День 5

28 января 1942 года

Река Монгала

Если вчерашний день был странным, то нынешний можно назвать поистине безумным.

Проклятый дождь, разбудивший меня на рассвете, лил весь день. Просто невероятно, как в облаках могло накопиться столько воды. Непрерывный перестук по крыше и непроглядная дождевая завеса, сквозь которую невозможно что-либо разглядеть уже на расстоянии десяти-пятнадцати метров, может кого угодно свести с ума.

Но, что ещё хуже, сегодня утром мы сели на мель, и тут я наконец понял, насколько полезны и незаменимы эти восемь каннибалов. Верховен спустил с носа два каната, и восемь туземцев, не дожидаясь приказа, попрыгали в воду и принялись тянуть за них, стараясь стащить пароход с мели. Однако, как они ни напрягались, их усилий все равно было недостаточно, и в итоге всем пришлось спуститься в воду и помогать им тянуть, стоя по пояс в воде и беспокойно озираясь — не появятся ли бегемоты или крокодилы.

Нам потребовался почти час, чтобы снять судно с песчаной мели. Когда же мы вернулись на борт, мокрые с ног до головы, оказалось, что усилия и тревога оказали на нас благодатное действие и помогли выкарабкаться из охватившей всех трясины безнадёжного уныния. Таким образом, до полудня все пребывали в хорошем настроении, а Джек даже решился рассказать историю из нашего военного прошлого — ту самую, где мы, переодевшись монахинями, проникли в тылы врага во время гражданской войны в Испании.

Хадженс ни на йоту не поверил ни единому его слову, а когда Джек попросил меня подтвердить, что все так и было, я пожал плечами и ответил, что понятия не имею, о чем он говорит. Коммандер покачал головой, давая понять, что рассказ был вымыслом, и Джек схватил меня за грудки, требуя сказать правду, пока он не вышвырнул меня за борт. Я вывернулся из его рук, многозначительно покрутил пальцем у виска и бросился наутёк, чтобы мой старый приятель не вытряс из меня душу.

Затем в какой-то момент мы вновь увидели очередной торговый пост на берегу, посреди широкой вырубки, и Верховен решил остановиться, чтобы вновь пополнить запас дров. Топлива у нас было ещё по меньшей мере на два дня, но Верховен сказал, что из-за непрерывных дождей потом нам будет крайне сложно разжиться сухими дровами, так что мы не должны упускать эту возможность.

На этот раз, когда пароход пришвартовался у пристани, нас никто не встретил. Никого: ни торгового агента, с нетерпением ожидающего гостей, ни вездесущих ребятишек, ни любопытных стариков. Верховен свистнул в боцманскую дудку, возвещая о нашем прибытии, но тщетно. Никто так и не откликнулся.

Крайне удивлённые, мы сошли на берег, не выпуская из рук оружия. Происходящее казалось очень странным, а Хадженс сообщил, что, по его подсчётам, мы уже движемся по территории мангбету. Джек с упрёком спросил, почему он не сказал об этом раньше, а я подумал обо всех трупах, что плыли вчера по реке: не имеют ли они случайно отношения к этой обезлюдевшей станции?

Мы решили, что Мадымба и Кармен останутся на «Короле буров» и будут прикрывать нам спины — на тот случай, если вдруг придётся поспешно бежать. Верховен приказал каннибалам пойти на склад и посмотреть, нет ли там сухих дров, но при этом близко не подходить к хижинам. Боюсь, он им все же не вполне доверяет.

Двигаясь по открытому пространству плечом к плечу и с оружием наперевес, мы добрались до самого большого дома, который вблизи казался заброшенным, равно как и глинобитные хижины вокруг, чьи стены, уже давно не видевшие человеческих рук, от дождя частично оползли.

«Здесь никого», — сделал вывод Джек, растерянно глядя на мачту, где развевались останки полусгнившего флага Конго.

А дождь между тем лил как из ведра. Стоя посреди вырубки по щиколотку в грязи, мы, должно быть, казались сонмом призраков, ищущих успокоения. Я подумал — неудивительно, что в такую погоду ни один туземец не решается высунуть носа из дома.

Мы решили разделиться на две группы. Пока Джек и Мутомбо осматривали глинобитные хижины, чтобы убедиться, что в них действительно никого нет, Верховен, Хадженс и я направились в сторону большого дома, стараясь держаться как можно осторожнее. Африканер предупредил, что уже неоднократно бывал здесь и знает, что здешний торговый агент, вконец одичав в джунглях, без предупреждения стреляет в любого, кто посмеет приблизиться к его станции.

Деревянные ступеньки ведущей внутрь лестницы жалобно заскрипели под нашим весом. Поднявшись, мы обнаружили, что дверь закрыта и закреплена несколькими цепями.

Верховен попытался распутать цепь, а мы с Хадженсом стояли на стрёме, держа наготове оружие и прислушиваясь к малейшему движению. Но оказалось, что такая же цепь держит дверь с другой стороны. Кто-то заперся в доме изнутри.

Мы вновь постучали и окликнули хозяев, но никто не ответил. Было ясно, что внутри никого нет. Во всяком случае, никого живого.

