День 4

27 января 1942 года

Река Монгала

Вчера утром меня разбудило желание отлить. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить остальных, я спустился на нижнюю палубу и подошёл к борту, чтобы опорожнить мочевой пузырь.

Закончив, я услышал доносившиеся с верхней палубы — вероятно, из рубки — голоса Хадженса и Верховена. Думаю, они меня не заметили или, возможно, приняли за одного из членов экипажа, но, так или иначе, они продолжали разговаривать, не слишком заботясь, что кто-то их подслушает, и я случайно услышал кое-какие отрывки их разговора. «Когда прибудем на место…», — сказал Верховен. «Отлично», — ответил Хадженс, после чего Верховен добавил: «… о вознаграждении…» Сделав своё дело, я вернулся на палубу и снова забрался в гамак, а они увидели, как я поднимаюсь по трапу. Я чуть было не рассмеялся, когда они застыли при виде меня: настолько у них был потешный вид, когда они внезапно замолчали, приняв непроницаемый вид, достойный самого Хичкока. Все ещё спросонья, я не обратил внимания на отрывки этого странного разговора и, помахав им рукой, забрался в гамак и тут же уснул.

Проснувшись утром, я вспоминал эту сцену и все гадал, какого черта обсуждали эти двое перед самым рассветом.

Сегодня мы начали плавание по Монгале, и я наконец-то начал понимать, почему манера Верховена управлять судном так отличается от моей. Этот приток Конго не только вдесятеро уже и извилистей, чем огромная неторопливая река, по которой мы плыли до сих пор; он ещё и значительно мельче, так что кому-то все время приходится стоять на носу, измеряя глубину лотом. К тому же, учитывая глубокую осадку «Короля буров», мы постоянно рискуем сесть на мель, так что пришлось ещё и значительно снизить скорость.

Монгала извивается среди джунглей, описывая какой-то немыслимый орнамент, так что порой невозможно понять, точно ли мы идём в нужном направлении. То мы движемся на север, то на юг, то, повернув на сто восемьдесят градусов, снова идём на север, в то время как на самом деле нам нужно на восток. Это похоже на плавании при сильном встречном ветре, когда приходится лавировать, проделывая петли длиной в четыре или пять миль, а продвигаясь при этом всего лишь на одну. Но здесь просто нет другого пути, кроме реки, петляющей среди непроходимых джунглей, смыкающих свои кроны над головой, отчего пароход кажется почти игрушечным, а мы похожи на глупых детей, решившихся выйти в реальный жестокий мир, полный опасностей, с деревянными мечами в руках.

Однако все эти мысли в один миг испарились из моей головы, когда около полудня мы стали свидетелями поистине ужасного зрелища, просто адского.

Кармен в эту минуту стояла у штурвала и мило болтала с Мутомбо, но вдруг испуганно вскрикнула, и все бросились к борту — посмотреть, что случилось.

Сначала я ничего не видел, пока Джек не указал на реку, прямо по курсу. Тогда я разглядел впереди небольшие чёрные предметы, плавающие на поверхности воды; они приближались, влекомые неторопливым течением. Сперва я решил, что это стадо бегемотов плывёт навстречу, выставив из воды лишь головы и спины — как те, которых мы видели вчера на отмели. Но вскоре я понял, что это вовсе не бегемоты.

За несколько секунд до того, как первый из них поравнялся с нами, Джек неожиданно перекрестился, что-то пробормотав на галисийском наречии. Моё сердце сжалось от ужаса, когда я увидел, что это. Это был ребёнок. Безжизненное тело мальчика шести-восьми лет покачивалось на воде лицом вниз, с раскинутыми руками, увлекаемое течением в ту сторону, откуда мы явились.

И это было не единственное мёртвое тело. Их было много. Уже через минуту нас окружали десятки тел, плывущие к далёкому морю: мужчины, женщины, дети. Некоторые плыли лицом вверх, и мы видели их открытые рты, словно застывшие в последнем крике ужаса, и пустые глазницы, изъеденные рыбами, которыми они смотрели на что-то, находившееся далеко за пределами этого мира. С глухим стуком трупы ударялись о деревянный корпус парохода, словно просили взять их на борт или предупреждали о чем-то, что ожидало нас впереди, или, возможно, передавая миру живых последний привет и умоляя помнить о них.

