — перебил Быстров, — всё в порядке.

— Но я должен объяснить...

— Ничего ты не должен. Мы просто не поняли друг друга, ерунда, не парься.