ПРОДАВЕЦ МИНУВШЕГО

14 сентября 1812 года еще не предвещало страшных дней 16-го и 17-го. Москва горела, и пылающие здания казались наполеоновским солдатам жертвенными кострами, зажженными в честь победителей. Но днем 16-го поднялся ураган. Огненные драконы легко перелетали через Москву-реку, осыпая ее градом шипящих головешек, пепел закрывал солнце, чернил золото куполов. Дворцы и лачуги одинаково были подвластны огню. Сгорела Бутурлинская библиотека, сгорело замечательное собрание древних манускриптов Мусина-Пушкина. Сгорело 6 596 домов из 9 151, бывших в Москве к началу пожара.

В огне народной Отечественной войны сгорала и великая армия Наполеона.

Но дома можно отстроить, можно вновь позолотить купола. Нельзя возродить из пепла древние рукописи, и сиятельный меценат граф Мусин-Пушкин уже не сможет теперь похвастать перед вельможами-дилетантами одной весьма редкой реликвией древнерусской литературы.

Не сможет?

Общество истории и древностей российских при Московском университете всегда назначало собрания своих членов к вечеру. Уютно потрескивают свечи, вырывая из тьмы зала длинный стол под зеленым сукном. Свечи требуют тишины и торжественных, неторопливых речей.

Алексей Федорович Малиновский, небогатый чиновник архива министерства иностранных дел, не слушает, он улыбается каким-то своим очень приятным мыслям.

Еще бы, вот сейчас этот беззубый старец закончит речь, и Малиновский поразит собравшихся, а завтра о нем заговорит вся Москва. Да что Москва — Петербург, вся Россия!

Он расскажет, как вчера к нему, Малиновскому, явился какой-то Петр Архипов, представившийся московским мещанином, и молча протянул харатейный список 1375 года, сделанный Леонтием Зябловым. На вопрос, откуда этот список взялся, сей московский мещанин таинственно сообщил: «Иностранец, по фамилии Шимельфеин, выменял в Калужской губернии у одной помещицы, а фамилию свою помещица говорить запретила».

Малиновский поморщился, приятные мысли перебило воспоминание о 160 рублях, которые он отвалил Архипову. «Поторговаться, поторговаться надо было…»

Оратор внезапно смолк. С шумом распахнулись двери, и из полутьмы зала чуть ли не выбежал граф Мусин-Пушкин.

— Драгоценность, господа, приобрел я, драгоценность!..

Все к нему:

— Что такое? Какую драгоценность? Не томите, граф!

Но граф машет руками и бежит вон.

— Приезжайте ко мне, я покажу вам…

Собрание закончили кое-как — и к Мусину-Пушкину.

Новый графский дом, отстроенный только в этом, 1815 году, сияет огнями. Мусин-Пушкин поджидает гостей. Едва они собрались, граф распахнул обе створки дверей своего кабинета и на вытянутых руках вынес харатейную тетрадь, пожелтелую, почернелую. Глянули и ахнули: «Слово о полку Игореве»!..

Что тут поднялось!..

Кто целоваться к графу тянется, кто ищет руку пожать, кто бьет в ладоши и что-то кричит…

Когда немного успокоились, сияющий граф заметил хмурое лицо Малиновского.

— Алексей Федорович, что же вы? — Мусин-Пушкин так и спросил: «Что же вы?» — мол, как вы, любитель старины, не радуетесь, что нашелся список реликвии, которую, казалось, навсегда уничтожил огонь войны?..

— Да ведь и я, граф, купил список подобный…

— У кого?.. У Бардина?..

Антон Иванович Бардин, купец, владелец антикварной лавки, закончил свой «трудовой день». Майский вечер располагал к безделию. Хотелось так вот, попросту, посидеть в саду за самоваром, помолчать. Но Бардин не поднялся наверх, где проживал с семейством и подмастерьями. Перейдя двор, Антон Иванович открыл еле заметную дверь небольшого флигелька и очутился в мастерской.

Пахло клеем, красками и кожей. Ярко горел свет. За столом, склонившись над листом пергамена, сидел пожилой человек и что-то тщательно выводил кисточкой.

Бардин глянул через плечо художника. Неплохо, неплохо получается! Стертые контуры переплетающихся звериных тел на темно-синем фоне. Тетралогический, звериный орнамент XIV века.

Бардин тоже уселся за стол. Взял кисть. Задумался.

Дела его шли неплохо. Повышенный патриотический интерес в русском обществе ко всему отечественному после войны 1812 года толкал многих дилетантов на поиски древних рукописей взамен сгоревших, поощрял на новые археологические раскопки, коллекционирование.

Дилетанты плохо разбирались в подлинно древних вещах, и Бардин бойко торговал на учено-антикварном рынке древними и не совсем древними, ценными и никому не нужными рукописными книгами, автографами, реликвиями.

Но это была мелочная торговля, рассчитанная на самого неразборчивого покупателя.

Для таких же меценатов, как Малиновский, Мусин-Пушкин, любителей — филологов и палеографов, Бардин делал «копии».

