XVI

В Харбине он сразу нырнул в водоворот военной жизни.

У консула Мюллера было устроено заседание, на котором присутствовал харбинский представитель фирмы «Артиг и Вейс» Брандт, управляющие отделениями фирм «Артур Родпель», «Хильманс», «Дангелидер» и «Витман-Бауэрнамер». Здесь же присутствовал вездесущий Гинце, загадочный, полный достоинства дипломат, умеющий так ласково и понятливо смотреть в лицо собеседника, и беспокойный, вечно торопящийся куда-то, что-то обдумывающий и порывисто теребящий свои редкие волосы доктор Пужен.

Все они говорили Вольфу о тех связях, которые установлены ими, и о тех источниках, откуда они будут черпать важные и точные сведения.

Требовательный Вольф ничего не мог возразить и только радостно улыбался, а осторожный, видавший виды Гинце даже захлопал в ладоши и проговорил:

— Подумать только, что такая организация у Германии существует везде и в Старом и в Новом свете!

— Это все пока приготовления… — задумчивым голосом произнес Вольф. — Посмотрим, что произойдет тогда, когда Германия непосредственно будет нуждаться в услугах своих преданных агентов.

После этого совещания, Вольф прожил несколько дней в Харбине, где он толкался на вокзале, присматриваясь к прибывающим в город войскам. А войск шло много. Приходили длинные вереницы воинских поездов. Из дверей, из окон вагонов выглядывали бородатые лица запасных. Топали и ржали лошади, а во время хода поезда громыхали и звенели орудия и зарядные ящики. Кроме Вольфа, смотрели на эти поезда десятки глаз, приставленных следить за тем, что делается на линии единственной железной дороги, связывающей далекую Тихоокеанскую окраину с сердцем России.

Гинце на другой же день через Сан-Син уехал куда-то и в конце концов очутился в Пекине, откуда оживленно переписывался как со старым Вотаном, так и с Велем и Брандтом.

Пужен вместе с Вольфом из Харбина отправился в Мукден и Ляоян. Здесь они имели свидание с китайскими купцами и с переодетыми японцами, которые укрывались в разных притонах и выслеживали все то, что потом передавали дальше радиотелеграфные станции, раскинутые вблизи железной дороги.

В Ляояне Вольф получил письмо от Вотана. Письмо показалось подозрительным капитану. Он внимательно разглядывал конверт и, хотя не заметил на нем никаких следов осмотра, однако, простой серый конверт с адресом, написанным размашистым почерком, совершенно не похожим на почерк Вотана или Мюльферта, часто писавшего от имени главы торгового дома «Артиг и Вейс» секретные и конфиденциальные письма, заставил его задуматься. Вольф спрятал письмо в карман и домой не пошел. По узкому, грязному переулку он поднялся в гору и вышел на площадь, где обыкновенно происходили казни и где высилась построенная из красного полированного дерева часовня Бога Мести. Здесь капитан начал внимательно озираться, но вскоре успокоился. Никто за ним не шел и не следил. Китайцы сидели у своих домов и равнодушно смотрели на проходившего европейца, которых так много они видели постоянно в этом богатом торговом городе.

Зайдя за кумирню, капитан вскрыл письмо и прочел его. Старый Вотан, не подписывая письма, но ставя в левом углу букву «D», перечеркнутую два раза, писал, что им получена телеграмма от германского посла в Пекине за № по. Телеграмма эта предписывала фирме «Артиг и Вейс» сообщить всем германским фирмам, работающим на Дальнем Востоке и имеющим друг с другом постоянные тесные сношения, а также всем агентам, прибывающим из Германии, что военное и морское министерства в Берлине предписывают особенно ревностно и тщательно помогать японским властям в их старании быть подробно осведомленными о действиях и намерениях противника.

Вольф высоко поднял брови.

Послать такое письмо по почте без всяких предосторожностей значило — выдать его с головой.

Правда, Вотан послал письмо на условную фамилию и на конверте стояло имя Клейна, однако, получатель письма неминуемо мог попасть в руки властей. Рассматривая внимательно письмо, Вольф заметил на бумаге какие-то подозрительные следы и понял, что кто-то, по-видимому, пытался проявить на бумаге какой-нибудь скрытый текст, написанный секретными чернилами. Этот человек и заменил конверт Вотана этим серым конвертом с размашистым почерком.

«Вотан хотел меня предать!» — мелькнула в голове у капитана мысль, и он понял, что ему угрожает большая опасность.

Прежде, чем пойти домой, капитан зашел к знакомому китайцу и вызвал туда Пужена. Тот немедленно отправился в гостиницу, где остановился капитан, и увидел нескольких лиц, очень откровенно ожидавших кого-то у входа в дом.

Узнав об этом, Вольф вышел от китайца и, попрощавшись с Пуженом, долго кружил по Ляояну и только тогда, когда стемнело, он пришел на окраину, где тянулся длинный ряд высоких домов, битком набитых китайцами. Здесь были тайные игорные притоны, квартиры, населенные женщинами, где всякую ночь происходили кровавые расправы между посетителями, дешевые кухмистерские, харчевни и гостиницы. Из окон и из-под ворот на улицу вместе с дымом и запахом перегорелого бобового масла неслись крики, брань, заунывные песни и женские визгливые голоса. Кто-то пиликал на «ля-хутя» — однострунной китайской скрипке, а ее рыдающим звукам вторил глубокий бас, который нараспев рассказывал историю прежних героев, их деяния и великие заслуги перед Пэ-Синем[22]. В этом рассказе было столько ненависти к поработившим народ богачам и к чужеземцам, отрывающим от тела древней страны героических богов и божественных богдыханов лучшие части, распространяющих европейские обычаи, ослабляющие душу и тело жителей Китая, — что Вольф невольно представил себе этого рассказчика.