Мы смотрели на них, онемев от ужаса; некоторых просто вырвало, другие с трудом сдерживали тошноту. За все то время, пока эта жуткая процессия проплывала мимо, никто не решился произнести ни слова. Да и нечего было сказать. Оставалось лишь молча смотреть на этот кошмар.

И тут произошло кое-что ещё. Нечто такое, отчего все происходящее показалось ещё более жутким и невообразимым. Когда я, не в силах сдержать тошноты, перевесился через борт, мне показалось, что я услышал за кормой всплеск, а потом увидел, как чьи-то руки что-то вытаскивают из воды. На миг я подумал, что один из несчастных оказался жив и теперь его поднимают на борт, чтобы спасти. Моё сердце учащённо забилось, но тут я увидел невозмутимое лицо матроса, который с глупой улыбкой посмотрел на меня, обнажив два ряда подпиленных конусом зубов, похожих на акульи.

Мне потребовалось несколько минут, прежде, чем мозг осознал, что делает чернокожий, пока я не вспомнил, что восемь туземцев, на которых я едва обращал внимание с тех пор как сел на пароход — каннибалы.

Затем я представил, как дикари будут рубить и пожирать тело одного из несчастных, и со всех ног бросился за винтовкой «Мартини-Генри», которую Верховен держит в рубке. Убедившись, что в винтовке есть патрон, я выскочил на трап, держа винтовку наперевес, под удивлёнными взглядами остальных.

Но не успел я сделать и двух шагов, как кто-то схватил меня за плечо. Обернувшись, я увидел перед собой Верховена, сверлившего меня единственным глазом. Не разжимая хватки, он медленно покачал головой. «Оставьте их в покое», — тихо произнёс он. Я попытался вырваться, но он держал крепко. «Эти люди все равно уже мертвы, — объяснил он. — Так лучше пусть их съедят наши матросы, чем крокодилы».

Первым моим побуждением было бросить ему в лицо упрёк, что он спокойно стоит и смотрит, когда у него на глазах и с его попустительства происходит подобный кошмар. «Для кого лучше?» — рявкнул я ему в лицо. Но африканер лишь спокойно указал на воду. «Для них, — ответил он. — Для вас, — ткнул он пальцем мне в грудь. — Для всех».

С того времени прошло уже несколько часов, и теперь, дописывая эти строки, я до сих пор не могу понять, что имел в виду Верховен, хотя в его голосе звучало скорее предупреждение, чем угроза. Возможно, если бы я попытался встать между каннибалами и их добычей, это и впрямь имело бы печальные последствия для всех нас. Этого я никогда не узнаю.

Точно так же, как мы никогда не узнаем, кто или что убило всех этих людей. Марко предположил, что, возможно, они поубивали друг друга сами или стали жертвами нападения какого-то другого племени, но Мутомбо возразил, что не заметил никаких признаков борьбы: ни ножевых ранений, ни следов от копий или стрел. Возможно, они умерли от болезни, но боюсь, я так никогда и не узнаю, что убило этих людей и кто побросал в реку их тела.

Ближе к вечеру, часа в четыре, начался дождь. Сначала он лишь слегка накрапывал, но потом набрал силу и с тех пор лил, не утихая. Капли дождя непрерывной дробью барабанили по металлической крыше навеса, напоминая стрекот немецких пулемётов у подножия холма Пингаррон.

Кармен сегодня была весьма оживлена и почти весь вечер не умолкая болтала с Мутомбо.

Однако пока я обдумывал наиболее мучительные способы убийства этого парня, она вдруг одарила меня мимолётной улыбкой, от которой сердце забилось сильнее.

Просто невероятно, что в мои-то годы улыбки Кармен заставляют меня краснеть как школьника. Что, черт возьми, со мной происходит?