Делал в этой самой мастерской. Нет, он не решился бы свои подделки выдать за оригиналы — только «копии»! Но никогда Антон Иванович не признавался и в том, что эти «копии» изготовлены не древними переписчиками, а им самим и его художником…

В различных рукописных фондах публичных библиотек, музеев, архивов, в частных коллекциях хранится свыше двух десятков рукописей, состряпанных этим «мастером подписываться под древние почерка», Антоном Бардиным.

Среди них — четыре списка «Слова о полку Игореве», пять копий «Русской правды», пятнадцать иных произведений старой письменности.

Сразу же возникает вопрос: а стоит ли изучать эти подделки, тратить на них время?

Да, стоит. Крупный советский палеограф, историк, профессор М. Н. Сперанский потратил годы, чтобы в различных хранилищах Советского Союза разыскать бардинские рукописи. Он подверг их тщательному палеографическому анализу, и это расширило наши представления о палеографических знаниях начала XIX века.

Ведь будь Мусин-Пушкин и Малиновский более опытными собирателями, они бы сразу почуяли неладное. Малиновский, например, огорчился только тем фактом, что не он один является владельцем нового списка «Слова». Забросив работу в архиве, уселся за подготовку к изданию рукописи «Слова», попавшей к нему от Бардина через подставное лицо.

А сколько таких подделок было издано и дошло до наших дней, сколько их взято на вооружение науки!

Но прежде чем говорить о них, проследим за выводами профессора Сперанского.

Профессор отдает Бардину должное. Этот купец умел угадывать настроение «просвещенных» кругов русского общества. Долгое время занимаясь куплей-продажей антикварных рукописей, Бардин хотя бы внешне пригляделся к ним, отметил наиболее характерные признаки древних манускриптов, почувствовал, что более всего нравится покупателям. Бумага ценилась обычно ниже пергамена, уставное письмо — выше скорописи, лицевые рукописи, то есть украшенные миниатюрами, передающими события в лицах, стоили дороже простых.

Присмотрелся Бардин и к тому, что покупатель всегда ищет дату на рукописи, а даты обычно проставлялись в приписках писцов или переписчиков в конце. Бардин и это запомнил. Приглядываясь к текстам (конечно, XIII–XIV столетий, а не XI и XII веков, их он и в глаза не видел), Бардин заметил, что чем старше рукопись, тем реже строка делится на отдельные слова, текст следует сплошной строкой букв. Заголовки пишутся вязью, а новые строки прописываются киноварью.

Вот с таким запасом наблюдений Антон Иванович и приступил к изготовлению своих подделок.

Но многое не учел. Так, не знал он, что графика письма все время изменялась. А для Бардина что XI, что XIV век — все было едино; он запомнил только, что уставом писали на пергамене. Вышел конфуз — список «Слова» помечен у Бардина XIV веком, написан на пергамене уставом, а в XIV веке уже писали полууставом! Особенно любил Бардин вязь, инициалы, орнамент — ведь они так украшают рукопись, поднимают ей цену. Но не знал Антон Иванович, что не всякий орнамент подходит к XIV веку, а уж что касается инициалов, то Бардин придумывал для них такие фантастические начертания, которые невозможно встретить ни на одной подлинной рукописи.

В «уставных» подделках Бардина профессор Сперанский обнаружил массу скорописных «ляпсусов». В уставной «копии» «Слова о полку Игореве» «р», «ъ», «ж», «з» — явно скорописные. Любопытную деталь отметил исследователь: Бардин, конечно, видел немало подлинных рукописей, написанных скорописью. А как мы помним, в скорописи каждая буква имеет часто целый ряд, иногда свыше десятка, различных начертаний. Но это в скорописи. Бардин же не знал, что в уставе такого нет и быть не может. А в его «списках», сделанных «уставом», например в «Русской правде», целых семь различных начертаний буквы «м», три — «ъ», пять — «у»!

Оказалось, что даже «техническая сторона» оформления рукописей у Бардина была не такой, как надо. Подглядев, что старинные рукописи складываются из отдельных тетрадей, он и свои изделия собирал в тетрадки и аккуратно помечал внизу, в углу страниц, номера листов. Помечал, конечно, буквами-цифрами. Но недоглядел, не знал он, что существовало привычное соотношение между форматом рукописи и числом листов в тетради. Бардин складывал свои тетради из четырех листов, а обычно делали их из восьми, реже из шестнадцати.

И уважаемый «мастер подписываться под древние почерка» совсем уж оскандалился, когда придавал своим «рукописям» форму свитков. Из 20 бардинских подделок, обнаруженных профессором Сперанским, 6 писаны на пергамениных свитках. Но пергамениных свитков, или столбцов, русская письменность не знала. Деловая письменность XVI–XVII веков употребляла бумажные столбцы. Бардин же эту форму перенес и на древние рукописи.

И попался с поличным.

Как попались и его покупатели; попались на том, что они плохо были осведомлены в области палеографии, источниковедения. И скупали «старинные рукописи» только затем, чтобы прослыть знатоками, меценатами, учеными.