Поскольку оконные ставни тоже были на задвижках, мы решили взломать дверь и проникнуть-таки внутрь.

Дверной косяк совсем прогнил, так что нам не составило особого труда выбить дверь.

Мы вошли внутрь и остановились у порога. Здесь мы были надёжно укрыты от дождя, однако уже успели промокнуть так, что вскоре возле ног образовались три большие лужи. Внутри было совершенно темно, поэтому мы зажгли керосиновую лампу, стоявшую у входа.

Мерцающий жёлтый свет озарил сравнительно небольшую комнату, половина которой, очевидно, была жилой, а другая отведена под офис. Всю мебель составляли скромное ложе, шкаф, где на полках стояли банки с крупами и консервами и несколько книг, пара стульев, грубо сколоченный стол и ржавый сейф. На деревянной стене висело маленькое зеркало, а также несколько заплесневелых гравюр с видами Брюгге и флаг с изображением чёрного льва на жёлтом фоне — герб Фландрии.

Дом оказался совершенно пуст. Никаких следов присутствия хозяина, за исключением постельного белья, сапог и груды одежды, сваленной возле кровати. Словно кто-то в спешке упаковывал вещи, но в последний момент передумал и бросил их. Обильная паутина, затянувшая все углы и даже ножки стола, говорила о том, что в доме уже давно никто не живёт.

Вопрос заключался в том, куда девался хозяин и почему.

Больше всего озадачивало, что он как-то умудрился закрыть изнутри дверь и окна перед тем как сбежать.

Подгоняемый любопытством, я подошёл к столу, где лежала Библия в окружении каких-то бумаг. В полумраке я задел ногой какой-то предмет, и он покатился, с металлическим лязгом ударившись о стену. Я наклонился, чтобы поднять его, поднёс к свету и увидел, что это медная крышка. На полу валялось множество таких крышек.

Верховен прикинул на вес одну из них, словно это могло навести его на след того, что тут произошло.

В эту минуту снаружи нас позвал Джек.

Не колеблясь ни секунды, я выбежал под проливной дождь. Сложив руки рупором, я окликнул Джека, чтобы узнать, в какой он стороне. Он тут же отозвался, прокричав: «Я здесь!», и я вместе с остальными пошёл на его голос.

Голос доносился из-за дома, там на пятьдесят метров тянулись примитивные постройки: столбы с уложенной на них пальмовой крышей, служившие складом для товаров. Посреди одного навеса высилась большая куча слоновых бивней, на тёмном фоне джунглей она сверкала как сугроб. Под кровлей другого громоздились ворохи всевозможных звериных шкур — по большей части леопардовых. Однако Мутомбо и Джек застыли напротив какого-то странного сооружения; я даже не сразу понял, что это.

Поравнявшись с ними, я уже собрался спросить, что случилось, но замолчал на полуслове, поняв, что ответ прямо у меня перед глазами.

Я отказывался верить собственным глазам.

Подобно охотничьим трофеям, как те же шкуры или слоновая кость, на сухие ветви были насажены десятки рук — больших и маленьких, мужских, женских и детских, отсечённых на уровне запястья. Все эти руки принадлежали неграм.

Я услышал, как у меня за спиной Хадженс в ужасе ахнул, а Верховен зашептал молитву.

Я же не способен был даже представить себе такое зло, что побудило кого-то к нанесению всех этих повальных увечий. Совершенно очевидно, что это не исполнением приговора, вынесенного за какие-то преступления — как, например, в некоторых арабских государствах к отсечению руки приговаривают воров. Нет, это было умышленное, безотчётное злодейство. Среди множества рук взрослых людей я видел маленькие детские и даже младенческие ручки. При виде этого позорного зрелища я почувствовал дикую ярость, закипающую внутри подобно лаве проснувшегося вулкана.

Если бы в эту минуту мне попались те, что устроили эту резню, уверен, что живьём изрезал бы их на мелкие ошмётки — не торопясь, стараясь причинить как можно больше мучений и нисколько при этом не раскаиваясь.

Джек спросил у Верховена, знает ли он, что это означает. Африканер объяснил, что несколько десятилетий назад, когда Конго было личной собственностью короля Бельгии Леопольда II, вошло в обычай отсекать руки туземцам, не доставившим требуемое количество слоновой кости. Но он заверил, что столь ужасное бесчинство белых поселенцев запрещено уже больше тридцати лет и что с тех пор, как он поселился в Конго, он никогда не встречал ничего подобного.

«До меня порой доходили такие слухи, — пробормотал Верховен, — но я никогда им не верил».

И в ту минуту, когда мы стояли, оцепенев от ужаса, где-то неподалёку в глубине джунглей послышался бой барабанов — ритмичные удары дерева по дереву, громкие и размеренные; так стучит сердце человека, испугавшегося собственных ужасных поступков.

Верховен обернулся и застыл, вытаращив глаза, словно поражённый электрическим разрядом.

«Уходим», — приказал он в испуге. Хадженс попытался было возразить, но прежде чем он успел сказать хоть слово, африканер в тревоге указал в сторону берега. У него был вид человека, который неожиданно вспомнил, что ушёл из дома, оставив зажжённую плиту. «Уходим! — повторил он. — Сейчас же!»