Он должен быть сильным, широкоплечим человеком, с горящими глазами, с тонкими и нежными руками. Где-нибудь на груди или на плече у него выжжена синяя птица, эмблема отваги, и говорит он таким же звонким и самоуверенным голосом, каким говорит Мый-Ли, спокойно ведущий свою разбойничью барку по бушующим волнам Японского моря. Но размышлять об этом долго не приходилось. Нужно было устраиваться на ночлег.

У ворот, сгорбившись, сидел седой китаец со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и с жалкой седой косичкой, беспомощно болтающейся на изорванном халате.

— Где здесь у вас «хойми»?[23] — спросил Вольф, прикасаясь к плечу китайца.

— Во дворе налево!.. дверь вниз!.. — ответил старик, не без удивления смотря на европейца.

На дворе, по грязи, среди куч наваленного кирпича, кусков штукатурки и всяких отбросов толкались китайцы, о чем-то оживленно разговаривающие, размахивающие руками и заметно волнующиеся. С трудом протискавшись сквозь толпу, капитан подошел к двери, ведущей в ночлежку. Надо было пройти по двум скользким, обмерзшим ступеням, прежде чем открыть дверь. На Вольфа пахнуло зловонным паром, в котором смешались запахи человеческого тела, варящегося уксуса с грибами и дубовыми наростами, от чего разъедало глаза и нос, сладковатого угара от пролившегося в огонь масла и жарящейся свинины с черемшой[24]. Откуда-то, словно из подземелья, доносились крики, напоминающие прибой волн. Это были голоса многих людей, проводивших ночь в этой «хойми» на окраине Ляояна, которому вскоре суждено было быть свидетелем одной из наиболее кровавых страниц в истории человечества.

Вольф толкнул вторые двери и очутился в обширном подвале со сводчатыми потолком и могучими столбами, сложенными из крупных камней и поддерживающими огромное здание, переполненное разношерстным и многочисленным населением большого города. В потолок были ввернуты крючья, и на них висели бумажные фонари из разноцветной бумаги, украшенные грубыми рисунками и черными надписями; они тускло освещали проход между двумя рядами не то открытых гробов, не то шкафов. Это были нары, шедшие от земли до потолка в три яруса и разделенные перегородками с таким расчетом, чтобы каждый человек мог находиться в особом отделении.

На нарах лежали толстые циновки; стены и потолок, сколоченные из досок, были оклеены пестрыми картинами религиозного или эротического содержания. Тут же на красной бумаге крупными черными буквами были напечатаны особые объявления о том, что больные «черной болезнью»[25] не могли оставаться в помещении «хойми» и должны были покидать до захода солнца городские ворота. У самой стены на особой скамеечке стояла небольшая масляная лампа, запас трубок и медный сосуд с опиумом.

Когда Вольф вошел, многие отделения на нарах были уже заняты, и в них, словно в подземелье, где-то глубоко светились огоньки ламп.

Некоторые из посетителей сидели на нарах у своих отделений, из маленьких чайников наливали чай и прихлебывали его, жуя черную, вязкую пастилу. Вольф подал подошедшему к нему китайцу, содержащему ночлежку, серебряную монету и приказал дать ему помещение для ночлега.

Китаец хитро улыбнулся.

— Капитан[26] хочет, — сказал он, — посмотреть, как ночуют бедные китайцы? Шанго!..

— Ты угадал, тайе![27] — ответил Вольф.

Китаец привел его в конец «хойми», где были отделения для более зажиточных ночлежников. Здесь нары шли только в два яруса, и в каждом отделении можно было даже сидеть. Китаец указал Вольфу на свободное место.

Вольф потребовал чаю и, напившись, лег навзничь и стал курить папиросу. Напротив его отделения, через проход, лежал старый, толстый китаец. У него была одышка, и он шумно и тяжело переводил дыхание, с трудом переворачиваясь с боку на бок. Возле его головы горела под стеклянным колпачком маленькая лампа, и толстый китаец, умяв пальцами шарик смолистого опиума, натыкал его на тонкую костяную палочку и медленно плавил над огнем, поворачивая то одной, то другой стороной. По временам опиум вспыхивал синим огнем и распространял сладкий дурманящий дым, плывущий в воздухе извилистыми тяжелыми струями. Тогда старик торопливо вкладывал шарик в толстую бамбуковую трубку и делал несколько глубоких затяжек, после которых он откидывался на нары и долго лежал без движения, уставившись глазами в потолок и медленно маленькими кольцами выпуская дым. Потом он снова, кряхтя и вздыхая, поворачивался на бок и снова приготовлял ядовитое курево, все более и более дымящее и наполняющее подвал «хойми» клубами сладкого, медленно опадающего дыма. Вскоре голова китайца грузно упала на нары, а желтая, безжизненная рука выронила трубку. Тогда к курильщику подбежал хозяин, с любопытством заглянул ему в лицо, положил руку на висок, послушал, а затем, лукаво улыбаясь, подошел к Вольфу и, указывая на уснувшего китайца своими черными бегающими глазами, шепнул: