ГЛАВА 33

Дед почти не покидал мою полянку возле родника. Что-то пояснял мужикам, подсоблял, помогал мне с готовкой на костре, таскал дрова. Мы много говорили с ним, больше было не с кем. Был он немного грубоватым и не сдержанным на язык, но ничего обидного для себя я никогда больше не слышала.

Понимала уже, что весь облик его обманчив и под личиной худощавого паренька скрывалось существо зрелое и умное, если не мудрое. Он уже много лет жил на этих Болотах и сколько проживет еще — не знал ни он сам, ни кто другой. Как сложится — бывало, что и сотнями лет держали они местный лес и болота под своей рукой.

Детей приживали от наших женщин. Потом сыновей, когда те выходили из совсем малого возраста, забирали к себе. Не называли себя людьми, но и нелюдями не были. Были живыми и теплыми. Жил Дед в легком шалашике, да и то — по ранней человеческой привычке иметь крышу над головой. Не брал его ни холод, ни жара, ни болезни. Есть мог и сырое — мясо, рыбу, ягоды. Но мои творения на костре оценил, и каждый вечер мы с ним сидели у огня, прихлебывая супчик или попивая травяной чай. Строители к вечеру исчезали куда-то. Дед говорил, что домой.

Когда начала обживать новый дом, он прислал мне помощницу — молчаливую хорошенькую девочку с зеленоватыми волосами. Тоже живую и теплую, просто лесную. Она должна была помогать с уборкой и стиркой когда в этом будет необходимость. Ее пока не было. Я отпустила Марочку. Позову, когда уже тяжело будет справляться самой.

Через некоторое время я поняла, что тяжела. Не пришли вовремя женские дни, потом начало подташнивать по утрам. Про все это я знала почти с детства. И что делать, тоже знала. Травки нужные заваривать от тошноты, не вставать утром натощак, хоть кружку воды выпить, не вставая с кровати. Ела, что хотелось. А хотелось мяса. Мне приносили его то сам Дед, то кто из лесных.

Когда обустроилась в доме, захотелось посмотреть окрестности, познакомиться с родными Марочки, которая часто приходила ко мне. Между большими островами, обходя глубокие топи, по кочкам были проложены гати из дерева. А со своего я выбиралась, как и Марочка, сидя на плече у Деда. Он показал мне, каким его видят люди — не приведи Силы увидеть во сне. Он думал, а я соглашалась, что сделано это было, чтобы привязать Дедов к месту службы, так сказать. Не дать уйти к бабам в теплые избы на зиму. А находили они себе женщин летом в лесах, очаровывали и охмуряли сборщиц ягод и грибов. Когда деды хотели, бабы видели их, как я — мужчинами.

Я побывала в лесных селеньях — на больших островах и в лесах со стороны гор. Пожила немного в небольшой и дружной семье своей помощницы. Близко сошлась с ее мамой, услышала много полезного для себя. У них были свои лекари, от них я узнавала о болотных травах и снадобьях из них, что-то сама подсказала из бабушкиного. Меня успокоили на счет лихоманки, живущей в болотах — не продумав вначале всего о том, где будет стоять дом, я потом испугалась. Оказалось, что Дед гоняет ее с острова. Меня не особо донимали болотные испарения — ветер в основном дул с предгорий, а мой небольшой остров стоял ближе к ним.

Еще когда строился дом, как-то вечером мы разговорились с Дедом о том, что он такое и зачем я им нужна. Еще я хотела знать все о стычках со стражей. Почему они происходили, что делили между собой и не могли поделить болотные жители и люди?

Сейчас, до холодов, на болотах было время затишья. Даже змей я видела редко. Насмотревшись на меня вначале, они почти не появлялись возле острова. Полно было еды, тепло и сыро. Но вот скоро должна была начинаться подготовка к зиме. И многим из живущих на болоте животин придется выйти на сушу. Не на острова, а в леса, на поляны и поля, где росли особые травы и грибы. Чтобы впасть в спячку на всю зиму в теплых пещерках под каменистыми островами, нужна была еда не мясная, а растительная — особая. Эти травы убивали все вредное в их кишках и желудках, готовили к спячке, не давали чувствовать зимний голод. Испокон веков выходили маруссы и другая живность — поменьше, выползали чудовищные громадные змеи из болот и расходились, расползались, разыскивая нужные травы.

Но постепенно эти места стали обживать люди и сейчас почти совсем оттеснили моих чудищ от нужных им растений. И в осень, когда холодало и начинались дожди, а засыпающие травы получали особую силу, выходили из болот полчища жаждущей пожевать травки живности.

Шли на смерть, убивали сами, прорываясь на поляны и степные островки за лесом.

Выход виделся мне легким и простым — договориться. Просто не выходить людям в эти дни за пределы своих поселений. Пусть хотя бы седьмицу окрестности принадлежат живности.

Но просто все не было. Дед выйти к стражникам не мог — мужики видели его здоровенным страшилищем.

Почему бы не попросить договориться с людьми жителей предгорья, они же выглядели, как обычные люди, разве что чуть другие? Но вот беда — они не знали говора новых поселенцев, а те, увидев сильно заросших мужиков, тут же кидались на них с оружием. Выхода из предгорий к человеческим поселениям не было — пара-тройка сложных проходов в камнях и зарослях, через один из которых провели меня светляки. Вот и не наладились связи между непохожими друг на друга соседями.

Опять же — чего проще? Выйти сейчас мне, рассказать стражникам, что происходит, объяснить, пусть согласуют все с властями, договорятся о сроках… А уж если скажу кто я, то и вовсе проблем не будет. Приедет Влад, заберет меня… Я клала ладонь на плоский еще живот… думала. Что делать мне здесь зимой, когда замерзает даже середина болота, дуют холодные ветры с гор и кроме Деда и Марочки, на моем острове нет больше никого, чтобы просто поговорить?

Я сейчас уже понимала, что ему могло что-то помешать тогда приехать за мной. Понимала, что поступила, как бабушка, и меня сейчас больше мучило чувство вины, чем стыд и обида. Помнила о нем всегда и то улыбалась, то плакала. Настроение менялось сто раз на дню, быстро и странно — виновато было мое нынешнее состояние. Боялась, не была уверена, что Влад меня простит, а уж что не забудет про все, это точно — дети не дадут. Не могла решиться ни на что, пока не могла.

Мы с Дедом изучали мои способности. Я научилась, не нервничая и не ужасаясь, подчинять себе живность. Комары дороги не знали на наш остров. Он оказался сильным ведуном, учил меня многим нужным вещам, и когда я попросила показать, как видеть в воде — тоже стал учить. Принимая бабушкин дар, я тогда, проснувшись на минуту, видела дождевую воду, стекающую по оконному стеклу. Поэтому была надежда, что у меня получится видеть в ней.

А время шло, скоро подойдет подкрепление на заставу к страже, ведуны станут обновлять амулеты в проходах, сторожки. А живность почует потребность готовиться к зимнему сну. И опять прольется кровь… человеческая и звериная. Нужно было что-то решать. И я решилась.

Вышла вечером на берег, склонилась к темной болотной воде, опустила в нее руки, прошептала нужные слова, стала ждать, замирая сердцем. Вода перестала отражать небо, стала совсем не прозрачной. Я представила любимое лицо Влада. С улыбкой ждала его появления в воде. Я решилась хотя бы поговорить с ним. Прогонит — уйду, но тогда уже точно знать буду, что не простил… не смог. Завтра выйду к страже, пусть зовут. А сейчас хоть одним глазком взглянуть… взглянула…

В той самой комнате для завтраков Влад стоял лицом ко мне, прижимая к себе женщину. Вернее, незамужнюю девицу, судя по длинным черным косам, спускающимся до колен вдоль спины. Она обхватила его за шею, прислонившись лицом к груди. Он одной рукой обнимал за тонкий стан, другой гладил по спине, по косам. И его улыбка… Он улыбался так тепло и светло, так мечтательно и нежно, как, я думала, что улыбается только мне. Выдохнул легко, отстранил ее слегка от себя, чуть повернул голову, улыбаясь, наклоняясь к ее лицу, потянулся… сейчас поцелует… Ударила рукой по воде, закричала раненым зверем, завыла от горя, не соображая ничего, только чувствуя… Мороз прошел по коже, сжались мышцы живота…что я делаю? Опомнилась, прижала ладони, прислушиваясь со страхом — болело. Болело в животе и в душе — рвало на части, убивало… Позвала мысленно Деда и осела на бережок…

Детей я не потеряла, но испугалась сильно — они теперь все, что есть у меня. Дед ругал, носился со мной, как с писаной торбой. Притянул на плече лекарку с лесного поселения, не отходили от меня вдвоем. И мне стало легче, отлежала несколько дней и встала. Нельзя ни болеть, ни страдать — плохо для детей. И боль в душе пройдет потихоньку, всегда проходит. Тем более, когда винить некого, кроме себя…

Упиваясь обидой, обвиняя в непонимании и горя желанием наказать, я совсем упустила из виду то, что он может чувствовать то же. Я предала мужа и сейчас получала по заслугам. Потому что он точно надеялся, что я откажусь от той возможности выбора, что не смогу с другим. Что нет ничего и никого важнее для меня, чем он, даже дети, а я… И нет мне прощения за это, вот и заняла мое место другая — чище, лучше… иначе не смотрел бы он на нее такими глазами, не тянулся бы так… Дороги назад не было.

Нужно думать что-то об этой осени, что-то решать. Уже золотился лист на деревьях, леса в предгорьях желтели всплошную, кое-где полыхая красным. Скоро упадут первые заморозки, и живность посунет на сушу. Заставить их остаться на болотах я смогу, но тогда зиму они не переживут. Думала сейчас только об этом. Сейчас мой дом здесь и нужно установить мир в нем — для будущих детей, для их безопасности. Жить для них, раз свою жизнь я загубила.

Решение нашли вместе с Дедом.

В один из дней большая змеюка проползла по краю болота со стороны предгорий, влезла в проход и просунулась через него в запретные леса. Светляки вывели ее к заставе. Мы долго ждали, пока один из стражей станет доступен и не виден своим. Потом рывок… и спеленатый змеиным телом воин сунется в нашу сторону. Опасность была только в том, чтобы сердце парня выдержало такой страх.